Гаремы. Все зло от баб?

Мазур сидел, не проронив ни слова, видно было, что он думает, и я уже практически собрался уходить, когда он произнес:

– Так-то ты, конечно, достойнее Липина, но боюсь, что есть в тебе опасность гораздо выше, чем просто голод, в который Липин обязательно ввергнул бы город, как только пришел бы к власти, так как он глуп и самонадеян, не понимает механизмов работы города и областей. А Церковникам голод только на руку, они будут еще хлеще про кару небесную проповедовать. Но в тебе есть то, чего нет даже во мне. Ты не боишься этой кары небесной, я видел, как ты посмотрел на Фатия, тебе он был неприятен, и это я могу понять, но ты его не боишься, а этого в нашем городе себе позволить не может никто. Ты боялся меня на арене, я это видел. Ты боялся, когда вошел в дом мой сегодня с запахом крови, от тебя пахло страхом. Но ты не испугался священника, сила которого в данном городе неизмеримо выше моей. И я скажу тебе, что помогу в твоих делах Алексей в обмен на то, что просит Сафий! Так как я тоже не хочу его бояться! Может, я тысячу раз прокляну этот день, но я так хочу, и я так сделаю.

Ох, если мне и повезло встретиться с людьми этого измерения, так сразу с двумя, причем с самыми умными. Это были действительно два человека, на которых держалось благосостояние этого города. Я бы сказал, что эти двое – это Отец и Сын. Но, судя по всему, тут не было прямых родственных связей.

– Сафий, проводи завтра его сам до церкви и обратно, и расскажи ему все, что он у тебя спросит, и город наш покажи со всех сторон.

– Хорошо, Мазур, так и сделаю. А ты завтра сиди в доме, и не ходи никуда пусть один день перед турниром все думают, что ты все-таки помер.

И они вдвоем засмеялись в голос. Сафий проводил меня до Арены, я прошел в казарму, разделся и лег спать. Сон не шел, мысли о том, как я бездарно вляпался, просто не давали мне уснуть. Разведчик из меня был плохой, хотя, наверное, разведчики и прогорают всегда на мелочах. «С какой стороны-то вы яичко бьете», – спросил генерал Блефуск у Гулливера…

Утро наступило, как только мне показалось, что я только что уснул. Полночи я ворочался и не мог уснуть, несмотря на физическую усталость, полночи мне снилось, как я сражаюсь. На меня изо всех дворов нападали по очереди все, кто только мог, а я отбивался, чем только мог. То в моих руках были мечи, то вдруг мечи стали неподъёмными и тяжелыми, и я сражался кусками сыра и хлеба. То вдруг на меня пошел Милл, мило улыбаясь и вертя в руках какое-то страшное устройство, типа тисков для гениталий, а у меня в руках была дубина, и я боялся, что Милл зажмет этими тисками мне руку, и она отвалится. Я проснулся весь мокрый и практически не отдохнувший, но радостный от того, что наконец-то наступило утро. Я вскочил и решил, что если не смою с себя эту ночь, то весь день пойдет насмарку. Я пошел к колодцу, который был во внутреннем дворе и вылил на себя два ведра воды, стараясь стоять под струей и медленно ее выливать на себя, а не махом опрокидывать все ведро. После второго ведра я пришел в себя.

– Что, не спится тебе?

Я аж подскочил от неожиданности, за моей спиной стоял сотник Хилт.

– Да вот, проснулся уже, не могу уснуть.

– Ну, понимаю, понимаю, Сафий мне вчера рассказал про тебя немного, какой ты герой. Ну, одевайся, пошли, я за тобой-то и шел как раз, чтобы поднять. А ты вон уже процедуры банные принимаешь.

– Так Сафий сам хотел ведь проводить?

– Ну, пожалей старика, на нем дел городских столько, что тебе и не снилось, он придет после службы за тобой. Но ты не бойся, я-то свой человек.

Ох уж эти мне свои люди, ладно главное, что нужно помнить, молчание золото. Ну а мечи -серебро.

– Сегодня последний день перед турниром, день отдыха, все будут спать до обеда потом как раз на исповедь и на вечернюю службу, но для тебя, видимо, исключение сделали за подвиги твои, так что пошли, до обеда уже вернешься.

Я оделся и хотел, было, повесить мечи, как Хилт меня остановил:

– Стой, нельзя оружие, в церковь идешь, а не на арену, оставь тут. Теперь-то твоего никто ни за что не тронет, не переживай и доспех не трогай, вот рубаху и штаны, и хватит с тебя.

