Дачное общество «Ностальжи». Рассказы

– Возьмусь предположить, что под замок никого с бухты-барахты не сажают. Что скрывать – и от гештальта мало проку. Конечно, мы многого не замечаем, не осознаем. Конечно, можно с помощью упражнений научиться различать вкус съеденного, обращать внимания на цветики-цветочки, ценить музыку… понять, что злишься напрасно и есть другой, неожиданный подход к проблеме… кому-то, возможно, удастся даже наладить капризную эрекцию… Но до полной гармонии далеко, как до звезд. И сама по себе гармония – под вопросом. Поминать Джекила и Хайда стало уже дурным тоном, но тем не менее…

– Тут вот что занятно, – перебил Горобица Здор, обращая к товарищам отечное лицо с выпуклыми блестящими глазами (он страдал базедовой болезнью). – Третье измерение! Третье! Не какое-то четвертое или десятое, которых, может быть, вообще нет. Родное третье!

– Да, это впечатляет, – согласился Горобиц. – Если уж человек сумел упрятать третье измерение в двумерную картинку, то что говорить о Создателе! Откуда нам знать, какие-такие штуковины скрываются под личинами обычных предметов! – Горобиц описал рукой широкую дугу, намекая на домашнюю утварь. – Не выйдет, – вздохнул он сокрушенно. – Потому что мы сами – трехмерные. Так что обнаружить нечто посолиднее свиньи никогда не сможем. Четвертого измерения захотелось? Шиш!

Мартемьянов удрученно катал рюмку в ладонях. Он решил для себя, что со стороны Творца – полное паскудство даже в двумерные, по праву доступные человеку вещи, прятать что-то свое. Здор сидел неподвижно, о чем-то размышляя, и наконец проронил:

– Не скажи!

Мартемьянов и Горобиц не сразу поняли, к кому он, собственно, обращается. Решили, что к Горобицу, поскольку тот говорил последним, и оказались правы. Слегка охмелевший Здор прищурился и прицелился в Горобица пальцем:

– Разве наше богоподобие уже отменили? Если выход в четвертое измерение скрыт, это вовсе не значит, что его нет в принципе. Я где-то читал… не у Мартынова ли? ну да, у него: срезом одномерного объекта – то есть линии – является точка. Срезом двумерного объекта – то бишь плоскости – является линия. Сама плоскость есть уже срез трехмерного предмета, или тела. А тело является срезом…

Горобиц, слушая его, снисходительно кивал.

– Писание, предание, – продолжил он, – срезы четвертого измерения, выходы из тела. Боюсь все-таки, что мы лишены возможности сознательно оперировать своей якобы Богом данной четырехмерностью. Шаг вверх, шаг в сторону, шаг вперед-назад – и баста, дальше – побег, – он посмотрел на пятицентовик, жалкий и брошенный среди хаоса спиралей и разводов. – Интересно, знает ли он, что вот-вот провалится в поросячью утробу? Наверно, и нас Создатель нарочно оставляет в неведении насчет иных пластов бытия.

– Да ну вас к дьяволу, – расстроенно сказал Мартемьянов. – Чешем языки попусту… Вот вам, дескать, гештальт, – что ж, отлично. Попробовали – по нулям. Богу уподобились? – тоже неплохо. Стали разбираться – обратно по мордам! Может, ну ее, морковку перед носом? Изучай, дорогой, разводы своего дерьма, прозревай в них свиней и все, что хочешь, а выше не лезь.

– И правда, – согласился Горобиц. – Национальное богословие под звон бокалов. Богу – Богово, а нам не мешало бы…

Здор, уронив голову на грудь, чистил ногти спичкой. Что-то явно мешало ему в полной мере отдаться прелестям пиршества. Он то и дело посылал сотрапезникам исполненный сомнений взгляд исподлобья. Бросив свое занятие на безымянном пальце левой руки, он сцепил кисти и попытался заломить пальцы, как бы предлагая друзьям отметить, что он на что-то решился и самое время послушать. Но пальцы отказывались хрустеть эффектным хрустом: пухлые и вечно прохладно-потные, они терлись друг о дружку с мерзким скрипом. Оставив эту затею, Здор почел за лучшее обойтись без театра и, кашлянув, начал говорить:

– Не помню, рассказывал ли я вам о домике-прянике. По всей вероятности, нет, – это прозвучало не слишком уверенно. Речь Здора была чуть-чуть смазана и невнятна, так что первые три-четыре слова никто не разобрал.

