Религиозный фундаментализм в глобализованном мире

Принципиальной особенностью постмодерна является отказ от дихотомии «свой – чужой», поскольку, как писал М. Фуко, «чужому» приписываются всевозможные отрицательные качества, он выступает как враг, которого следует подвергать репрессии разного рода, в то время как «свой» идеализируется. В правильно устроенном мире не должно быть чужих, все – свои, поэтому даже слово «чужой» должно быть табуировано.

Однако ведь это понятия соотносительные, как правое и левое: без «чужого» и «своего» нет. Таким образом, постмодерн отказывает людям в праве на идентичность. Меж тем идентичность – коренное и неустранимое свойство человека. Это «потребность ощущать себя частью более широкого множества и воспринимать такую принадлежность как ценность. Именно она получила в науках об обществе название идентификация. Она задана человеку антропогенетически: он всегда – неповторимый индивид, личность, но реализовать свою индивидуальность он может только через принадлежность к целому, к обществу, коллективу»[18 - Кнабе Г.С. Местоимения постмодерна и обязанность понимать // Кнабе Г.С. Избранные труды. Теория и история культуры. М.: Российская политическая энциклопедия, Летний сад, 2006. С. 1109.].

В эпоху глобализации, когда складывается мировая экономика и международное разделение труда, вестернизируются политические институты (во многих странах – лишь по форме, а не по существу), унифицируются культура и стиль жизни, идентификация приобретает остроактуальное значение. Национально-этническая, религиозная и культурная идентичность при декларируемом апологетами глобализации плюрализме в действительности входит в противоречие с ней, а утрата идентичности – человеком, этносом, нацией, государством – грозит человечеству кромешным обеднением во всех отношениях и перекройкой мира в целом. При декларируемой ценности всех культур на самом деле происходит экспансия, в т. ч. и военная, западных ценностей и норм. Недаром объявленная политика мультикультурализма в Европе через очень короткое время была дезавуирована: в условиях «второго переселения народов» и безбрежной иммиграции оказалось, что «новые европейцы» в массе своей не желают жить по нормам, принятым в Европе, не ассимилируются, но образуют тут анклавы, собственные районы и области, где действуют не законы государства, на территории которого они располагаются, а, например, законы шариата, при этом мусульмане отвергают принцип разделения религии и политики.

В эпоху постмодерна формируется децентрированный субъект, что означает конец личности – такой, какой она сложилась в Европе в послеантичный период. Это тип человека, в котором «Я» уже не обеспечивает единства личности и ее способность уникальным образом соотноситься с миром. Вся прежняя европейская культура стояла «на плечах» картезианского «Я мыслю». Теперь, как выясняется, нет самостоятельного «Я» (важнее, например, оказывается Оно – бессознательное или, как у Юнга, коллективное бессознательное), да и разум (мышление) низведены с пьедестала, а человек – лишь набор цитат, потому что «все уже сказано». Поскольку провозглашена «смерть автора» (Р. Барт), постольку каждый читатель (зритель и пр.) волен вкладывать в текст любой смысл, и тогда, возможно, трагедии Шекспира окажутся смешными комедиями.

Очень коротко принципы постмодерна можно сформулировать следующим образом: «часть всегда права перед целым; индивид всегда прав перед обществом; свобода всегда права перед ответственностью; субъективное самовыражение важнее объективной истины, которой, впрочем, и не существует, ибо все, что вне индивида и его свободы, навязано, т. е. существует насильственно, искусственно, а потому ложно; культура семиотична, но в силу абсолютной индивидуальности восприятия знаков денотаты их принципиально неуловимы, а коды нерасшифруемы»[19 - Кнабе Г.С. Знак. Истина. Круг (Ю.М. Лотман и проблема постмодерна) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http:// www.ruthenia.ru/lotman/txt/knabe95.html (дата обращения 28.10.2018).].

Разумеется, никакая традиционная религия не может принять такие положения в качестве своих норм. В Европе и США религии превращаются в субкультуры, и появляется понятие «постхристианской эпохи» как характеристика нынешнего духовного облика этих стран. М. Фуко и Ж. Делез полагают, что о религии сегодня можно говорить только в апофатическом ключе – о том, чем (кем) Бог не является. Но апофатика без катафатики – богословского учения о том, кем Бог является, – есть отрицание Бога. Ж. Бодрийяр посчитал религию спецэффектом. У Ж. Батая Бог – антиномичное и в итоге пустое понятие, а любые религиозные мировоззрения ненадежны, поскольку бессильны изменить мир[20 - Батай Ж. Теория религии. Литература и зло. Минск: Современный литератор, 2000. С. 102.].

