Огонь каждому свой

– Ваш сан, Падре, не располагает к этому.

– Так вот. Костанца Сфорца – это не только приличное приданое. Это и удачная родственная связь с домами Сфорца и Фарнезе. Отец её неважно себя чувствует. Он тяжело болен. Вот почему я настаиваю на скорейшем принятии решения. Ты знаешь, что по закону я не могу тебя открыто опекать, но сделать всё, что в моих силах – возвеличить и обеспечить твоё будущее, породив со знатным родом…

– Спасибо за заботу, Падре. Осталось только узнать мнение самой Костанцы

– Мои посланцы уже работают над заключением этого брака. Готовься, сын мой.

И Папа, сложив руки, показал видом, что аудиенция закончена. Только вышел Джакомо, в другую дверь вошёл человек в синей мантии. Он сложил руки и поприветствовал Падре. Который после ответного приветствия начал разговор:

– Профессор Белармин, что вы думаете по поводу новоиспечённого Доктора Теологии Джордано Бруно?

Двести двадцать шестой Папа Римский был уже почтенным семидесяти трёх летним старцем. Седые волосы и борода контрастировали с бордовой мантией и пурпурным троном. Он произносил слова не спеша, чтобы слушающий не упустил ни одной детали и уловил его любые акценты.

– Ваше Высокопреосвященство, этот Бруно, весьма опасный вольнодумец. Стоит ли его возвышать таким званием?

– То, что не сможем сделать мы, с ним сделает его тщеславие. Он получит положение, деньги. Обрюзгнет, и станет таким, как все.

– Можно ли держать зверя на столь коротком поводке?

– Мы не можем отказать сейчас ему в признании. От его речей народ ликует. Он обличает низость, порочность, в том числе, и ненавидимых народом чиновников. Поэтому, приближение его для нас менее опасно. Получая степень многие остепеняются. А мы должны делать ВСЁ ради спасения любой души, ради спокойствия и процветания нашей паствы.

– Савонарола был нашему спокойствию менее опасен, ведь он радел вместе с нами за соблюдение нравственности и веру, только в более строгой форме. И, надо признать, что в этом был прок, не возомни он себя выше всех. Бруно же допускает некоторые недостойные христианина вещи. Его два раза наказывал доминиканский суд.

– За что? Напомните мне

– В первый раз он отрицал таинство Пресуществления. А во второй раз – отрицал возможность непорочного зачатия Девы Марии, Ваше Преосвященство…

– Мы дадим ему шанс исправиться. Господь любит всех, и мы должны любить во имя Господа нашего Иисуса Христа.

– Последнее же время монах сей всё чаще замечаем в собраниях вольнодумных и учёных академий. Вместо того, чтобы общаться со святыми старцами, приобщаться святых таинств, он забивает себе голову разными новшествами еретическими.

– Есть одна мудрая пословица: «Кто ищет, чего не подобает, найдет то, чего не хочет»

– О! Как вы верно подметили, Падре.

Неаполь. Тогда же.

Какое мне дело до этой грязной политики? Но боже мой! Неаполь! Тебя наводнили испанцы, ты стал всего лишь провинцией Испанской Империи. Нищета и безысходность жизни простолюдин здесь преломились как в камере обскура от ярких красок одежд богатых, великолепных капелл, базилик и мансард… Борьба за «чистую веру» соседствовала с детской проституцией и разбоем. И в то же время тех, кто не помышлял о куске хлебе и о пристройстве своих детей, состоя на службе у Святого Престола, чувствовали здесь себя вольготно.

Со своими друзьями де ла Порта и Марино Бруно посещал Академию Понтаниана, где спорили, излагали самые смелые мысли. Теперь здесь повзрослевший Бруно, уже проводивший с амвона свои службы, черпал своё вдохновение, и ряса монаха всё более тяготила его. Но не так просто с ней расстаться. Не так просто высказывать собственные мысли, будучи связанным монашеским обетом. И это всё более его тяготило. С такими мыслями он вышел на улицу. Из-под ног вспорхнула стая голубей, подкормленных какой-то нищенкой.