– Пряников захотел, – удивился Мартемьянов.

– Вспомнил что-то из розового детства, – предположил Горобиц, храня верность классическому психоанализу.

Здор недовольно замотал головой.

– Я о другом, – сказал он с излишней строгостью. То, о чем он сообщил далее, казалось ему достаточно серьезным, он увлекся, и речь его вскоре освободилась от этиловых влияний. – Я хочу вернуться к отвергнутой теме, – заявил Здор. – Насчет того, что если пристально во что-то вглядеться, то можно увидеть сюрприз. Здесь неподалеку стоит на отшибе один домишко. Ему, наверно, немало лет. Снаружи он совсем простенький, без изысков и всяких там стилей, так что эпоху не вдруг определишь – видно только, что очень старый. И в то же время он как-то уютно, по-игрушечному втиснут сам в себя… может быть, виноват пустырь, и это само пространство заставляет его поджаться, но в результате рождается, вопреки всей бесхитростности, очевидный сказочный элемент. Мне, во всяком случае, привиделся домик-пряник, хотя я не сумею объяснить, чем конкретно вызвана такая ассоциация. Тем более что на деле можно, скорее, говорить о шоколадном домике-ловушке с ведьмой внутри. Время от времени – оговорю сразу, не всегда – когда мне случалось проходить мимо, я чувствовал как бы сквозняк… Однажды я сделал над собой усилие, остановился и долго рассматривал это строение. Домик дрожал вместе с воздухом – день стоял ясный, морозный, – и – тянуло чем-то абсолютно жутким. Не знаю, с чем и сравнить. Пожалуй, вот с чем: как-то раз, будучи в гостях у одной малознакомой четы, я заблудился в поисках сортира и по ошибке вошел в комнату, которую мне не показали. Там на полу сидел идиот лет восьми-десяти… идиот полный… знаете, самым ужасным был не его идиотизм, а то, что он молчал, сидел очень тихо, и никто о нем не подозревал. Вокруг были раскиданы игрушки, он запросто мог бы учинить кавардак – даром, что не соображал, а вместо этого просто сидел, не шевелясь, просто – был. Так вот с домиком все обстояло гораздо хуже. Не знаю, понятно ли вам, – Здор беспомощно запнулся.

– Лично мне – понятно, – ободрил его Мартемьянов. – Мне как-то повезло нарваться на полтергейст. Все было незатейливо: лужи воды на полу. Больше ничего – ни стуков, ни хрипов, ни летающих предметов. Одна вода. Можете думать что угодно, но взяться ей было неоткуда. А после приснился сон – это, правда, уже с похмелья, но тем страшнее. Незадолго до пробуждения, часика эдак в три пополуночи – с тревогой, раскаянием и дальнейшей бессонницей – стало сниться, что – беда! уже знаю, что беда, уже понимаю, что все пропало. Почему-то во сне сразу на кухню, а там ходики давным-давно взбесились: стрелки крутятся, как пропеллер, маятник вот-вот оторвется, и вода! струями! из часов, во все стороны! и ясно, что раз уж такая вода – точно конец!

Рассказав все это на одном дыхании, довольный Мартемьянов остановился.

– Так что там с домиком? – напомнил Горобиц, выдержав паузу.

– А ничего хорошего, – мрачно отозвался Здор. – В нем давно никто не живет. Засел этот домик у меня в голове и не давал покоя. Я решил навести справки. Ну, где я был и с кем общался – опущу, ничего интересного. От разговора никто не уходил, хотя мне казалось почему-то, что собеседник, едва узнав о предмете беседы, сразу должен был бы замкнуться, обильно пропотеть от страха и не проронить ни слова. Возможно, со мной были откровенны именно потому, что толком ничего не знали. Однако кое-что я выяснил. Признаться, я подозревал, что домик так или иначе связан с чьей-нибудь гибелью, и не ошибся. Оказывается, в домике умерло несколько человек, прежде ничем друг с другом не связанных. Публика разная: алкаш, который заполз отлить, бомж, обосновавшийся, как ему грезилось, надолго, парочка голубых… Время, проведенное ими в домике, было разное, но все они покончили с собой – кто как сумел. Этим дело не завершилось. Еще до начала расследования я удивлялся, почему это в наши времена ни один коммерсант не сподобился наложить на помещение лапу. И как в воду глядел: какая-то фирма совсем недавно захотела взять домишко в аренду не то под склад, не то под офис. Решить, подо что, не успели. Стоило им въехать и начать обустраиваться – к утру все до единого были холодными. Правда, картинка сложилась другая: установлено, что самоубийцей являлся только охранник. Он застрелился, а перед тем уложил остальных, в том числе руководство. Кстати, он застал их не совсем врасплох: те, что имели оружие, успели его достать и лежали с пистолетами в руках.