Правда, не все исследователи разделяют вывод о полном антагонизме постмодерна и религии. Так, Т.М. Горичева утверждает, что «весь постмодернизм апофатичен»[21 - Патриархальная некрофильская цивилизация побеждает. Интервью с Татьяной Горичевой [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://gorky.media/context/patriarhalnaya-nekrofilskaya-tsivilizatsiya-pobezhdaet/ (дата обращения 12.12.2018).], и это хорошо, поскольку «преимущество и христианское начало постмодернизма заключается в том, что он говорит о конечности любого – изма, любой идеологии, то есть он смиренен и оценивает любую власть отрицательно. Такой анархический православный дух: у нас есть духовная иерархия, архангелы, архистратиги, ангелы, но нет иерархии земной. Нет ни одного идола, мы свободны. Поэтому для меня важен Деррида, особенно работы его последних пяти лет жизни <…> Его лозунгом в этот период было – выступать не против фаллоцентризма, а против антропофаллоцентризма…»[22 - Патриархальная некрофильская цивилизация побеждает. Интервью с Татьяной Горичевой.]. Т.М. Горичева указывает: «Святое не исчезло, оно было лишь вытеснено, отодвинуто, спрятано. Демифологизировали мир так, что создавали другие мифы, рационализация неизбежно вела к иррациональному»[23 - Горичева Т.М. Православие и модернизм. Л.: Издательство Ленинградского университета, 1991. С. 8.]. И далее: святое «стало темой дня, потому что позволяет покончить с господством субъекта и рационализма в европейской философии. Новое Время идеализировало субъект – Декарт, Гегель, Гуссерль, Витгенштейн… Теперь захотелось вырваться из субъективного одиночества. Пришло время и окончательного суда над машиной. Тоталитарный субъективизм Декарта считал “механическим” все, кроме разума. И чувства, и другие человеческие проявления провозглашались в его философии неживыми, автоматическими. Даже животные у Декарта – только машины. Сегодня картезианское презрение ко всему, что не живет по законам “cogito ergo sum”, кажется смешным. Мир животных, мир чувств, мир растений не поддались картезианской дрессировке»[24 - Там же. С. 10.]. Произошла запредельная «деперсонализация социальных структур. “Никакой фашистский централизм не способен достичь тех результатов, каких достиг централизм общества потребления” (Пазолини). Процесс нивелировки, сглаживания любых различий должен был естественно привести к тому, что философы опять затосковали по иерархии, по дифференциации и Другому. Отсюда неизбежно стремление к святости – мир святого строго иерархичен <…> “Я живу еще только потому, что есть Другое. Я не выношу равенства” (С. Einstein)»[25 - Там же. С. 11.].

Тем не менее, как явствует из предшествующего изложения принципов постмодерна, говорить о его роли как источника возрождения религии, о каком-то его богословии или просто религиозной вере представляется опрометчивым.

Именно в постмодерне сформировался «сетевой человек» – человек, постоянно проводящий время во Всемирной паутине, в компьютерных играх, в виртуальной коммуникации и не слишком нуждающийся в реальном общении – в дружбе, родственных отношениях, любви или религии «оффлайн». Такой человек обладает клиповым, разорванным сознанием, он все чаще походит на аутиста и даже разучивается читать: «Педагоги отмечают, что в прежде считавшейся “самой читающей стране в мире” в массовом масштабе встретились с небывалым явлением: дети “не читают”, а если читают – не понимают прочитанного, не могут ответить на простые вопросы по тексту, не способны пересказать его содержание (в скобках отметим, что и не слушают тоже: родители и бабушки рассказывают о том, что дети не дослушивают даже читаемые им вслух сказки). Следует лишь добавить, что подобные процессы происходят во всех развитых странах…»[26 - Яковлева А.М. Клиповое чтение: текст как изображение-симулякр//Культура в современном мире. – 2014. – № 2 [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://infoculture.rsl.ru/NIKLib/ althome/news/KVM_archive/articles/2014/02/2014-02_r_kvm-s7. pdf (дата обращения 23.11.2018).]. Сходные процессы происходят и со взрослыми «сетевыми людьми»: они утрачивают способность читать длинные сложные тексты, хотя ранее этой способностью обладали (правда, «сетевой человек» обретает некоторые иные навыки, но эти навыки не заменяют им утраченного). А меж тем именно религии, обладающие священными текстами и в этом смысле логоцентричные, более склонны к порождению фундаментализма в своих рядах.

При поверхностном взгляде может показаться, что принципы постмодерна и глобализация, происходящая в мире, противостоят друг другу. Меж тем вредные производства выводятся из стран, составляющих «ядро» глобализации (т. н. «цивилизованные» страны), туда, где рабочая сила дешевле, т. е. в «периферийные» государства. Если в ряде восточных стран и появились такие европейские институты, как парламент и президент, то очень часто, особенно там, где «демократия» насаждалась огнем и мечом, под этой внешней формой скрываются традиционные, до-модерновые отношения – отношения кланов, тейпов и пр., права человека трактуются очень условно – при всех подписанных международных соглашениях, а истина остается по-прежнему онтологичной и незыблемой, культура при всех заимствованиях и эпигонстве в отношении культуры «ядра» глобализации стремится сохранить свою самобытность и традиционность, зачастую вопреки публичным декларациям. Достаточно приглядеться повнимательнее, как выясняется, что постмодернистские принципы составляют идеологическую сущность глобализации, где индивид может быть важнее общности, свобода – ответственности, истина – релятивной и пр. лишь для избранных, условно – для «золотого миллиарда», для «своих», но не для всех.

