Война

Мы вышли через задний двор и направились к лесу. Я шел позади Генделя, то и дело тыкая его в спину стволом ППШ. Он все понимал и не сопротивлялся…

Глава 4. Партизаны

Мы шли по лесу вслед за Григорием. По мне, так мы заблудились уже через 10 минут, так как ни одной тропинки в лесу я не видел. Время от времени Григорий останавливался и поднимал руку вверх с вытянутым указательным пальцем. Это означало, что нужно остановиться и не дышать. Он внимательно прислушивался, и после этого мы продолжали движение.

– Это он собак слушает, – сказал мне Семен после первой такой остановки. – Если в деревне были немцы с натасканными собаками, они могут по следу немца пустить и выследить нас, вот он и слушает. Но, похоже «господин» офицер очень не любил, чтобы его беспокоили, – сказал Семен, с презрением глядя на Генделя. – А потому нам, похоже, ничего не угрожает.

Григорий услышал наш разговор и сказал:

– Осторожность еще никому не мешала, след еще сутки горячим будет для собак, поэтому сейчас до ручья дойдем и по ручью километр протопаем, а там уже к лагерю рванем. Все-таки офицера взяли, могут и привлечь собачников-то.

И мы шли, прогулка по лесу была, в общем-то, приятной, и после почти суток, проведенных в сыром и темном подвале, казалась раем. Но тем не менее очень хотелось жрать и просушить ватник, который от сырости весил тонну и сейчас сильно давил уже на плечи.

Мы прошли до того самого ручья, который сейчас бурлил половодной жизнью, так как, видимо, паводковые воды в лесу еще не закончились, и ручеек напоминал полноводную речку шириной в 1 метр, с перекатами и перетоками. Мы пошли по берегу, так как по самому ручью идти было невозможно.

– Тут все равно следы смоет, ручей русло меняет каждый час, промывая дорогу, так что идем по берегу, пока сможем, думаю, хватит уже, чтобы следы запутать. Через час встанем лагерем, пожрем и послушаем, если все в порядке, то идем в лагерь.

Информация о том, что мы пожрем, сильно взбодрила наш отряд, и меня в том числе, и мы пошли бодрым шагом, и на лицах были улыбки. Видимо, ватники давили на плечи всем, и потому возможность развести костер и немного посушиться радовала всех.

Но костер Григорий развести не дал.

– Нечего сейчас тут дымить, в лагере посушимся, привал 10 минут. Серега, давай доставай, что ты там надыбал.

– О, не извольте беспокоиться, – сказал хитро улыбающийся Сергей. – У меня все с собой, – и он как хитрый Дед Мороз из своего мешка стал извлекать подарки. Он достал несколько банок тушенки, краюху хлеба и бутылку с немецким шнапсом.

– Шнапс оставить, ребят, это наш трофей, и делить не будем, но давайте вечером уже в лагере. Сейчас пока нельзя. – Все заулыбались, радостными глазами глядя на литровую бутылку с немецкой этикеткой, энтузиазм подогревали и обещания Григория, что этим трофеем делиться не будем.

– Да тут и пить-то нечего, на шестерых-то, – обиженно сказал Семен. – Может, нам Феодосий-то добавит из мобрезерва за плен?

– Может и добавить, но сейчас давайте по куску хлеба с тушенкой и вперед. А что там еще из доба-то достали?

Серега, хитро улыбаясь, снял вещмешок с Ивана и, развязав узел, показал всему отряду.

– Да ну? Не может быть! Рация! – восторженно вскрикнул Григорий. – Немецкая?

– Да, целехонькая, с ключиком, как положено.

– Ну отлично, надеюсь, Петя разберется с немецкой техникой, если что, вражина-то поможет? – спросил Григорий, головой кивая на Генделя.

– Да куда ему деваться-то с подводной лодки? – ляпнул я.

– С какой лодки? С подводной? В лесу? Ха-ха-ха, – заржали ребята в один голос, видать, моя шутка оказалась новой. – Ну ты юморист, а и правда, куда ему деваться-то, только на дно Егорьевки, больше некуда.