Я послушался Хилта, но вдруг понял, что чувствую себя на улице, без доспехов с мечами, каким-то голым. Так я уже свыкся с этим видом одежды за последнее время. Мне хотелось хотя бы палку в руки взять. Руки сжимались и разжимались в кулаки совершенно бессознательно. Хилт усмехнулся:

– Что, привыкла букашка к панцирю? Ну да ничего, терпи, нужно иногда и без побрякушек в люди выходить.

Видимо, воин без доспехов, что букашка без панциря, действительно было чем-то вроде психической болезни, особенно после вчерашних событий. Мы шли с Хилтом в сторону большой церкви, которая была в другой стороне от дома Мазура, а я все пытался понять его слова: «Ты его не боишься, я тоже так хочу». Я должен бояться священника? Нужно не забывать, что все их боятся. При подходе к церкви я изо всех сил пытался изобразить на лице «страх божий», и у меня не выходило, так как я с трудом сдерживал смех. Все эти священники и попы в рясах смешили меня с самого детства, и я никак не мог воспринимать всерьез тот факт, что люди ходят со свечками по кругу и что-то бормочут с самым серьезным видом. И все вокруг многозначительно молчат, благоговейно внимая словам, которых не понимают. Даже теперь, когда я понимал, что, в общем-то, за религиями действительно стоят создатели и это действительно просветлённые люди, я не мог заставить себя относиться к этому серьезно. Я и сам стал уже кем-то вроде злого божества в одном из измерений, и от этого мне было еще смешнее. Ну, какое из меня божество? А ведь могут и культы Лехи Злодейского возникнуть, и вот так будут ходить по кругу со свечками и бубнить: «Помилуй нас, Леха, сукин сын». От всех этих мыслей мой живот скрутило от подавляемого смеха, и я понял, что в церковь мне в таком настроении нельзя, побьют точно. Но потом я вдруг вспомнил про Милла с его «милой» комнаткой под церковкой, и тут мне стало не до смеха. И живот уже закрутило в другую сторону, и, может быть, они и служат Богу, но инструменты у них, конечно, для этого реально страшные. Стараясь не упускать из головы воспоминания об инструментах Мила, я и дошел до церкви. Церковь все-таки была больше католической, огромной, для большого числа прихожан. В зале были деревянные сидушки, видимо, многочасовые проповеди были тут делом обычным и постоянным. Сейчас тут еще не было народу, но священники уже ждали. Я сразу увидел отца Фатия, он стоял спиной ко входу, в белой праздничной рясе, ну или как она там называется по-умному, не знаю. Хилт тихонько прошептал мне на ухо:

– Алексей, подойти к нему и скажи: «Отец мой, душа путника исповеди просит, отпусти грехи мне мои», – он тебя пригласит вон туда, в кабинку. Там уже рассказывай, все, что тебе вчера Сафий говорил. От себя старайся не прибавлять ничего и все время кайся. Говори мол, душа горела, но долг требовал, и что вот как только все сделал, сразу прибежал вот спозаранку.

Новая волна смеха, было, начала расти внизу живота, но, посмотрев, насколько серьезен взгляд Хилта, я сразу вспомнил комнатку Мила. Причем в этот раз на той самой дыбе я увидел уже самого себя, и смех улетел, а я проникся всей серьезностью момента, и пошел по направлению к отцу Фатию и, подойдя, все-таки оробел. Слегка прокашлявшись, я произнес:

– Кхмм, это, я тут это, путник, душа моя раскаяния, ой, исповеди просит, грехи мне нужно простить, – Вот блин, все слова перемешались, в итоге ржал-ржал, а сам-то и струсил в итоге, так, что горло то аж перехватило. Но видать мой язык с акцентом сгладил мою неказистую речь, так как Фатий, повернувшись ко мне лицом, милостиво показал мне рукой в сторону кабинок, куда я и отправился. Ну а дальше я валял дурака, в кабинке страх отпустил, и на его место вернулось веселье, которое я решил выдать за надрыв страдающей души. Я вдохновенно начал пересказ истории, которую вчера мне велел передать Сафий, приукрашивая страданиями надрывающегося сердца и играя дурачка и простофилю.

