Птицы

Кривляка леворукий исполнил почти что «Марсельезу», и Лекс глубоко и по-старчески УСТАЛ: среди бесформенной массы незнакомых человеческих тел он превращался в зомби как парень из кино «Тепло наших тел». Ничего не слышащий и абсолютно отключенный от монотонных звуков марионет-улитка, не ахатин ли стебельчатоглазый, имеющий намного больше глаз и щупалец, нежели у многих вокруг, и от того принимающий на себя подобно громоотводу плохие мысли радикально плохих людей?

«Миллиарды людей не смотрят Ти-Ви,

А я не дружил даже с братом,

Отключите Ти-Ви, на помойку –Ти-Ви.

Подружите меня с моим братом!»

Лекс заплакал, и Оля потащила его сквозь чащобы потных вонючих тел, к выходу, к спасению из этого ада.

«Есть проблема одна, и она – не вода:

Раз проблема одна, значит это – беда».

А дождливым утром они из Торонто улетели в похожий на белую морскую свинку Канзас-Сити, возлежавший на берегу реки Миссури. В городе накануне трое латиноамериканцев стреляли в горстку филиппинцев и заинтересованная в спокойствие накануне открытия "Месяца Гойи в Художественном музее Нельсона-Аткинса городской глава отдал приказ тщательно досматривать всякое прибывающее лицо, «дабы Джеймс Слай не был вынужден потом положить убелённую славой седую голову вместо мяча на матч между «Канзас-Сити Чифс» и «Тироль Рейдерс». Излишняя щепетильность Лекса в примечании мелочей слегка добавила в нём апрельского хардкорного сплина, но диковинный дневной секс с возбуждённой от запаха грубой буйволовой кожи в дорожном такси в пахнущем свежескошенным клевером номере очень уютного отеля на Сомерсет-стрит.

Потом они ели яблочный пирог, слушая лучшие треки Вилли Нельсона и Бака Оуэнса, смеясь как в последний раз.

“Where are the flowers for my baby?

You`d like to see her mean old mama

Why ain`t there a funeral

If you`re gonna act that way

Gonna be a funeral

It`s been a bad, bad day”

Лекс не мог не налюбоваться похорошевшей за эти три недели Олей: кожа на лице приобрела свежесть морского утреннего бриза, из глаз ушла усталость и отраженья верениц нотных знаков и стихотворных рефренов на пяти самых распространенных языках планеты, а память отправила на свалку Арслана Маратовича и когорту его наиболее одиозных персоналий.

Её прекрасное нагое тело, выглядывавшее из нараспашку открытого вафельного халата, было прекраснее всякой другой Афродиты. Когда-то малопривлекательные лично для него синие ногти превратились в демонстрацию виртуозности женственности и изящества, используя нежно-розовый оттенок молочного коктейля с клубникой в магический образ натуральной женщины, принадлежащей только одному мужчине. И этим М был он, когда-то популярный, но растерявший славу рэпер из самого низа России. Говорили, что вместе с продюсером умер и певец Лекс. Умер не певец (голос души не имеет возраста и степени изношенности потерь и ошибок), умер узко профильный исполнитель-хулиган, но родился тот, кто стал лучше, потому что рядом с ним была ОНА.

Кусаю Твои губы

день сливается с ночью Твоего волшебства

а Любовь есть день, и есть ночь

но без дня,

сквозь года…

и мне мало Тебя, и мне много огня

и Тебя говоря

я вошёл в Твоё Я

и не стало ни дня

и не стало меня

Глава 7

Американская Оля и Оля русская – это как “Societies Jesus” и православный монастырь на Афоне. Нет, Лекс ни в коей мере не желал умалять этот росток видоизмененного солнца посреди пустыни, но это абсолютно разнополярные Женщины, если одна Женщина способна ТАК раздваиваться на разные характеры, словарные залежи и даже желания плотских потребностей современной дамы, полжизни занимавшейся организацией светских тусовок и приготовлением свежих хитов для девочек от 0 и до 16.

И Лекс, забросивший рэп на антресоли прошлого, погрузился в это «озеро» Женской Таинственности со всей присущей этому человеку глубиной конкретного погружения в исследуемую стихию. Оля где-то раскопала справочник для начинающего художника-инсталлятора, взяла бойфренда за слегка холодноватую от волнения руку и потащила в какую-то комнатёнку из жёлтого и красного цветов, усадила на синенький диванчик, вся такая сойка-пересмешница, девочка-пай, вдруг нашедшая парня своей мечты и решившая лепить из него своего «Давида».

