VIP PR

В какой-то момент Шмюльц упал с перрона на железнодорожные пути. Собаки не отцеплялись от него. Отчаяние затмило его сознание, страх и боль ослепили его. Он брыкался и орал что было силы, понимая, что бесконечно это продолжаться не может и он вот-вот подохнет, как кролик. Сил сопротивляться у него уже почти не осталось. Псы, бешено рыча, драли его одежду и тело. Что-то попало ему в ладонь и он судорожно сжал это. Несколько камушков щебенки. Понимая, что больше он ничего сделать не может, он нашел момент, размахнулся и ударил зажатыми камушками одного из псов по лбу. Пес дернулся. Шмюльц ударил еще раз. Пес отпустил его ногу, но тут же вгрызся в рукав. Тогда Шмюльц посильнее зажал щебенку и с размаху ударил пса по зубам. Его руку прожгла вспышка боли, но пес с визгом отлетел, брызгая кровавой слюной и давясь собственными клыками.

Шмюльц почувствовал прилив надежды. Четвертый удар пришелся в зубы другому псу. Щебенка высыпалась из его ладони, но зато он смог встать на ноги. А на перроне уже собрались многочисленные зрители из числа прохожих, а кроме того военные и полицейские. Все что-то кричали и махали руками, но помочь никто не решался. Военные тоже не понимали в кого стрелять – в Шмюльца, или в своих же псов. Петр Степанович сплюнул и поднял с пола кусок кирпича. Одну из собак он забил до смерти, разбив ей голову. Второй, которой до этого выдавил глаза, тоже досталось по морде и бокам. Но она, изловчившись, укусила его за руку и он невольно выпустил кирпич. Изодранная в клочья джинсовая куртка висела на нем лоскутами, а третий пес продолжал драть ее. Он драл не Шмюльца, а именно его ветровку. Петр сорвал ее и бросил в сторону, пес сладострастно стал ее разрывать, трясясь всем телом и яростно рыча.

Слепого пса пристрелили военные.

Шмюльц упал на рельсы, тяжело дыша и корчась от боли. Один пес валялся рядом с разбитой мордой, второй, ослепший, конвульсировал с простреленным боком.

Третий в стороне неистово рвал на куски джинсовую ветровку.

– Скорый поезд «Москва-Пенза» прибыл на второй путь. Повторяю – скорый поезд «Москва-Пенза» прибыл на второй путь!

– Вот тебе и выпендрился… – процедил сквозь зубы Петр Степанович.

Пенза

Петр Шмюльц валялся на продавленной больничной койке и откровенно маялся, ежедневно с надеждой в глазах спрашивая у главврача не выпишут ли его сегодня и довольно потягивался когда главврач оставлял его еще на один очередной денек. Мужчина валялся в палате третий день, он пропустил аванс на работе и шашлык на берегу Суры с приехавшими из Ульяновской области родственниками жены. Зато начал что-то читать, какую-то книгу. Но как всегда не мог запомнить сюжет более чем на несколько стрниц.

Больничная маята Шмюльцу начала нравиться, ему вообще нравилось бездельничать и толстеть на казенных харчах. В палате, где кроме него лежали еще девять человек постоянно был включен телевизор. Первые дни он лежал весь перевязанный и напоминал мумию. Ему наложили множество швов по всему телу, больше всего на руках, ногах и боках. К счастью лицо было не так сильно истерзано и хирург пообещал, что следов на его морде остаться не должно. Через пару дней половина бинтов ему сняли, но ему еще приходилось носить широкий пластырь под глазом. Это его сильно раздражало.

Каждый день к нему приходили родственники, коллеги по цеху и друзья. Приносили апельсины, колбасу и водку. Водку он не хотел, апельсины ему надоели, а колбасы было столько, что он физически не мог ее съесть всю. Тем более что в больнице его кормили вполне нормально и чувства голода он не испытывал.

Приходил и Эльмир Зекоев, и Гоша Лаймонайнен, и Санек Дачников, говорили, что Игорь Плотников исходит пеной от того, что в цеху не хватает наладчика. Шмюльц рассмеялся и послал Плотникова подальше. Он сказал, что имеет полное право на больничный, выходить раньше времени на работу он даже и не помышляет, а после выписки будет сидеть дома столько сколько посоветует врач. Правда в глубине души он хотел выйти на работу как можно раньше, потому что его сменщики – Ригин и Гусеницин работали за него, да и больничный ему никто не оплатит. А деньги Петру Степановичу были нужны, он любил их наличие.