– То есть они помешались, – подвел черту Горобиц. – Я говорю об охраннике и тех, что покончили с собой раньше.

– Может быть, – пожал плечами Здор.

– Ты считаешь, что в домике есть нечто, сводящее гостей с ума, – продолжал Горобиц.

– По-моему, это естественное предположение, – сказал Здор.

– И если учесть тему нашей недавней беседы, ты допускаешь, что домик в действительности не домик, а некое окно в иное измерение, или иной мир, или преисподнюю, или куда-то еще?

Здор снова пожал плечами, готовый обидеться. В полуутвердительных вопросах Горобица ему мерещился сарказм. Но Здор ошибся: подвох не последовал.

– Предлагаю посетить место, – развел руками Горобиц, словно объявляя доказанной несложную теорему.

Эта мысль немедленно получила поддержку Мартемьянова. Он ликовал. Опыт подсказывал ему, что посиделки достигли экватора, незаметно его пересекли и скоро закончатся обыденно, заурядно, приложившись к иррациональному множеству точь-в-точь таких же застолий. Возможные варианты вроде похода на угол или тщетных прозвонов давно надоевших, замужних уже подруг превратились в бессмысленные традиции и вызывали мысли о близкой могиле. Горобиц затеял нечто свежее. Тем более здесь, в табачно-хмельном уюте, россказни Здора представлялись сомнительными, зловещий домик-пряник располагался пусть неподалеку, но все же вне поля зрения, и оставалась голая идея – необычная, заманчивая, многообещающая. Горобиц, который набрался основательнее, нежели это могло показаться со стороны, возбужденно-сосредоточенно сверкал очками и плавно перемещался, отбирая необходимые с его точки зрения предметы. В итоге он сложил на столе кучу всякой всячины. В нее попали: нож складной, нож столовый, нож хлебный, бельевая веревка, компас, паек сухой, паек жидкий, фонарик, карманное издание Библии, ножницы, колода карт, пять штук презервативов, Атлас Мира, йод и лейкопластырь. Мартемьянов с вопросительной надеждой ткнул пальцем в презервативы.

– Как-никак в неведомое отправляемся, – туманно пояснил запасливый Горобиц.

Здор – единственный, кто хотя бы поверхностно представлял себе объект изучения, – испытывал легкий шок. Все равно как если бы человек, переживший настоящий голод, слушал разглагольствования двух гурманов, томящихся в ожидании званого ужина. Он припомнил пустырь, чернильное небо, недосягаемые огни далеких фонарей, высоковольтную линию, темное пятно жуткого дома и ветер, не встречающий преград. Но все эти детали отступали перед лицом неизвестной напасти, что заявляла о себе токами пресного до тошноты, всерастворяющего ужаса. Однако сила эта проявлялась не каждый раз, и только поэтому, надеясь на свою счастливую звезду, Здор воздержался от категорического отказа. Вместо этого он спросил у Горобица, на кой шут тот берет с собой Атлас Мира. Горобиц изрек какую-то невозможную мысль о пространственных дырах.

– Ты хоть знаешь, о чем говоришь? – осведомился Здор с ноткой презрения и сию секунду пожалел, так как Горобиц немного подумал… вдруг чуть живое разумное его начало отпустило вожжи, и хлынуло что-то маловразумительное про номинализм, семантику и вещи в себе. Здор, тайно рассчитывая, что тем все и кончится, не перечил, но Мартемьянов мигом распознал угрозу и принудил Горобица замолчать. Сообщая событиям ускорение, он оделся первым и выжидающе окаменел на пороге, являя своим видом призыв, укор, напоминание и несгибаемость одновременно. Здор нехотя натянул полушубок. Горобица, покуда он облачался, снова прорвало, и, когда они уже шли по улице, он тащился сзади, ведя оживленную дискуссию с кем-то невидимым. До его спутников долетали психологические и психиатрические термины с параллельными местами из Откровения Иоанна Богослова.

