Мир + Остров

Мир + Остров
Алексей Сухаров

Мир и Остров – два жизнеутверждающих рассказа, написанных Алексеем во второй половине 2016 года. Будучи абсолютно разными по форме и содержанию, рассказы объединяются в единое целое благодаря общей теме. "Мир" и "Остров" застают своих героев в момент преодоления трудностей, указывают путь наверх после падения на дно и напоминают о том, что на смену ночи обязательно приходит рассвет. Содержит нецензурную брань.

Мир

Привет, Мир.

Как поживаешь? Что нового?

Выглядишь ты безмятежным, хладнокровным, мудрым и, наверное, вполне довольным собой.

Удивительное дело: еще вчера у меня не было никакого желания с тобой общаться, а тут вдруг – раз, и сам к тебе обращаюсь.

Знаешь, Мир, мне кажется, что я изменился. Я по-новому посмотрел на тебя.

Уж не знаю, с чем это связано, но, прошу, Мир, не разочаруй меня вновь. Таким ты мне нравишься, и я хочу верить, что это будет взаимно.

Хотя пока я не чувствую, что ты ко мне, Мир, стал более радушным. Отнюдь, сейчас ты меня, похоже, совсем не замечаешь, но это и к лучшему. Я думаю, что ты был ко мне слишком жесток. Я был объектом твоей ненависти и злобы. Ты ни на минуту не отпускал меня, подкидывал мне незаслуженные трудности и заваливал проблемами. Ты мне грубил и ставил подножки. А еще разочаровывал, Мир, неоднократно показывая, что нам с тобой не по пути и ты, вообще-то, мне не очень рад, как не рады хозяева задержавшимся гостям.

И оттого еще страннее, что я первым делаю шаг навстречу.

Честно говоря, Мир, я тебя недолюбливал, да ты и сам это знаешь. Но на это были причины, согласись. Да, я много тебя ругал и сплетничал о тебе за спиной, предвещал твою скорую погибель, меня тошнило от твоих любимчиков, и я не стеснялся выказывать презрение к ним и к тебе. Я мечтал дать тебе бой, Мир, показать тебе, что я смогу одолеть тебя, пройти сквозь все твои ловушки, продемонстрировать тебе, на что я способен, и, быть может, даже собственноручно уничтожить тебя.

Я слишком поздно начал понимать, что, как ни крути, Мир, мы с тобой в разных весовых категориях.

Я пытался заставить тебя уважать меня, но ты пропускал это мимо ушей, делал вид, что тебе все равно на мои мелкие успехи и, скорее всего, ты тайком посмеивался надо мной.

Наверное, ты прав, Мир, что никому из живущих не даруешь силу полубога. Иначе полубог первым делом использует силу против тебя самого.

Просто мы слишком разные, Мир, ты и я. В такой ситуации трудно прийти к взаимопониманию, найти компромисс, ужиться друг с другом. Кто-то должен был уступить; хозяином может быть только один, и это ты, Мир. Теперь я это осознаю, и больше не буду оспаривать твое превосходство. Я давно признал свое поражение, но, Мир, я все еще хочу жить под твоим началом.

Ты ошибаешься, Мир, если считаешь, что я не хотел покинуть тебя. Хотел, но сковывающий тело страх не позволял мне совершить задуманное. В конце концов, когда придет время, ты сам меня отпустишь, перенаправишь в совершенно иное место, где, я надеюсь, тоже есть жизнь.

Я не думаю, Мир, что ты рассматривал меня всерьез, как достойного соперника, как сильного человека, способного тебя изменить или оставить след в твоей истории. У тебя и без того много завистников и недоброжелателей, как и тех, кто действительно может с тобой потягаться. Многие тебя не любят, жалуются на свою судьбу, и каждый уверен, что именно ты виноват во всех их горестях. И каждый уверен, что именно ему досталось от тебя самое плохое и самое сложное. И каждый хоть раз в жизни искренно проклинал тебя.