На второй день пребывания Шмюльца в стационаре к нему пришел и сел на табуреточку оперуполномоченный отдела по обороту наркотиков старший лейтенант по фамилии Тихорецкий. Крепкий короткостриженный мужчина с лицом бритого неандертальца. Старшей лейтенант Тихорецкий широко улыбался, демонстрируя маленькие крепкие зубы, выступающие ровным заборчиком из широких десен. Вот что рассказал старший лейтенант Тихорецкий: в час, когда произошло то событие на вокзале, ожидался спецвагон с этапированными заключенными из Тамбова. Собаки были охранные, но они были надрессированы и на обнаружения наркотических веществ. Они почуяли у Шмюльца наркотики и потому так отреагировали. От этой фразы Шмюльц остолбенел и открыл рот. Петр Степанович стал клясться и божиться, что никогда в жизни не связывался с наркотиками и это была святая правда. Но старший лейтенант Тихорецкий сказал, что пока Шмюльцу накладывали швы в его квартире проводился тщательный обыск и нашли следы героина. Следы героина были на барабане стиральной машины. Кроме того, следы героина нашли в волокнах материи его джинсовой ветровки, именно это почуяли псы. Собаки были выдрессированы так, что их задачей было не загрызть человека, а вцепится в одежду. Шмюльц вырывался, псы безумели от злости. Это привело к тому, что случилось. Старлей сказал, что все сводиться к тому абсурдному заключению, что Петр Степанович Шмюльц выстирал ветровку не со стиральным порошком, а с отборным афганским героином (говоря это старший лейтенант Тихорецкий едва сдерживал гомерический хохот). Тогда Шмюльц немедленно настучал на незванного гостя из солнечного Афганистана – Джафида. В тот же день оперуполномоченный принес несколько фотороботов и Шмюльц на одном из них узнал заросшую черной щетиной морду афганца. Тихорецкий кивнул впервые убрал зубки за теперь уже неулыбающимися губами кивнул.

– Ваша дочь хорошо знает этого человека? – спросил он у Петра Степановича.

– Думаю нет, но разрешаю вам самим с ней побеседовать.

– Конечно следователи это уже сделали. Мы уже все проверили, она с ним практически не общалась, может один раз они где-то посидели и все. Больше она его не видела и призналась, что и не хочет видеть. Знакомство с этим человеком было ее ошибкой, о которой она жалеет, – сказал старлей Тихорецкий.

– Она не пользовалась его услугами? – спросил Шмюльц.

– Что вы имеете в виду?

– Насчет героина.

– Тест на наличие следов наркотиков показал их отсутствие. У нее э… другая зависимость. Скажите, вы разговаривали со своей дочерью по поводу пристрастия к спиртному? Видите-ли…

– Разговаривал и много раз, – ответил Шмюльц. – Она спала с ним? С тем авганцем?

– А как мы должны это проверить? – спросил Тихорецкий.

– Не знаю. Может она сама призналась вам в этом? – почесал затылок Шмюльц. – А вообще-то, не говорите. Я не хочу этого знать. Лучше скажите, вы его поймали.

– Он объявлен в розыск. А что касается того, была ли у Алены интимная связь с гражданином Афганистана Джафидом… – старлей произнес фамилию иностранца, но она оказалась такой сложной в произношении, что Шмюльц даже и не постарался ее запомнить, – то со слов вашей дочери, близости между ними не было. Видимо, они просто вместе напились, – Тихорецкий вновь обнажил зубчатые десны в широкой улыбке. – Однако теперь только Аллах знает нарушал-ли афганец запрет из Корана на употребление спиртного.

Приходила также и Майя Козочка. Вот ее появление Шмюльц совсем и не ожидал и даже оторопел от внезапной радости. Она принесла ему хорошую весть. Козочка сказала перебинтованному Шмюльцу что московский правозащитник Николай Михайлов видел все из окна прибывшего поезда. У Михайлова не было времени придти к Шмюльцу в больницу, тем более что они были не знакомы, но он следит за его самочувствием и желает ему скорейшего выздоровления. Кроме того Козочка передала, что Михайлов зовет Шмюльца в Москву. Московский депутат и правозащитник хочет пригласить его на передачу «Оксюморон».

Петр Шмюльц не поверил своим ушам, но без раздумий согласился. Они с Козочкой договорились, что журналистка созвониться с Михайловым когда Шмюльц поправиться и сможет принимать участие в съемках. Козочка ушла, а Шмюльц всю ночь проворочался на своей кушетке. Причиной его бессонницы был не оглушительный храп его соседей по койкам, а сладкие грезы предстоящих съемках.

Пенза

К концу мая, когда Пензу наводнили моря ярких оранжевых одуванчиков, Шмюльца выписали из стационара и первым делом, когда он приехал домой и обнаружил извечную пустоту, он отправился к любовнице. Она его и накормит и приголубит. Подровняв усы, он струящейся походочкой довольного жизнью молодца вышел под ослепляющие солнечные лучи послеполуденного дня. У него было прекрасное настроение сытого бездельника, намеревающегося с пользой и удовольствием потратить предстоящие свободные часы. Да тут ещё и его сосед куда-то отъезжал на своем «Паджеро» и предложил подбросить. Петр Степанович сел к Переходову, но куда и зачем направляется говорить не стал. Сворачивая «Паджеро» в сторону Пензенской кондитерской фабрики Переходов жаловался, что ему приходиться экономить на колбасе и покупать не за весемьсот тридцать рублей, как он привык, а только за пятьсот пятьдесят шесть за килограмм. К тому же на его новом «Митсубиси Паджеро» уже стучит непонятная Шмюльцу колодка. Шмюльц, редко бравший колбасу дороже чем за двести рублей понять своего соседа ну ни как не мог.