Но здесь же в Неаполе испанцы развернули настоящий крестовый поход против еретиков, а точнее – против свободословия, инакомыслия! Король испанский в этом деле решил переплюнуть самого Римского Папу, оказаться святее его самого. Провинившихся пытали прямо на улице, на глазах у изумлённой толпы, и тут же казнили, признавшихся в злодеяниях. Бруно видел всё это и понимал, на какой скользкий путь он встаёт. Но делал он это уже тогда осознанно. Там, где другие в страхе прятали собственное лицо, не то, что мысли, он этого делать не собирался. Он понимал так же, что инквизиторы считают себя искренне правыми, как и он – себя. Но историю, как известно, пишут победители, и им дела нет до мнений проигравших. И нет ничего более самоуверенного, чем заблуждение в собственной неправоте. История всё стерпит. Да, они пишут историю, но это отнюдь не значит, что они правы!

Пути открытого противостояния Бруно предпочёл более гибкий. Пускай, если они умники узнают в моих трактатах и пьесах себя! Язык его сатиры был эзоповским. Отныне все ханжи и лицемеры – это ослы, обезьяны, крокодилы. А вымышленные его герои будут вести беседы с богами Египта – Исидой, Гором, Гермесом Трисмегистом, Цирцеей. Разгадать язык этот будет сложно – ведь в нём не будет прямой критики христианства.

Ведь пишут же на тему античности прекрасные картины! О! Сколько гениальных художников подвизалось в ту эпоху! Это был во истину ренессанс образной мысли и искусства! Столько нет и не было в иные времена, я уже не говорю о начале века XXI – самого механистичного, отрицающего, безыскусного, с его постмодернизмом, и отрицающим всякий детерминизм синергетикой. Для того, чтобы увидеть на кого равняется современная молодёжь достаточно взглянуть на кого больше всего подписано в инстаграм, или прочих социальных сетях. И покажется, что инквизиторы когда-то всё же восторжествовали. И остались лишь те, кого даже они побрезговали трогать. Там, где более всего гениальных творцов, там и самая жестокая инквизиция.

Но здесь, в Неаполе, казалось, испанцы ополчились на самих неаполитанцев за их свободолюбивый нрав, за их песни, за их статных и гордых женщин. Однажды проходя мимо очередной казни на площади, где сжигали еретика, он уловил в глазах епископа, руководящего исполнением приговора, отражение костра. На миг ли, или ему это просто почудилось он увидел в них своё отражение. И его осенила мысль: Mit all ignis singillatim! – прошептал он, – Огонь каждому свой. Только настоящий огонь – есть жизнь, только люди с огнём в груди способны видеть мир во всей его красоте, и отличать её от уродства. Остальные, живущие во тьме камеры обскура, которых убедили, что перевёрнутое мутное изображение и есть сама жизнь, – живите так и бойтесь того, кто укажет на ваше заблуждение.

В чёрном одеянии с капюшоном, препоясанный белой верёвкой по улице Неаполя шёл монах. Это был Бруно. Как всегда, он был один, и вёл диалог сам с собой.

– Глупцы, слепцы, лицемеры! В этом прекрасном мире, в этой природе, что даровал Господь Неаполю и поговорить не с кем! Все так и ждут, когда ты скажешь какую-нибудь ересь и окажешься в позе жалкого! Я – Доктор Теософии! Но какой Теософии, что я буду преподавать, повторяя их лицемерие?

«Глупцы мира были творцами религий, обрядов, закона, веры, правил жизни; величайшие ослы мира… по милости неба реформируют безрассудную и испорченную веру, лечат язвы прогнившей религии и, уничтожая злоупотребления предрассудков, снова заделывают прорехи в ее одежде. Они не относятся к числу тех, кто с беззаботным любопытством исследует или когда-нибудь будет исследовать тайны природы и подсчитывать смены звезд. Смотрите, разве их беспокоят или когда-нибудь побеспокоят скрытые причины вещей? Разве они пощадят любые государства от распада, народы – от рассеяния? Что им пожары, кровь, развалины и истребления? Пусть из-за них погибнет весь мир, лишь бы спасена была бедная душа, лишь бы воздвигнуто было здание на небесах…»

Джордано шёл, заглядываясь высоко в небо, и Солнце пленяло его не просто тем, что светит, а тем, что он осознавал вращение Земли вокруг него! Какое это счастье – познавать природу и видеть её такой, какая она есть, без выдуманных чудес. И он стал цитировать про себя свой стих «Сонет в честь осла». Проходя мимо приходного дома, он увидел группу испанских морских пехотинцев. База их находилась в порту Неаполя. Один из них был его ровесником. Они столкнулись взглядами и долго не могли оторваться друг от друга, как будто считывая будущие истории. Это была единственная их встреча на этой земле. Испанца звали Мигель. Мигель де Сервантес Сааведра – будущий писатель рыцаря без страха и упрёка, воителя с ветряными мельницами, а сегодня – моряк испанского флота.