Ты бы сошел с ума, Мир, если бы обращал внимание на все их проклятия и принимал хулу близко к сердцу.

На самом деле, Мир, у меня как будто и нет причин жаловаться на то, что ты был со мной несправедливым. Напротив, ты дал мне всё, что нужно человеку, чтобы им, человеком, быть. У меня есть руки и ноги, глаза и уши, есть мозг и есть сердце. В мозге шевелятся мысли, а в сердце теплятся доброта и любовь. Я не обделен ничем, без чего существо чувствует себя неполноценным.

Но, видимо, когда нам, людям, дают мозг с мыслями и сердце с добротой и любовью, мы разрываем, разоряем сами себя этими нехитрыми инструментами, а потом виним в случившемся тебя.

Наверное, ты неприятно удивлен людьми, Мир.

Я начинаю полагать, что мысль, любовь и доброта есть те самые божественные силы, с которыми далеко не все способны совладать.

Все-таки хорошо, Мир, что ты никому из живущих не даруешь силу полубога. Полубог, в попытке приручить свои силы и в надежде побороть тебя, наступит на собственное горло. И на полубога-беднягу просто жалко будет смотреть.

Прошу прощения за сумбур, Мир. Сегодня я чересчур эмоционален, открыт и… счастлив? Я радуюсь как ребенок и сыплю афоризмами как мудрец. Ты точно тут не причем? Не разыгрываешь ли ты меня?

Помнишь, как в детстве я любил тебя, Мир? Тогда, когда я был совсем юн, ты был прекрасен. Я смотрел на тебя широко открытыми глазами, радовался каждому твоему созданию и мечтал узреть тебя полностью, познать тебя во всем многообразии. Я улыбался тебе, боготворил тебя, а ты непрестанно давал мне поводы любить тебя и впредь.

Но потом я узрел твою обратную сторону, и оказалось, что ты не идеален, кроме того, суров и безжалостен.

Каков же ты на самом деле, Мир? Не могу знать.

Я знаком со многими, кто, кажется, не видит в тебе негатива. Я поражаюсь, как им удается сохранять симпатию к тебе, несмотря на твое объективное несовершенство. Они твердят, что счастье есть, а ты, Мир, великолепен.

Ты бы зарделся, Мир, если бы воспринимал все их похвалы всерьёз. Их лесть неприлично сладка, и ты бы, пожалуй, совсем зазнался. А, может быть, засмущался, застеснялся или отвернулся.

Но сегодня я согласен с теми, кто к тебе, Мир, неровно дышит. И даже допускаю мысль, что ты никому не строишь козни специально. Так само собой получается. Ты же не можешь контролировать всех и вся. Но ты можешь задать направление.

У меня есть к тебе одна просьба, Мир.

Не оттолкни меня в очередной раз. Будь ко мне добр и ласков.

Если я прошу много – будь ко мне справедлив. И я не останусь в долгу.

Если здоровые, счастливые люди всегда чувствуют себя так прекрасно, то я бы, на их месте, не тратил ни секунды впустую. Я бы наполнил каждое мгновение смыслом и действием, добротой и любовью. Светил бы, как солнце, давал бы тепло, подобно огню. Почему здоровые, счастливые люди так не делают?

Или таковых попросту нет?

Мир, навечно награди меня такой энергией, какой я обладаю сегодня, и я восхвалю тебя, стану твоим бесподобным воплощением, гениальным созданием.

Я буду любить тебя как никто другой, Мир.

Но если ты оттолкнешь меня, откажешься от моей склоненной головы, то я не знаю, что со мной произойдет. Я опять рухну в пучину, где меня поглотят собственные демоны, которым только того и надо. Не отдавай им меня на растерзание, прошу тебя.

Я жду твоего выбора, Мир. Можешь не отвечать на это письмо: я на себе почувствую любое твое решение, и я хочу верить, что оно будет в мою пользу, а значит, и в пользу всего сущего.