Когда Переходов свернул набережную Суры и лихо помчался вдоль искрящейся на солнышке реки Петр Степанович ответил на звонок Майи Козочки и та сообщила ему, что съемки с его участием будут записываться третьего июня.

Третье июня!

Шмюльц так возбудился, что затупил и забыл спросить за чей счет будет дорога и проживание в гостинице. Ну если бы это было за счет Шмюльца, Козочка сразу бы предупредила об этом, а раз она тоже промолчала, значит этот вопрос не должен тревожить Петра Степановича. Она сказала, что все детали обговорит чуть позже, когда у нее будет свободное время, потому что именно сейчас она занята – она готовится к радиоэфиру.

– Аркаш, а какое сегодня число? – спросил Шмюльц у Переходова, когда их «Паджеро» свернул на улицу Чехова.

– Завтра день рождения моего тестя! – гордо объявил сосед, поднажав на педаль газа. – А сегодня двадцать шестое.

– Двадцать шестое мая? То-есть… через восемь дней …

– Что через восемь дней? – спросил заинтересовавшийся Переходов и на секунду оторвался от дороги, посмотрев на Петра Степановича.

Шмюльц мечтательно воззрился на мелькающие пензенский пейзаж и сидел так несколько секунд с детской улыбочкой на устах. В голове у него играли позывные ежевечерней программы «Оксюморон» и высокий ведущий Борис Скшатусский представлял его на всю страну. Да почему на страну? На весь мир!!! Первый канал вещает всюду!

– Эй, Петро, – еще раз спросил Переходов. – Что будет через восемь дней?

– А? – очнулся Шмюльц и тут же гордо задрал нос. – Съемки у меня.

– Какие съемки?

– В Москве. На передачу поеду, – как бы невзначай сказал Шмюльц с такой интонацией, что для полного эффекта ему осталось только лениво зевнуть.

– На какую передачу? – удивился Переходов.

– Да так… Ерунда, – Шмюльц не сдержался и все-таки зевнул. Зевнул театрально, раскрыв пасть как бегемот и даже издав протяжную ноту «ре» в третьей октаве. – Позвали меня, что-ж поделать. Надо приехать, а то Бориска расстроится, он меня, видишь-ли, очень ждет на своей передаче. Знаешь, что ль Бориску-то? Ну этого… все время забываю его фамилию… Мы же с ним отродясь друг с другом не фамильничали. А его – Бориска-сосиска, он меня – Петруня.

– А че за Бориска-то?

– Ну как же? Скшатусский Борис! На программу меня позвал по старой дружбе. «Оксюморон». Дурацкая передача, ее каждый вечер по Первому каналу показывают. Обо мне решил целый выпуск снять, а мне, знаешь ли, чего-то недосуг. Не охота в Москву эту переться. Ну так что поделаешь, не удобно отказывать, но редакция мне и дорогу и проживание в пятизвездочном отеле отплатит. И машину с шофером предлагает. «Линкольн» последней модели! Ну как тут откажешь?

– Да че ты гонишь, Петро! – Аркадий Переходов дружелюбно подтолкнул его в плечо. – Передачу о тебе? С какого это праздника?

– Че, не веришь? Дело твое… Сидишь тут в своих магазинах, тряпками торгуешь и даже не знаешь, что в одном подъезде с тобой настоящий герой живет!

– Это ты что-ль герой? Ну-ну, герой! – «Паджеро» плавно как корабль остановился перед пешеходным переходом. – И какой же ты подвиг совершил? Мир спас от катастрофы? Астероид поймал?

Аавтомобиль плавно тронулся с места и быстро взял скорость. Сидящий на пассажирском сидении Шмюльц по-детски оскорбился на какое-то поверхностное отношение соседа к самому Петру, к его поступкам. Петру Степановичу не хватало ожидаемого уважения и ему не нравилось, что его сосед относится к нему и его словам как-то несерьёзно. Что он о себе возомнил, этот Аркадий Переходов? Что, если он подвозит товарища, то может разговаривать с ним как с человеком, находящемуся на классовой лестнице на ступень ниже?

– Ты, что-же, Аркаш, считаешь меня треплом? Я, вообще-то, в какой-то степени герой. А вот ты что сделал, чтобы о тебе передачу снимали? А?

Переходов рассмеялся. Не злобно, нет… Как старший брат посмеивается над младшим, который немного отстаёт по какому-то показателю.