Нельзя сказать, что общество не сопротивляется развитию постмодернистского глобализированного мира в мирных формах. Далеко не всем он нравится. Тут можно отметить, например, относительно недавнее «Парижское заявление» группы европейских интеллектуалов «Европа, в которую мы можем верить» (A Europe We Can Believe In)[27 - A Europe We Can Believe In [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://thetrueeurope.eu/a-europe-we-can-believe-in/. В переводе на русский язык его можно найти по адресу [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://pravoslavie.ru/108410.html (дата обращения 21.10.2018).], подробный анализ которого дан в другой главе. Авторы указывают, что Европа, отказавшись от своих христианских и античных корней, от великих достижений, под нажимом структур ЕС утратила собственную идентичность, вместо Европы сформировалась «поддельная», неподлиннная Европа, а работа по ее возрождению должна начаться с теологического самопознания. Европа стала «поддельной», потому что обожествила человека вместе с его злом и грехами. Извращены и понятия прав человека, ущемляется свободомыслие и демократия. Как кто-то остроумно сказал: «Начинают с прав человека, а кончают правами Бурбонов».

Так, почти через год после опубликования Парижского Заявления, в сентябре 2018 г., суд обязал Марин Ле Пен пройти психиатрическое обследование за то, что в своем твиттере три года назад она, отвечая одному журналисту, сравнившему «Исламское государство», террористическую организацию, запрещенную в РФ, с Национальным фронтом» Ле Пен, опубликовала три фотографии жертв ИГ, написав: «вот это ИГИЛ!». В результате начавшейся во Франции полемики вокруг твита политик была вынуждена его удалить, но тем не менее в ноябре 2017 г. Национальное собрание Франции лишило Марин Ле Пен депутатской неприкосновенности в связи со спорной публикацией, было проведено расследование, и Ле Пен обвинили в пропаганде насилия, что чревато тюремным заключением до трех лет и штрафом в размере 75 тысяч евро. Теперь Французская Фемида желает выяснить, отдает ли отчет политик в словах, ею написанных, понимает ли их смысл. Марин Ле Пен потрясена и сообщает в твиттере: «Это просто поразительно. Этот режим начинает по-настоящему пугать… Я полагала, что имею право на все, но оказалось, что это не так! “Правосудие” предписывает мне пройти психиатрическую экспертизу за изобличение в твиттере ужасов, совершаемых “Исламским государтвом”! Как далеко они способны зайти?»[28 - Марин Ле Пен отправили на психиатрическое обследование [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://ru.rfi. fr/frantsiya/20180920-marin-le-pen-proidet-psikhiatricheskoe-obsledovanie-iz-za-tvita (дата обращения 22.09.2018).].

Отклики на Парижское заявление, выражающее на самом деле настроения больших масс населения Европы, были разными, однако ситуация осталась прежней, а власть имущие предпочли или его «не заметить», или обозвать авторов «консерваторами» и «реакционерами».

К. Армстронг, возводящая начало истории фундаментализма к Новому времени (иудейского, к примеру, – к XV веку), полагает, что при всем его волнообразном течении в ХХ столетии уже несколько раз казалось, что секуляризация победила во всех областях и по всем фронтам. Однако человечество еще ожидало самое радикальное проявление религиозного фундаментализма – религиозный терроризм.

1.1.3. Религиозный фундаментализм как реакция модернистского отторжения норм модерна и постмодерна

Ключевой особенностью фундаменталистского мировоззрения является убежденность его адептов в том, подлинная религиозность и правильная жизнь возможны только как истинный образ жизни всего общества, т. е. тотально. Фундаменталист буквально воспринимает все, во что он верит, будь то религиозная вера в сверхъестественные сущности или глубокая убежденность в непогрешимости фундаментальных основ политэкономической идеологии. Все то, во что фундаменталист глубоко верит, должно быть воплощено в жизнь на уровне семьи, общества, церкви, политической структуры государства, экономики, культуры и окружающего мира в целом. Бинарная оппозиция бытия и сознания не приемлется фундаменталистскими идеологиями: сказанное и помысленное должно быть воплощено в материальном мире повсюду.

Говоря о фундаментализме, крайне трудно провести грань между религиозным и политическим. Фундаменталист утверждает универсальную ценность тех социокультурных и аксиологических систем идей, которые разделяет его группа, и считает ложными (сатанинскими, ревизионистскими – враждебными) любые отклонения от них, всякую альтернативу. Таким образом, фундаментализм антагонистичен нововременным и постмодерным идеям релятивности истины и понятий добра и зла и уж тем более не приемлет снятие этих бинарных оппозиций.

Вместе с тем, нельзя согласиться с утверждением, что фундаментализм «может существовать на уровне отдельных личностей»[29 - Кильдяшова Т.А. Социально-философские аспекты концептуализации религиозности в современном фундаментализме: методологический и региональный контекст: Дис. … канд. философских наук: 09.00.11 / Татьяна Александровна Кильдяшова. Архангельск, 2005. С. 38.]. Изучение психических установок бессознательного, образующих фундаменталистское мировоззрение, а также психоаналитический подход к изучению иллюзорных идей, лежащих в основе фундаменталистского мировоззрения, показывают, что фундаменталистское мировосприятие с его центральными образами и идеями чистоты, слияния и другими образуется только как продукт социальной группы, к которой индивидуальное бессознательное фундаменталиста тесно привязано. Следовательно, фундаментализм не может существовать на уровне изолированной личности, но способен возникать на уровне любой социальной группы, будь то нация, этнорелигиозная группа, государство или иная общность. Таким образом, фундаментализм чаще всего рождается на религиозной основе, но может появиться и на основе национальной политической идеологии или даже политэкономической доктрины.