Пусть Лекс даже отдалённо не напоминал Марселя Дюшана, и не знал о произошедшем 2 октября 1968, в Нейи-сюр-Сен, но увидев очень сексуально-проникновенную Мадам в татуированной тени прошедших семейных радостей и невзгод (речь идёт об одной из близких по духу работ Мереты Оппенгейм), Лекс мгновенно впился в этот сюрреалистический улей, в этот союз, в этот архипелаг Гениев, из которого голыми и великими выходили по одному: Сальвадор Дали, Дитер Рот, Жан Тинжели, Дора Маар, Леонора Фини, Андре Бретон, Жан Арп, Альберто Джакометти, Ман Рэй, Даниэль Споерри, Макс Эрнст и другие тысячи и миллионы духов свободного полёта творческой мысли.

Потом Лекс и Хельга нашли какую-то девочку с ДЦП, которая искала учителей по музыке и изобразительному искусству за $169/день, в свои 17 лет, так начитавшуюся о гендерных стереотипах и высотах и днах психоанализа, что Париж, со всеми его кабаре и художественных мастерских, католической невероятной мистерией переместился на место Канзас-Сити (Миссури), бросив свою мифологию и сны в вонючие воды Сены.

Девочку звали Маргарет, она имела пять пальцев на руках и пять пальцев на ногах, но считала себя пришелицей из тёмного Космоса, боялась расчёсывать слегка вьющиеся волосы еврейской крови и смущалась, когда речь странным образом упиралась в её способностях к самообслуживанию телесных потребностях. Зная о глубине подростковых девственных переживаний, Оля увела разговор по тропинке юмора и скетча в летнюю беседку с душистым чаем цейлонского воздуха и земли с разговорами об авторе «Мадам Х».

– Это работа Джона Сингера Сарджента? – невинно, по-детски уточнила Маргарет, и тут же принялась с точностью до малейшего нюанса описывать историю возникновения, создания и дальнейшего местонахождения этого портретного полотна, написанного маслом, запах которого со всей всё с той же католической мистерией почти предметно ощутил Лекс. Он увидел викторианские сады, разноцветные яхты и однотонные церкви,  вечернюю мглу и зажженные китайские фонарики, гвоздики, лилии, розы… Как много явилось Лексу в доме этой Маргарет, где «Оливковые деревья на Корфу», картину-пейзаж, поместили над бумагами самой девушки, передвигавшейся с 8 лет на инвалидной коляске, но прошедшей больше дорог и убравшей намного больше камней и падших веток, заграждавших её отважный путь.

"Одна Любовь невинна и прекрасна!

Одна Она достойна волшебства!

Её любая жертва не напрасна!

Её гармония прелестнее листа!

Ей детский смех – награда и спасенье!

Для старика – опора и весло!

Лишь для Любви доступны все прозренья!

Любой ей подвластно и число!"

Лекс полюбил Маргарет как сестру – нежно, без подводных камней и претензий к характеру или чего иного. Оля даже начинала ревновать, чувствую то, что Нас теперь ТРОЕ.

Родители Маргарет, владельцы небольшого магазинчика строительных материалов попросили нас свозить девочку на пикник, чтобы она могла почувствовать себя свободной от шума города и компьютерных переписок с многочисленными никнейками и аватарами со всего земного шара. Мы любезно приняли этот вызов и помчались на заказанном для путешествия загород микроавтобусе и громким лозунгом на правом боку «У нас лучше фонтаны, чем в Риме!» «А джаз лучше, чем в Джорджии», – добавила с грустью тёмненькая Маргарет, стеснявшаяся своих зубов и потёртых подлокотников своей коляски.

«Что ты видишь из окна своего бибизика?

Пропусти дорогу, посмотри в поля:

Видишь, рощи к тебе все пришли без клика

Твоей мыши, без чисел, лишь тебя лишь одну как дитя веселя».

Озёро вокруг было окружено множеством пикапов и микроавтобусов. Детвора забавлялась мечами и хула-хупами, кое-где играли в волейбол и настольный теннис, парочка мексиканцев резалась в карты, визжа и юморничая как сборище дикарей.