Желаю тебе всего наилучшего и надеюсь на плодотворное сотрудничество.

P.S. Если у тебя все же есть вакансия полубога, то считай это послание моим резюме.

Остров

Солнце бьет в глаза так, что действует на нервы, а с подмышек стекает кислый пот, испаряясь чуть ли не с шипением и обжигая кожу. Ваня раздражен до скрипа в зубах, и не только поэтому: он – третий день в завязке.

Пешую прогулку нельзя отменять. Огибать остров, подставляя гудящую, как улей, голову под апокалипсический зной, будет непросто, но и усидеть на месте больше не получится. Ваня отрывает запревшую задницу от бамбуковой скамеечки, отряхивает шорты от растительной пыли и, кряхтя и вздыхая, выходит из бунгало. Мокрый след на Ваниной пятой точке выглядит так, будто его минутой назад отпечатали с помощью бонго, щедро политым оливковым маслом.

Затекшие ноги еле волокут его размякшее, отяжелевшее тело по белому, рассыпчатому, теплому, как внутренности тапира, песку. Ваня болезненно кашляет, заглядевшись на безоблачное тропическое небо, и тут же в его рот норовит залететь большая, жирная, блестящая муха. Он в панике отмахивается от нее: никак ядовитая, или разносит паразитов, или вовсе откладывает яйца не иначе как в желудке таких неуклюжих пришельцев, как он.

Ванины ступни рассекают песчаную гладь всего минуту, а он уже смертельно устал. Бандана накалилась так, что на ней впору готовить омлет из яиц такахе. Заметив неподалеку растущую пальму, Ваня уныло бредет к ней и прислоняется спиной к ее шершавой, пупырчатой коре. Милый фиолетовый попугайчик в кроне пальмы что-то бормочет на языке Тонга и следом спускает на плечо изможденного путника вонючую кашицеобразную струйку. Вышедший на прогулку Ваня чувствует на сгибе рубашки неестественное тепло и с отвращением стряхивает птичкины отходы. Был бы Ваня биологом, он бы определил по непереваренным семечкам, что этот милый попугайчик ел на завтрак, но он не биолог, и ему не до этого. Ваня хватает лежащий под пальмой камушек и, прицелившись в фиолетовое оперение бормочущего засранца, с силой запускает снаряд в крону дерева. Выстрел оказался неточным, попугайчик испугался и взлетел, но сообразив, что тревога ложная, решил не оставаться в долгу и гаркнул на чистом британском английском:

– FOOL!

Обложенный словесным и материальным дерьмом, утирающий пот с лица Ваня приходит к выводу, что день начался не самым приятным образом, но иначе, кажется, и не бывает, по крайней мере, в тот период, пока недавняя завязка пуще всего дает о себе знать. Тень от пальмы на мгновение укрывает пришельца от неумолимо плывущего к зениту солнца, и Ваня использует момент, чтобы впервые за утро взглянуть на дышащий приливом океан.

Волны вздымаются выше обычного, и, отражая солнечные лучи, как будто гипнотизируют. Ваня неотрывно следит за их угрожающей амплитудой и невольно представляет, что, окажись он сейчас на самой кромке берега, где вчера загорал, его бы унесло в пучину, к архетиутисам и кашалотам; зеленые черепахи таскали бы его тело на своих резных, как деревенские ставни, панцирях; рак-отшельник сделал бы из его черепной коробки удобное логово; гигантские цианеи проталкивали бы через его кишечник свои мерзкие, как корейская лапша, щупальца, соленая океанская вода раздула бы его пузо до размеров оградительного буя, а фугу, почуяв опасность от его синюшной промежности и вытаращив иголки, взорвала бы его живот, полный пены, и он пронесся бы по маршрутам Колубма, Магеллана и Кука как осьминог на реактивной тяге, как лопнувший воздушный шарик.