Фундаменталист тесно привязан к своей социальной группе. Экзистенциальной для такого мировоззрения является его зависимость от референтного сообщества, с которым он себя идентифицирует. Потребность в идентификации, как показано выше, является естественной и неистребимой для человеческого общества. И чем активнее ее пытаются элиминировать, называя «отсталостью» и «пережитками родоплеменного сознания», тем яростнее эта потребность обнаруживает себя. Фундаменталистское мировосприятие получает мощное подкрепление со стороны социальной группы через бессознательные переживания единства, слияния с чем-то высшим, представляющим собой проецирование отдельных черт, присущих членам социальной группы (необязательно присущих реально), и, самое главное, через коллективное символическое противопоставление себя Другому, на которого проецируются негативные черты, присущие членам социальной группы. Антагонизм с постмодернистским принципом запрета на понятие и даже слово «чужой» тут очевидна. Фундаментализм может выполнять значимую социокультурную функцию, а именно: он зачастую оказывается самым доступным и приемлемым способом обретения идентичности. Причем любопытно отметить, что связь с социальной группой, переживание слияния и с ней и обретение идентичности через переживание, преследование Другого вовсе не обязательно требует реальной коммуникации с живыми людьми, это символический процесс, не нуждающийся в личной связи с конкретными людьми. Именно благодаря такому парадоксальному свойству фундаменталистского мировосприятии ИГИЛ и другие экстремистские фундаменталистские организации способны побуждать своих латентных сторонников совершать насилие даже без прямого контакта с ними.

Фундаментализм является реакцией на модернизацию, причем вне зависимости от того, о каком конкретно фундаментализме идет речь. Фундаменталистское мировоззрение и идеология с необходимостью подразумевают отрицание важнейших социокультурных и ценностных структур современного глобализированного общества, нередко – западной цивилизации, а то и всей современности как своего рода цивилизации, но это отрицание выборочное. Они могут не включать в себя отрицание технологических, политических и экономических достижений той цивилизации или культуры, которой конкретный фундаментализм себя противопоставляет, а использовать их в своих целях как средства. У некоторых нынешних фундаменталистских идеологий наблюдается черта, характерная исключительно для эпохи модерна, а именно: тенденция к развитию тоталитарных идеологий, охватывающих все сферы общественной и личной жизни, регламентирующих жизнь человека от А до Я. Это черта совершенно не свойственна тем религиозным и этическим учениям, которые фундаменталисты, как правило, ставят своим сторонникам в пример (и тут очевиден антагонизм с протестом постмодерна против любой тотальности, организованности, иерархии). Такая склонность проявляется в стремлении к тотальному преобразованию общественной жизни и в универсалистском миссионерском энтузиазме, что, между прочим, прямо противоречит принятому во многих западных странах принципу отделения церкви от государства. Однако ирония заключается в том, что чем больше фундаменталистское учение противопоставляет себя Западу (или Востоку) и современности, тем больше их черт это учение перенимает. В качестве примера можно привести Иранскую революцию. После ее победы самые современные социально-политические институты, не имеющие прообраза в исламе, не были ликвидированы, а наоборот, составляют основу современной политической системы Исламской Республики Иран. Это, например, парламент и парламентские выборы[30 - Тиби Бассам. Является ли ислам политической религией? // Неприкосновенный запас. 2002. № 6 (26). С. 12.] (впрочем, о том, что содержанием таких новаций европейского образца может быть и бывает вовсе не европейское, сказано выше).

Фундаменталист не стремится сохранить существующее (или недавнее) состояние общества, как консерватор, или вернуться к достаточно отдаленному прежнему, как реакционер. Фундаменталист – это модернист, и чаще всего – пламенный революционер. Фундаменталистская идеология синтезирует старое и новое и размывает границу между политикой, моралью и религией. Как это возможно? Если говорить о конкретной политической программе, то адепты этих учений, как правило, хотят возврата к культурным и ценностным первоистокам того общества, в котором они живут, или переделки того социума, в который их занесла миграция, причем возврата и переделки в упрощенной и идеализированной форме. При этом они практически всегда являются ярыми сторонниками технологической модернизации и инвестиций в военно-промышленный комплекс. То есть фундаменталист, как правило, стоит за возврат к ценностям прошлого средствами будущего. Можно было бы сказать проще: политический фундаментализм в исламе – это модернизация без вестернизации, если бы не одно существенное обстоятельство – фундаментализм родился на Западе или порожден западным вмешательством, и несколько его форм представляют собой скорее ультравестернизацию. В качестве примера можно привести такую мировоззренческую установку, характерную для многих фундаменталистов разного толка: традиционную роль женщины в семье следует сохранить, но всем мужчинам необходимо обеспечить право на активную политическую деятельность.