Егорьевкой называли болото, видимо, по названию какой-то деревушки или речушки, я решил не уточнять. Но судьба Генделя была незавидной, и его взгляд был печальным. Вот она, судьба-то, только что он был хозяином положения, и ему казалось, что он царь мира и ничего ему не угрожает, и вот оно все изменилось в мгновение, и теперь пленный уже он, топает по лесу навстречу своей гибели, и всему виной гордыня и недооценка противника. Интересно, задумался я, а сколько вообще в мире народу в могилу попадает по этим двум причинам? Как бы не половина всех смертей приходилась на гордыню, а половина – из-за недооценки противника или серьезности положения вещей. Вспомнился анекдот: «По статистике, 40 % несчастных случаев происходит после фразы “Смотри, как я умею”, а еще 40 % – после “Смотри, как надо”». От этих мыслей я заулыбался.

Немецкая тушенка и хлеб, который, видимо, испекли только сегодня утром, показались мне божественно вкусными. Правда, эти консервы больше походили на ветчину, а может, это и была ветчина. Три банки вскрыли и сожрали в одно мгновение, все были много голодней меня, видимо, но делили все поровну, по-братски, и никто не смотрел на размер куска другого. Сергей даже хотел кусок дать Генделю, но Григорий его остановил.

– Обойдется немчура, он завтракал недавно, а нас трое суток на голодном пайке держал, нужно и его трое суток выдержать и помоями его покормить.

– Да ладно, Гриш, ну что мы, звери, что ли? Если еда есть, почему бы не покормить? Хотя все одно ведь его в расход, может, и не нужно кормить, – сказал Серега, как бы рассуждая сам с собой. Вот она – странная особенность русского человека: только ведь сам голодал, а уже готов накормить. Все-таки широта души русских – это какое-то национальное достояние с национальной трагедией одновременно.

Мы двинулись в путь, и через час вышли к лагерю, но в лагере никого не было. То, что это партизанский лагерь, я не сразу понял, так как это просто было место в лесу, где не было подлеска и была хорошо вытоптанная земля.

Из одной землянки из трубы шел дымок, и именно туда и направился Григорий. Мы остались наверху, а он вошел внутрь. Через минуту он вышел оттуда еще с одним бойцом в обнимку. Тот, видимо, очень обрадовался тому факту, что вернулся Григорий, так как тараторил без умолку.

– Феодосий-то, он говорит как: а вдруг ваших поломают, и тогда лагерю конец, наведут, мол, на лагерь, и хана нам. В общем, он ушел с отрядом тут недалеко, 3–4 километра, а нас тут в засаде оставил, а вы, значит, вырвались? Ого, и немца еще пленного привели? А я, значит, Феодосию-то и говорю: не тот, мол, парень Гриша, чтобы немцу просто так вот сдаться, не тот! Вернутся, говорю, обязательно вернутся. А он все равно мне говорит, что осторожность и все такое, все-таки поп – он и есть поп.

– Тихо ты, Захар, он командир отряда прежде всего! Я бы на его месте поступил точно так же. И не твое собачье дело его приказы и разуменье подвергать сомнению.

– Да я что, – начал оправдываться Захар. – Я же не осуждаю, но я-то точно знал, что ты, Гриш, вернешься живым и здоровым. Вот и кто был прав?

– А кто поп-то? – не удержался и спросил я.

– А это кто? – сответил Захар вопросом на вопрос.

– Кто-кто, брат мой, Феодосий. Священник он с Будищ, откуда мы сейчас шли. Вот такая вот семейка, коммунист и священник. Сейчас вот партизанским отрядом управляем. А это Леха, он в плену с нами был, из диверсантов он, – Григорий ответил на оба вопроса, чем поверг меня в смущение. Все, что я знал о советском времени, вроде никак не укладывалось в картинку того, что священник и коммунист могут быть вообще братьями, ну а то, что священник-поп может быть командиром партизанского отряда, у меня вообще никак не укладывалось в голове. Видимо, не все в нашей истории об СССР было правдой. Хотя, может, если бы я этим вопросом интересовался, то, меня бы так это и не удивило.