Между тем вокруг царствовала совершенная ночь. Ветра не гуляли, снег подозрительно сверкал, освещенный луной и редкими фонарями, словно сцена юпитерами и софитами. В черном небе ритмично мигали неопознанные красные точки. Безупречные сугробы наводили на мысли о затаившихся снежных барсах и тиграх. Луна искушала четким до полной реальности рельефом, а рядом с ней висела не то звезда, не то комета, не то обычная иллюзия.

Искомый дом они увидели издалека. Им тут же пришло в голову, что по замыслу зодчих решительно все – как архитектура, так и окрестности – должно было отбивать у случайных прохожих желание подойти поближе. Конечно, идиотам правила не писаны, и в разведчиках зрела уверенность, что такими идиотами являются именно они. Но повернуть назад казалось уже несолидным поступком. Выражая общее настроение, Горобиц дал мероприятию идеологическое обоснование:

– Хоть один гештальт да завершим, – молвил он и тут же по пояс провалился в снег.

– Умники вроде тебя привыкли считать, что их сентенции поймет даже ребенок, – буркнул Здор. – Тогда как я все равно не понимаю, что такое гештальт.

– Это с немецкого не переводится, – пропыхтел Горобиц, высвобождаясь из снежного плена. – Означает завершенность действия, образа и в то же время – восприятие их как завершенных. Если мы не разберемся с этой конурой, гештальт не состоится, и нам потом будет жаль утраченных возможностей.

– Точно, – кивнул Мартемьянов, как заведенный топая вперед. – Пожалеем. Себя не знаем, так хоть дело до конца доведем. В кои веки раз.

Здор тихо выругался и огляделся в поисках какой-нибудь палочки-выручалочки на будущее. Но сзади стояла стена только что пройденного лесопарка, а впереди лежало печальное белое поле.

– Довольно странно, – заметил на ходу Горобиц. – Словно умышленно построено: таинственное явление, соответствующий пейзаж, приходите и приобщайтесь. И искать ничего не надо – сплошная классика.

– Здесь раньше тоже был лес, – откликнулся всезнающий Здор. – Собирались что-то сооружать, но передумали.

Тем временем дом приближался. Уже стали хорошо видны зияющие окна, похожие на замершие в яростном крике рты, когда-то в одну секунду упустившие непослушную жизнь. Мартемьянов озадаченно посмотрел на Здора.

– Домик-пряник, говоришь? – спросил он с издевкой.

– Я не настаиваю, – огрызнулся Здор. – Имею я право на личное впечатление?

– Конечно, – утешил его Горобиц. – Тем более, когда оно обманчиво. А именно так и должно быть, если наши подозрения справедливы. Поэтому давайте остановимся и попробуем разглядеть истинную суть этой постройки. Я уверен, что коли такая существует, мы все увидим ее одинаково.

– Так может, лучше зайдем внутрь? – предложил нерешительно Мартемьянов. Он нервно дотронулся кончиком языка до ледяных усов. Его задор шел на убыль.

– Всему свое время, – Горобиц вскинул руку и чуть качнулся. – Сначала – отсюда. Возможно, здесь надо как с альбомом, с дистанции.

Спорить никто не стал. Довольно долго они стояли, подобные оробевшим паломникам, хотя кому-то они, быть может, показались бы скорбными родственниками близ семейного склепа. До боли в глазах они таращились на безмолвное здание, но ничего сверх простого материалистического неудовольствия от созерцания развалюхи так и не ощутили. Здор заметил, что желанного эффекта легче было бы добиться при свете дня, на что Горобиц лишь презрительно фыркнул. Мороз знал свое дело, и постепенно все трое начали переминаться с ноги на ногу, что не могло не сказаться на качестве сосредоточенности. Наконец Мартемьянов вынул из-за пазухи хлебный нож и объявил о своем намерении покончить с этой чертовщиной.

– Обитатели четвертого измерения вряд ли испугаются ножа, – предупредил Здор.

– Ну так, может быть, не все бомжи перевешались, – парировал Мартемьянов и отважно двинулся к двери. Здор украдкой перекрестился, но Горобиц это увидел, подумал и сделал то же самое.