Фундаменталистское мировоззрение по своей сути манихейское. Любой его носитель, будь то верующий или «рыночник», всегда видит мир черно-белым. «Фундаментализм относится к другим религиям как к ошибочным»[31 - Кильдяшова Т.А. Социально-философские аспекты концептуализации религиозности в современном фундаментализме: методологический и региональный контекст. С. 40.] – в отличие от постмодернистской индифферентности или прямого атеизма. Фундаменталистское мировоззрение строится вокруг бессознательной иллюзии чистоты, поэтому любая система ценностей, любая идеология, любая религия, хотя бы незначительно отклоняющиеся от норм и догм социальной группы, референтной для фундаменталиста, считаются ложными. Ложные религии или идеологии нужно преследовать, противостоять им. Хотя здесь можно увидеть любопытное исключение: если какая-то религия почиталась основателем той, которую исповедует фундаменталист, предшествовала ей, то фундаменталист проявляет к ней необычную для него толерантность. «Так, христианский фундаментализм часто терпит иудаизм, но отвергает ислам; мусульманский фундаментализм терпит иудаизм и христианство, но отрицает вышедший из недр ислама бахаизм»[32 - Там же.]. Это черно-белое восприятие подкрепляется следующей идеологемой: фундаментальный текст позволяет отчетливо видеть границу между правдой и ложью, между добром и злом, между прекрасным и безобразным (и тут следует напомнить о том, что постмодерн вообще стирает эти границы). Данные понятия онтологизируются и ресакрализируются, и если для либерала свободный рынок – абстрактная модель, то для рыночного фундаменталиста – это сакральный символ. Здесь не может быть компромиссов. Бог и дьявол не могут договориться. Добро и зло относятся к сфере сакрального. За добро следует бороться, а зло искоренять, в том числе и физическим насилием – но тут уже приходится говорить о радикальной форме фундаментализма – о терроризме.

Таким образом, фундаменталистское мировоззрение имеет социально-философский и социально-психологический базис, что находит свое выражение и в процессе его формирования, и в процессе его взаимодействия со всеми сферами современного общества. И здесь очевиден еще один довод в пользу того, что фундаментализм нельзя сводить к религиозной форме, так как мотив личной связи с богом объективно вторичен по отношению к социальным установкам, а также к коллективному бессознательному, таким его фантазмам, как фантазм чистоты, фантазм слияния с группой и преследование чуждого Другого. Фундаментализм – это прежде всего социальное явление.

Существует определенный набор условий возникновения фундаменталистских концепций и мировосприятия в рамках конкретной идеологии или религии. Среди них можно выделить внешние аспекты, связанные с культурно-историческими, политическими и экономическими условиями модерна и постмодерна, в которых существует и эволюционирует данная идеология или религия. Во вторую группу есть основания отнести те причины, которые обусловлены социально-психологическим климатом общности людей, структурой организации, идеологии или религии и набором ее идеологических установок. Сам по себе термин «фундаментализм» означает возвращение к основам, буквальное прочтение текста (но в интепретации, заданной конкретными социальными условиями), поэтому одним из главных внутренних условий возникновения фундаментализма является наличие подобного текста, который мог бы послужить фундаментом идеологии или религии. Такой текст представляется фундаменталистам сакральным, его истины непогрешимыми, все написанное в нем требует буквального толкования, а существование какого-либо феномена общественной жизни, не согласующегося с данным текстом, является основанием для его изгнания из общества. В связи с этим именно авраамические религии, религии Писания, естественным образом являются наиболее плодотворной почвой для произрастания на них фундаментализма. Политические идеологии, восходящие к одному или нескольким авторитетным текстам, также могут давать фундаменталистские побеги: в этом случае один или несколько фундаментальных для традиции текстов сакрализуются. Что касается религий, не являющихся монотеистическими, в основе которых не лежит священный текст, то они могут стать почвой для развития фундаментализма только в том случае, если предмет сакрализации будет все-таки найден, а коллективная идентичность, которую можно противопоставить как чистое нечистому, будет очерчена в рамках сакральных символических границ. Например, буддизм сам по себе не представляет собой подходящей почвы для возникновения и развития фундаментализма. Непросто построить радикальную политическую идеологию, требующую коренного преобразования человека и общества, в соответствии с тексами Палийского канона (Трипитака). После ожесточенных споров и противостояния в Китае, например, вполне мирно в конце концов ужились буддизм, даосизм и конфуцианство. Но хорошими условиями для становления фундаменталистской идеологии является политический национализм, и сингальские ультранационалисты Шри-Ланки, взяв на вооружение один из местных эпических исторических текстов, получили инъекцию традиционных буддийских религиозных норм и ритуалов от местных монахов, игравших и играющих огромную роль в социальной жизни острова, отлив из этой гремучей смеси религиозно-националистическую фундаменталистскую идеологию. Так сложилось движение сингальских буддийских фундаменталистов Боду Бала Сена («Мощная сила Будды»). Конечно, в этом случае от религии здесь скорее остается обертка и общий авторитет. По содержанию доля ультранационализма значительно выше. Нечто похожее можно увидеть и в отношении индуизма. Конечно, у индуистов есть древний священный текст – Веды, но его нельзя назвать подходящим в качестве ключевого источника норм и ценностей для политической идеологии, поэтому индусский националистический фундаментализм сформировался на основе идеи сакральной чистоты, трактуемой в национально-религиозном смысле. Получилась политико-религиозная концепция хиндутвы («индусскости»). Есть основания считать национально-этническую идентичность базовой по отношению к другим формам идентичности; нередко она становится наиболее актуальной тогда, когда по разным внутренним или внешним причинам в реальности размывается. Так, согласно исследованиям ВЦИОМ под руководством Ю.А. Левады в 1989 г., на первом месте в качестве причины самоуважения респонденты называли родительскую любовь, на втором – чувство «я – советский человек» (в 1990-м по аналогичной методике был проведен опрос в Финляндии; на первом месте там тоже оказалась ролительская любовь, на втором – чувство «я – финн»; в финском языке «финном» называется и гражданини, и принадлежность к этносу, но поскольку финны выбирали расшифровку «я сын/дочь своего народа», постольку можно думать, что речь в ответах шла прежде всего об этнической принадлежности)[33 - Советский простой человек. Опыт социального портрета на рубеже 90-х. Отв. ред Ю.А. Левада. М.: Мировой океан, 1993. С. 208.]; в более поздних исследованиях в России на первые места выходили национальная и этническая принадлежность, вероисповедание и др.