Бруно не подозревал, что против него в монастыре уже созрел заговор. В просторной келье настоятеля собрались заговорщики в таких же тёмных плащах.

– Вы, двое, – говорил настоятель, – должны проследить, когда придёт Джордано и предупредите Монтальчиго об этом. Монтальчиго же должен завести с Бруно разговор на различные темы и вскользь упомянуть каких-нибудь еретиков, ариан, например, неприятным словом. Он обязательно разразится своей филиппикой и богохульством. Тут мы его и застукаем со свидетелями и отдадим на суд инквизиции. Таким не место в моём монастыре.

Монах не заметил, как подошёл к воротам монастыря. Он постучал. Там его уже ожидали. Дверь со скрипом отворилась и поприветствовав брата он вошёл. Двор был пустынен, но навстречу ему попался брат Монтальчино:

– Тебя можно поздравить с докторской степенью, брат?

– Да, могу преподавать

– Наука шагнула сейчас очень далеко, она подбирается к самому Богу, – осторожно начал Монтальчино…

– Жаль, только люди не поспевают за ней

– Что она им даст? Лишние знания лишь умножают скорбь, вселяют в души сомнения, а сомневающийся человек превращается в невежу, отрицающего всё и вся, какими невежами были и Ариане! Подумать только, они ведь отрицали единосущее Бога-сына и Бога-отца

– Считать невежами людей, чьи убеждения отличаются от ваших – есть большее невежество. Они по крайней мере, занимали более ясную позицию в отношении Бога-отца и Бога-сына, у них это выглядело более естественно…

Ему не дали договорить выскочившие из кустов заговорщики, они закричали:

– Бруно проповедует ересь!

– Бруно вступился за Ариан!

– Он отрицает единство…

Проклятия выкрикивались столь громко, что Джордано не знал, как ему поступить. Чёрная толпа рассеялась, и он остался один. Вдруг кто-то из кустов ему шепнул:

– Бруно, беги отсюда! Покидай Неаполь, иначе суд инквизиции завершит твои дни!

Бруно метнулся к келье, собрал в мешок свои пожитки, книги и выскочил во двор. Затем взбежал по ступенькам, махнул через забор и оказался на улице. «Италия, Неаполь, Нола! Страна, благословенная небом, глава и десница земного шара, правительница и победительница других поколений – ты всегда представлялась мне матерью и наставницей добродетелей, наук и всякого гуманного развития». Во что ты превращаешься теперь? Он бежал из своего Неаполя. Дорога вела его в Рим.

Дело дошло до начальника Ордена, и он возбудил против Бруно преследование по обвинению в ереси…

Если начал дело с энтузиазмом, всей душой посвящаешь себя ему. Не бросай его, доведи до конца! какие бы сомнения тебя не грызли, какие бы скептики не утверждали невозможность его. Делай, как считаешь нужным, и будь что будет. Пусть говорят, что «благими намерениями», но ведь Христос тоже из благих намерений взошёл на Голгофу. Но ты, ты, человек не слушай скептиков! Это зависть, что они так не могут делать. Иди, объединяй людей. Мечта твоя, дело твоё должны быть ради них. Нет, ради истины. А истина – не ради людей? Что ты узнаешь об истине? Люди могут и не понять её. Сделай то, что им ближе! Деньги придут и уйдут, благость останется и тогда можно будет переменить мир через сознание людей, открыть им глаза, высветить все закоулки их души и прогнать всех демонов суеверий, страхов, догм, всего того, что их разделяет и унижает.

«Пусть для толпы мой жребий непригляден,

Надеждой нищ, а вожделеньем жаден, -

Ты помогай мне в подвиге моем!