– Вот, мой старый друг Силка, он прибыл такой, говорит нужно срочно и тайно в Эгиль ехать. А я вроде как один-то в городе, вашему языку-то и обучен. Ну, я у отца нашего благословился, да в путь и тронулся. Вот при подходе к городу-то меня Сафий и остановил. Я говорю, мне бы в церковь надо, а он мне дело, говорит, государственной важности, и в городе нужно быть, как там это слово-то, инкогнито. Ага, вот, а у меня-то душа не на месте. А он говорит, ну потом, значит, покаешься обязательно, сейчас вот дело безотлагательное и срочное. В общем, говорит, озорничает у вас в городе кто-то, а кто, понять вот не могут и нужно вычислить. Оружие мне, значит, по наследству-то врученное, хорошее оружие, говорит, посвети им на арене, обязательно, значит, на тебя клюнут. Ну, я ему опять говорю, в церковь мне надо, а он говорит дело очень секретное и нельзя, значит, чтобы меня видели где, – и так далее, и в таком духе, как на духу я нес полную околесицу, стараясь выглядеть намного тупее, чем был на самом деле.

И, по-моему, мне это удалось, так как на второй минуте моей жаркой исповеди священник по другую сторону задремал. Видимо, ночка была не из простых, и потому мой монотонный, хоть и жаркий рассказ сморил бедного Святого Отца, и он повесил голову на грудь, а я продолжал бубнить, и бубнить на всякий случай, не отходя от своей основной легенды. Когда я закончил, я подождал с минутку и позвал:

– Святой Оте-е-ец, святой Оте-е-ец, – немного подождав еще, я громко хлопнул в ладоши.

– А! Кто тут! – встрепенулся священник.

– Это-о-о я-я, путник.

– А, да, – видно было, что он усиленно собирается с мыслями, пытаясь понять, кто перед ним и что случилось. – Так, скажи мне, сын мой, как перед Богом скажи, болен ли Мазур?

– Это воевода-то ваш? Да плох совсем, еле ходит.

– Ты не обманываешь меня?

– Да какой там, да вы понюхайте его, гнилью от него за милю несет, совсем плох. Уж прямо и не знаю как вам тяжело это.

Я увидел, что священник просветлел лицом от моих слов, значит, смерти Мазура ждали не только Липин, но и эти светлые-светлые люди.

– Иди, сын мой, епитимия тебе, что сердца своего не послушался и сразу на исповедь не явился, каждый день после турнира ко мне на исповедь будешь ходить в течение трех недель и службу утреннюю стоять на коленях.

– Да, Отче.

Вот, блин, я попал, еще и на службу ходить на эту, да еще каждый день. Ну ладно, может, Мазур отмажет после исповеди-то. Я пошел на выход и увидел Сафия, который сидел на лавочке около входа в церковь. Он улыбнулся мне старческой улыбкой и встал. Сейчас, при свете дня я увидел, что он действительно стар. И еще я понял, что стариков в данном измерении не видел. Он был один такой тут старый, но все-таки еще очень крепкий. На вид ему было лет шестьдесят или семьдесят, но возраст в этом мире обманчив, так как условия жизни тут совсем другие.

– Пойдем, Алексей, пойдем, я смотрю, все хорошо прошел, исповедовался?

– Да, Сафий.

Мы вышли из церкви, и Сафий спросил:

– Так, что тебе известно о нашем городе, а чего нет?

– Да сложно сказать, что известно. Вы расскажите мне сами, что считаете нужным, слушать я умею.

– Так, ну хорошо. Вот церковь, из которой мы вышли это церковь первого пророка.

– А вот, можно с этого прямо места поподробнее? Кто такой этот первый пророк?

Видимо, мой вопрос опять поверг Сафия в шок:

– Мда, ты настолько издалека, что даже про первого пророка не знаешь?

– Ну, да, в общем-то.

– Тогда ты мне все-таки расскажешь, откуда ты и что тут делаешь?

– Ну, если вы мне сможете поверить. Я из другого мира, совсем из другого, могу вам показать, как туда переходить, но нам нужно найти безлюдное место.

В глазах Сафия засветился интерес с недоверием, но он провел меня в безлюдный дворик, и я перевел его в соседнее измерение, в которое мог выйти из этого мира. В соседнем измерении был красивый сосновый лес, ну или точнее деревья, максимально похожие на сосны с минимальным подлеском. Тут шел небольшой дождик и шумел ветер. Сафий удивленно озирался, но, что удивительно, он не был напуган.

– Так, и ты отсюда?