Еще одним важным аспектом и необходимым условием возникновения фундаментализма является существование определенной организации, которая стремится к монополии на смыслы в идейно-ценностной сфере (меж тем, как показано ранее, всякая организация и структурированность постмодерном отвергается как репрессивные). Нужна какая-то структура, которая смогла бы эффективно остановить смыслообразование модерна и постмодерна в обществе, монополизировав идейно-ценностную сферу. И как только эта социальная структура, будь то церковь, или монашеская община, или экономическая школа, получает определенную власть, фундаментализм рождается неизбежно. Он возникает тогда, когда остановлено смыслообразование, когда идеи и ценности перестают проецироваться в будущее и начинают неизбежно проецироваться в прошлое. Фундаменталистское «назад, в прошлое»!» заполняет собой идейно-ценностный вакуум.

Также существенную роль играет структурированность доктрины, на основе которой развивается фундаментализм, а именно: выраженность акцента на формировании отчетливых когнитивных установок и символических границ доктрины. Здесь также ярко выраженным фаворитом являются авраамические религии, то есть иудаизм, христианство и ислам. Тесная связь христианской религии с греко-римской философией, тщательная когнитивная проработка личных отношений между человеком и Богом, наличие систематической доктрины социальной жизни делают именно христианство наиболее эффективным в плане формирования фундаменталистских учений. В иудаизме и исламе мы также видим систематически оформленные отчетливые когнитивные границы доктрины[34 - Кильдяшова Т.А. Социально-философские аспекты концептуализации религиозности в современном фундаментализме: методологический и региональный контекст. С.41.], но влияние греко-римской систематической философии на них было слабее. Также не получила такого развития институциализация религиозной жизни в форме иерархических организаций, претендующих на определенную долю светской власти.

Совершенно другая картина наблюдается во многих других религиях, например в буддизме и индуизме, хотя в обеих присутствует мощная трансценденталистская ориентация систематического воплощения религиозных доктрин в мирской жизни, там специально не проработана социально-политическая сфера. Этот аспект особенно важен в том смысле, что именно проработанность материнской религией или идеологией социально-политического идеала общества, то есть та степень, в которой религия продуцирует социально-политические смыслы и прорабатывает регламентацию обыденной жизни человека, определяет меру тотальности фундаментализма, родившегося в рамках данной религии или идеологии. Также материнская религия определяет жесткость границы между сакральным и профанным, между чистым и нечистым, метафорически это можно назвать контрастностью черно-белого восприятия мира. Метафора имеет иллюстративный характер, и не стоит понимать ее буквально. Если исходить только из внутренних причин возникновения и развития фундаментализма, то можно было бы заключить, что фундаментализм вероятнее всего образуется, а фундаменталистское мировосприятие ярче всего проявляется в тех религиях или идеологиях, в которых наиболее отчетливо выражены следующие признаки:

• религия или идеология требует подчинения всей системы социальных отношений и личного поведения трансцендентному идеалу. Именно такие религии и идеологии являются наиболее политически активными;

• центральную роль играет не мистическая личная связь с богом, не внутренние переживания веры, а доктрина;

• эта доктрина проводит резкую нерушимую границу между сакральным и профанным, онтологизируя добро и иногда и зло;

• существует фундаментальный текст или корпус текстов, который генерирует достаточный объем смыслов и ценностно-мировоззренческих установок в нормативно-правовой форме, чтобы он мог использоваться как источник тоталитарной политической идеологии;

• имеется один или несколько социальных институтов, которые претендуют на монополию в толковании священного текста, но на данный момент ею не обладают;

• наличествуют средства массовой информации, посредством которых эта система смыслов и знаков может единообразно распространяться. Нет тоталитаризма без СМИ, и, тем более, нет терроризма без СМИ.

Несмотря на вышеизложенное, фундаменталистские идеологии могут появиться и укрепиться даже в тех религиозных традициях, где акцент делается на личном самосовершенствовании, медитации, а четкая иерархическая структура религиозной организации не сформировалась, в том случае, если в значительной степени действую внешние факторы. К внешним факторам, подстегивающим развитие фундаментализма, относятся, во-первых, социально-политические условия существования общества, и особенно геополитические фактор. Здесь наиболее эффективным стимулом являются колониальная или постколониальная зависимость общества, эксплуатация его могущественной внешней военно-политической силой. Особенно острым воздействие этого фактора становится в том случае, если в обществах, попавших в колониальную зависимость, еще не сформировалась национальная идентичность, а религиозная уже существует. Например, формирование индусскости (хиндутвы) было подстегнуто колониальным угнетением народов Индии и противоборством различных религиозных идентичностей, то же самое можно сказать о сикхской и сингальской идентичности, но самый масштабный пример – мусульманский мир. Причем здесь особняком стоят иранские шииты, чувствующие угнетение и преследование со стороны и колониальных властей, и постколониальной системы эксплуатации, и мусульман-суннитов, и арабских националистов, и, наконец, исламских фундаменталистов-салафитов, активно поддерживаемых и финансируемых суннитскими странами Залива. Во-вторых, огромную роль играет исторический путь, проделанный данным обществом, особенно тип его взаимодействия с другими обществами.

