Сонно перебирая события в сберкассе, Петр Клутыч подосадовал на свою сберегательно-накопительную нескладность и тут же, с привычным легкомыслием, позабыл о ней.
На скромных подступах к незатейливому дому он усмотрел милицейский автомобиль – полицейский, как он ошибочно возомнил. Ему почудилось, что эта машина приехала из позднего фильма. Она опоздала к руинам – патрульные остановились перекусить, напихались гамбургерами и кофе, а когда добрались до места пожара, на пепелище струились ликующие титры.
Петр Клутыч немного встревожился, хотя и не знал за собой никакой вины. И не зря, потому что его немедленно потревожили. Из машины высунулся человек в форме.
– Уважаемый! – настороженно позвал сержант. Учтивость давалась ему с трудом, и он немного не добирал до печально популярного телевизионного идеала. – Вы здесь живете?
Когда-то, совсем молодым, Петр Клутыч мечтал и хотел устроиться на службу в милицию. Да не вышел статью. Солидности в нем не было совершенно, и ростом он вырос не тем, что дает основания задерживать и карать.
Берут и таких, конечно, но его отговорили недоброжелатели.
– Да, – с готовностью молвил Петр Клутыч. Ноги, которые при виде милиции сразу отрекаются от корпуса и делаются чужими, понесли его к машине. Как будто корпус что-то натворил, и они идут доносить. Или сами запинали кого-то, покуда корпус отвлекался: тогда они шлепают сознаваться.
– В двенадцатой квартире кого знаете?
Естественно, он знал, ибо жил в одиннадцатой. В двенадцатой поселился Кашель.
– Давно соседа видели?
Петр Клутыч задумался.
Его мысли, обычно не простиравшиеся дальше больших и малых потребительских корзин, оглушительно напряглись.
– Да порядком, – озабоченно признал Петр Клутыч. И не удержался: – А что?
– Да нет, ничего, – сказал милиционер натянутым голосом. – Пропал он куда-то.
Новость огорчила Петра Клутыча. Кашель был добрый; они, бывало, даже дружили, а понимали друг друга вообще с полукашля, благо это дело было несложное.
– Порядком – это когда? – не отставала милиция.
– Дня четыре, – взволнованно рассказал Петр Клутыч. И не вытерпел: – Он мертвый?
– Почему – мертвый? – ужаснулся сержант.
– Так нет же его…
– И что с того?
Петр Клутыч переминался с ноги на ногу. Он не смел уйти, но боялся и говорить. Из парадного вышел стремительный человек, похожий на ворона: черная шляпа, черное пальто, гнутый нос, по-боксерски свернутый на сторону.
– Кто у тебя тут?
– Вот, рядом живет, – милиционер указал на Петра Клутыча. – Четыре дня, как не видел.
– Это не точно, – пролепетал тот.
Ворон Воронович, словно выпорхнувший из детской сказки, скосил на него цепкий глаз. Ему хватило секунды, чтобы разобраться если не во всем, то во многом.
– Проходите, куда шли, – проскрежетал он. – И ждите повестки.
– А он еще говорит… – вмешался милиционер.
– Что он может сказать? Ты посмотри на него! – Черный, не глядя больше на Петра Клутыча, полез в машину, вынимая на ходу спички. Сигарета уже торчала во рту. Никто не видел, как ее доставали из пачки: она, не иначе, выскочила из глотки, переделанной под сигаретницу.
Петр Клутыч покорно затрусил к лестнице. Он машинально провел по лицу ладонью, соображая, что же такое особенное в нем побудило Ворона отказаться от дальнейшего допроса.
На площадке он со страхом рассматривал опечатанную дверь Кашля.
Потом отомкнул свою, вошел и долго стоял перед зеркалом, изучая себя. Низкий лоб, аккуратные височки, маленький шелушащийся нос, подковообразная челюсть. При легкой асимметрии похоже на разбитый витраж, выполненный и нарочно погубленный авангардистом. Ничего особенного. Все, как всегда.
Глава 2
Вниз.
Адское окружение в ассортименте, на любой вкус.
Первой следует шахта: пусть не такая настоящая, где плавает агрессивная пыль и рвется метан; пускай без чумазых забойщиков. Зато – ледяной бронированный ствол, механическая мертвечина; лифт, разгоняющийся до невесомости ездоков.
Далее, вниз.
Метрополитен египетского величия. Вишневый гранит, полировка. Стерильные и теплые туннели, короткие поезда. Эскалаторы, предваряемые системой тройной проверки: сетчатка, папиллярные узоры, голосовой резонанс.
Ниже, ниже.
Коридоры и переборки, овальные люки задраены наглухо. Они выдерживают десять мегатонн. Слепые внутренности многокилометровой субмарины, новая шахта: вниз.
Инфекционные боксы, камеры, противочумные скафандры, стальные манипуляторы.
В совокупности – полный комплект; пейзажная нежить во всех ее заслуженных проявлениях, могильный ландшафт. Холодный жар, обеззараженный тлен, очарование секционного зала.
Медор Медовик, бритый и ласковый, встретил Балансирова у входа в карантинный бункер. На Медоре был халат, небрежно наброшенный: так набрасывают халаты на президентов, когда у тех возникает желание ознакомиться с машинным доением. Белый чепчик, напоминавший пилотку, кокетливо съехал на медвежье ушко.
– Угощайтесь, – Медовик распахнул именной портсигар.
Балансиров, от никотина землистый лицом, догадался: шеф показывает ему, что вовсе и не думал кого-то встречать. Он просто вышел перекурить.
– Там все равно заключительная дезинфекция, – Медор угадал его мысли, кивнул на литую дверь. – Еще минут пять.
Балансиров прихватил папиросу.
– Близкие контакты третьей степени, – сказал он скорбно. – Где вы, радужные фантасты?
– Кто с мечом к нам придет… – хохотнул Медовик, затягиваясь так глубоко, что дым поразил структуры малого таза. – С клыками, с хоботами, с когтями… Тот обязательно от них же погибнет.
– Боюсь, они наплетут небылиц, – поделился сомнениями Балансиров. – Терять им нечего. Знают, что распотрошат.
– Знают, – согласился тот. – Ну и что? Весь вопрос – как распотрошат. Есть о чем поторговаться.