– А, ну хорошо, – сказал Захар, – ну вы тогда тут располагайтесь, а я за отрядом тогда сбегаю, может, вернутся тогда сюда, раз все так хорошо. Только вы там по краям аккуратней ходите, там растяжки понаставили, вы чудом реально прошли.

– Да не чудом, а нюхом моим и умением, видел я ваши растяжки, аккурат мимо всех и провел, – ответил с явным сарказмом Григорий.

Захар убежал, а Григорий обратился ко мне:

– Пойдем немца отведем, пока все наши не вернутся. В крайней землянке посидит. А вы, ребят, пока нормально еды, что ли, приготовьте, там крупы у Захара мешок и пару банок тушенки осталось. Когда отряд вернется, и отметим наше возращенье.

Ребята рванули исполнять приказанье, а мы втроем пошли к краю поляны, где, видимо, и была землянка, специально оборудованная для пленных. Пока мы шли, Григорий начал оправдываться за брата.

– Он командир-то настоящий, брательник-то мой, только с головой у него что-то в 37-ом приключилось – он в рясу залез. Главное, церковь-то отстоял, не дал снести, и в рясу залез. Мы так и не поняли, что с ним стряслось, так-то вместе ведь на срочку ходили, и учились, и звание с ним, считай, в одно время получили. Мы с ним погодки, он на год всего и старше меня будет. А тут такое дело. А когда немцы-то пришли, он вдруг церковь закрыл и вот в отряд пришел. А с ним, главное, все мужики с деревни, считай, пришли, те, кто и не очень-то за советскую власть-то ратовал – и с ним. Считай, 100 человек и привел, ну они его, значит, командиром и назначили. А я вроде как политрук, вот мы с ним, значится, и агитируем – я за советскую власть, а он за духовные подвиги. Но при этом немцев он бьет – почище нас с тобой будет. Как это все в его голове-то помещается, не понимаю. Я-то в бога не верю, чушь все это, правильно Ленин говорил: опиум это для народа. Нужно было церковь эту снести, но мы с ним порешали, что все разборки на эту тему после победы над врагом вести будем. Он почему-то уверен, что после войны ему церковь разрешат открыть, и говорит, что бог, значит, вернет себе свое. Тьфу, – рассказывая про своего брата, Григорий явно ощущал идеологический диссонанс. Я решил задать вопрос, который мне показался уместным:

– А как тебя-то в партию с таким братом-то приняли?

– Так я в партию-то в 36-ом вступил, а его в 37-ом завернуло. Меня вызвали в Райком по этому поводу, но там посудили-подумали и поручили мне, значит, вести разъяснительную работу среди населения, ну и не стали его трогать, а меня из партии, значит, выгонять. Много еще у нас несознательных, очень много. А он брат мой, хоть на голову-то и тронутый, но сознательный. Звучит-то как странно.

– Да я понимаю, все в порядке.

Мы завели немца в землянку, которая была на самом краю, и он вдруг меня спросил:

– А ты немецкий знаешь?

– Ну, так, немного совсем, учил перед войной и в учебке.

– Это прекрасно, нам человек с немецким тут как воздух нужен. Ты ему сейчас скажи, что мы его развяжем и чтобы он сидел смирно, что все вокруг заминировано и чтобы он не думал убегать.

Мы зашли в землянку, там была керосиновая лампа, печка-буржуйка и нары. Мы развязали Генделю руки, вынули кляп, и я ему сказал, вычитывая фразы с коммуникатора:

– Гендель, ты пленный нашего отряда, бежать отсюда бесполезно, вокруг одни болота и мины. Тут вот печь с дровами, можешь топить, керосинка тебе для света». – Тут я не удержался и съязвил: —

Вот видишь, как советские солдаты обращаются с пленными немецкими солдатами? Не то что вы.