Исходя из вышеизложенного, допустимо обосновывать две точки зрения: можно считать фундаментализм современным явлением, либо же типом мировоззрения, имманентным любому обществу, столкнувшемуся с резкими социальными и ценностными переменами. Первую позицию разделяют многие авторы; например, Б. Лоуренс (B. Lawrence) считает, что у фундаментализма нет идеологических предшественников, а только исторический контекст. Он пишет: «Появлению фундаментализма предшествовал целый ряд исторических событий, для иудеев предтечей фундаментализма стало маккавейское восстание, для христиан – протестантская реформация, ваххабитское восстание – для мусульман-суннитов и мученическая смерть Хусейна для мусульман-шиитов»[35 - Lawrence Bruce B. Defenders of God: The Fundamentalist Revolt Against the Modern Age. San Francisco: Harper&Row, 1989. P. 97.], но рождение фундаментализма как религиозной идеологии произошло сравнительно недавно. Первые фундаменталистские идеологии сформировались не ранее конца XIX столетия и были ответом на модернизацию и либерализацию религиозной жизни.

Но этот подход разделяют не все ученые. В частности, М. Момен (M. Momen), соглашаясь с тем, что термин «фундаментализм» сформировался в среде североамериканских протестантов под влиянием серии брошюр «Fundamentals», опубликованных в начале ХХ века, считает, что у феномена фундаментализма гораздо более долгая история. Точка зрения, связывающая фундаментализм с относительно недавней по историческим меркам реакцией на модернизацию и секуляризацию, слишком ограничена, так как обнаруживает его только в современности[36 - Momen M. Fundamentalism and liberalism: Towards an understanding of the Dichotomy / Moojah Momen // Baha’I studies review. 1992. Vol. 2:1 [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://bahai-library.com/momen_fundamentalism_liberalism_ dichotomy (дата обращения 28.12.2018).]. Например, в истории ислама можно явно разглядеть фундаменталистские мотивы в учениях Ибн Таймия (XIII–XIV вв.) и Ибн Абдель-Ваххаба (XVIII в.) в их противоборстве с религиозной распущенностью и даже еще раньше, в критике Аль-Газали (XI–XII вв.) иноземной философии. Более того, некоторые исследователи рассматривают Реформацию (XVI – нач. XVII вв.) именно как фундаменталистское движение. Также часть историков православия считает, что раскольники (XVII в.) были самыми настоящими фундаменталистами, а В.Н. Уляхин пишет, что в высказываниях архиепископа Феофана Прокоповича фундаментализм виден «невооруженным глазом»[37 - Уляхин В.Н. Фундаментализм в православии: теория и практика // Фундаментализм / Отв. ред. З.И. Левин. М.: Институт востоковедения РАН, Крафт+, 2003. С.127.]. То же самое можно усмотреть во многих других протестных и реформаторских движениях в истории православия[38 - Поспеловский Д.В. Православная церковь в истории Руси, России и СССР: Учеб. пособие /Д.В. Поспеловский. М.: Библейско-Богослов. ин-т св. апостола Андрея, 1996. С. 255.].

Таким образом, в отношении временных рамок появления фундаментализма есть основания считать: на протяжении всей истории человечества и истории религий складывались условия, благоприятные для появления и проявления фундаменталистского типа религиозности, и существовали причины, которые послужили толчком для этого. Однако фундаментализм в современном смысле слова появляется в эпоху Нового времени и становится особенно ярко выраженным, сопровождаемым радикальной своей формой – терроризмом, – в период глобализации.

Это связано, в частности, с тем, что в большинстве религий между событием (изложением религиозного учения или деянием священной истории) и временем, когда оно было письменно зафиксировано, проходил большой промежуток времени; чем больше был этот промежуток, тем выше становится вероятность включения в предание инородных элементов во время устной передачи.

Еще более важным моментом является то, что запись учений, законов и истории религии как бы «замораживает» их в определенных рамках. Эти тексты вписываются в определенное конкретно-историческое мировоззрение – со своей космологией, мифологией, социальными проблемами и интеллектуальными спорами. По мере того, как отдаляется эпоха, мировоззрение, в рамках которого фиксировались тексты, становится все более чуждым носителям новых форм мировоззрения. Социальные проблемы того времени все дальше и дальше отстоят от нынешних проблем, периодически возникает проблема возврата к истокам вероучения, с одной стороны, и новой интерпретации основополагающих текстов, для христиан – Св. Писания (Библии) и Св. Предания – с другой.

К тому же прежние эпохи не отличались таким абсолютным негативизмом в отношении традиционных общества, как время модерна.

Следует подчеркнуть еще раз: при всем том, что подобные тенденции существовали долгое время, наиболее ярко фундаментализм проявил себя, самоопределился как «фундаментализм» и получил четкое организационное оформление именно в современную эпоху на ее излете. В качестве причин этого можно назвать следующие факторы:

• во-первых, в большинстве стран мира до XX века и в странах Западной Европы до эпохи Просвещения сферы религиозного и светского не были жестко разделены. Религиозные идеи и нравственные ценности пропитывали все сферы жизни общества: семейную жизнь, общественную мораль, народные обычаи, литературу, интеллектуальную жизнь и политику. «Мирское» воспринималось как «воцерковленное», но не «антирелигиозное», оно не бросало вызова религии как таковой. XIX и XX века породили феномен просвещенных либеральных сообществ, где религия все больше и больше стала превращаться в частное дело граждан;

• во-вторых, сложности современной жизни породили общее ощущение неопределенности и тревоги, вызванное утратой ясного понимания основ бытия человека в мире. Одним из ответов на эти страхи стали обещания большей определенности, предлагаемые фундаментализмом. Он предоставляет людям своего рода убежище от неопределенности и тревожности современности;

• в-третьих, вплоть до начала современной эпохи религиям не приходилось сталкиваться с конкуренцией со стороны других верований и идеологий. Некоторые считают тесное взаимодействие с иными религиозными направлениями замечательной возможностью для сотрудничества, взаимообогащения и развития, тогда как другие находят их угрожающими, занимают по отношению к ним оборонительную или наступательную позицию, соответственно отходя на фундаменталистские позиции;

• наконец, в-третьих, до последней трети ХХ столетия мир не был так тесен, а с эпохой глобализации разные страны и континенты оказались взаимосвязанными самыми крепкими узами, транснациональные структуры и компании все чаще диктуют им собственные решения и цивилизационные коды, подменяя собой правительства стран и уж тем более игнорируя общественное мнение и настроения народов, для которых эти решения и коды предназначаются.

Таким образом, именно явления секуляризации и религиозного плюрализма, а также распространение иных постмодернистских принципов, навязываемых традиционным обществам и группам в современном мире в условиях глобализации, выдвинули раскол между либералами и фундаменталистами на передний план религиозной жизни.

Как пишет С. Хангтингтон (Samuel P. Huntington), в первой половине ХХ века представители интеллектуальной элиты, как правило, полагали, что экономическая и социальная модернизация приведет к ослаблению роли религии как существенной составляющей человеческого бытия. Это предположение принималось всеми – и теми, кто ему радовался, и теми, кто сокрушался по этому поводу. По словам Хангтингтона, «атеисты – адепты модернизации приветствовали ту степень, в которой наука, рационализм и прагматизм вытесняли суеверия, мифы, иррационализм и ритуалы, формирующие основу существующих религий»[39 - Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. Пер. Т. Велимеев. – М.: AST Publishers, 2014 [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://www.litmir.me/br/?b=11594&p=26 (дата обращения 23.09.2018).]. Государство должно было, по их мнению, стать толерантным, рациональным, прагматичным, прогрессивным, гуманным, светским. Обеспокоенные консерваторы, с другой стороны, «предупреждали об ужасных последствиях исчезновения религиозных верований, религиозных институтов и того морального руководства религии, которое она предоставляет для индивидуального и коллективного человеческого поведения. Конечным результатом этого будет анархия, безнравственность, подрыв цивилизованной жизни»[40 - Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. Цит. изд.].

Однако, по словам Хангтингтона, вторая половина ХХ столетия показала, что эти упования и страхи беспочвенны. Социально-экономические процессы модернизации происходили в глобальных масштабах, и в то же время в тех же глобальных масштабах случилось глобальное возрождение религии, которое имело место на всех континентах, во всех цивилизациях и странах. «Наиболее очевидной, наиболее яркой и наиболее мощной причиной глобального религиозного возрождения стало то же самое, что считалось причиной ее смерти: процессы социальной, экономической и культурной модернизации, которые происходили по всему миру во второй половине двадцатого века. Древние источники идентичности и системы авторитетов поколеблены. Люди переезжают из сельской местности в города, отрываются от своих корней, идут на новую работу или не работают. Они взаимодействуют с огромным количеством незнакомцев и подвергаются новым моделям отношений. Им нужны новые источники идентичности, новые формы стабильного сообщества и новые моральные устои, которые дали бы им чувство смысла и цели»[41 - Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. Цит. изд.]. Религии, особенно их фундаментальные течения, отвечают таким требованиям идеальным образом. «Во всех этих религиях возникли фундаменталистские движения, призывающие к решительному очищению религиозных доктрин и институтов, к изменению индивидуального, социального и общественного поведения в соответствии с религиозными догматами»[42 - Там же.].

В самом широком смысле религиозное возрождение во всем мире – «это реакция на атеизм, моральный релятивизм и потворство человека своим слабостям, а кроме того – утверждение ценностей порядка, дисциплины, труда, взаимопомощи и людской солидарности. Религиозные группы удовлетворяют социальные потребности, которые государство оставляет без внимания»[43 - Там же.]. Они осуществляют медицинские услуги, заботятся о престарелых и входят в школы, оказывают помощь людям в ситуациях катастроф, занимаются социальным обеспечением. Банкротство привычных норм и неудачи гражданского общества порождают вакуум, который как раз, по мнению Хангтингтона, и заполняется религиозными, зачастую фундаменталистскими группами.

Фундаменталистские движения обычно возникают в периоды стремительных социальных и культурных изменений, в периоды кризиса общества.