Избранные. Гримдарк

Мужчина швыряет мне простенький скафандр, проверяет трубки от баллона с воздухом, сдувает купол, бросает ткань небрежно на тележку, а сам командует – тяни, мол.

Я тяну эту тележку – и сейчас, и завтра, и всегда.

Справа от меня тележку тянет Омар – на Земле он перебежал дорогу перед военным конвоем в Багдаде. Слева от меня тележку тянет Руслана – на Земле она скачала новые «Звездные войны» из дарквеба. Или откуда-то еще – уже не помню. Мы очень редко говорим о прежней жизни, да и новой – тоже. Просто незачем.

Мы тянем нашу тележку не в футуристических куполах где-нибудь на склонах горы Олимп, как в моих любимых детских книжках. Строить настоящие дома, наполнять их воздухом, защищать от ветров и ударов метеоритов, – слишком накладно. Хотя в них было бы неплохо даже косплеить принцессу Лею у Джаббы в гостях. Терпимо было бы, я так считаю.

Нет, мы живем в холодных пещерах, мы зарываемся глубоко в землю – странно, но на даже на Марсе мы называем почву «землей»; не марсом же в самом-то деле. Там, внизу мы отгораживаемся от вездесущего песка, роем колодцы и черпаем из них взаправдашнюю марсианскую воду. А еще мы ходим в этих пещерах голыми, потому что ну где мы возьмем новую одежду взамен изношенной?

Вы все поняли правильно. Настоящая техническая цивилизация осталась там, на Земле. Здесь мы только донашиваем обноски, чиним сломанное, перековываем обломки космических кораблей на заточенные полоски металла и называем их «мечами». К ним я вернусь позже, обещаю.

С картошкой у нас не сложилось, поэтому мы мажем говном стены марсианских пещер, выращиваем на них грибы, а потом перерабатываем в то же говно – так замыкается цикл.

Бородатого мужчину, если вдруг интересно, зовут Петр, наша капсула упала рядом с его пещерой, он подобрал, он вытряс все ценное, он распределил. Но по большому счету мы все – его собственность.

Я думаю, что Петр не так уж плох, не так уж вонюч, не так уж и сильно хрипит, когда елозит по мне и смешно дергается, иногда неловко выпадая из ритма, словно за все эти годы так и не привык к пониженной марсианской гравитации. Могло быть и хуже.

Иногда, когда Петр засыпает, я пробираюсь на склад, открываю чемоданчик и разбираю подарки от волонтеров – доброй души людей, собиравших меня в дорогу на далекий Марс. Конечно, все консервы давно съедены, а водка – давно выпита, остались только абсолютно бесполезные для Петра вещи.

Вот, например, зачем нам на Марсе может понадобится томик Брэдбери? Серебряная цепочка с крестиком? Плеер с полной дискографией Боуи? Даже пачка презервативов – тоже, в общем-то, строчка из другой песни.

Да, на Марсе ужасно рожать. На Земле, думаю, тоже – но в пещере, без антибиотиков, без чертовых махровых полотенец даже, в грязи и холоде? Конечно, баба Мэри – сухонькая англичанка, старожил, из первых еще колонистов – может подогреть мне водички, подержать за руки и ноги, помочь перерезать пуповину, но это слабое утешение.

Но рожать придется. Здесь так заведено.

Петр сам, кажется, не знает, зачем нам дети. Ведь мы же не последняя надежда человечества. Там, на Земле, этих сраных детей – жопой ешь. Небось, катаются туда-сюда в колясочках, просят сиську, получают соску – лафа же. Но у нас все иначе – жрут грибы, как и все, и только раз в месяц получают витаминку из стратегического резерва.

Все лучшее – даже здесь детям.

Петр приходит к детям часто, качает их на руках, говорит ерунду:

– Эх, – мечтает он – однажды, когда в нашем племени наберется бойцов сто, а лучше – двести, мы сможем подмять под себя все Море Свободы, а это под тридцать капсул в неделю.

Все правильно, Петр у нас отвечает не только за грубую мужскую силу, но и за экономику. За цифры. И еще он любит читать ЛитРПГ (но у меня есть для него только Брэдбери).

Экономика у нас очень простая – мы целиком зависим от импорта. Даже не от импорта – от благотворительных поставок новых колонистов. Две трети капсул разбиваются, но нам так даже лучше – лишних ртов не прибавляется, а ресурсов – очень даже. Опять же, мертвого человека не жалко и сожрать, а живого для этого убивать – как-то не очень, даже Петр не любит так делать.

Петр считает, что процент брака в тюремных капсулах специально подогнан так, чтобы людей на Марсе всегда было ровно столько, сколько этот марсианский экспресс смерти может прокормить. Он умный, он даже показывал мне формулы на листочке из тетрадки в клеточку, но я все пропустила мимо ушей.

Потому что я дура.

Это настоящий фактический факт.

Омар говорит, что я полная дура – вместо плаката я должна была идти к парламенту с автоматом. Так у меня был бы хотя бы шанс там.

Руслана говорит, что я полная дура – до двадцати семи лет дожила, а нормально трахаться так и научилась. Так у меня был бы хотя бы шанс здесь.

Однажды я провожу настоящий социологический опрос – подхожу к каждому из двух десятков жителей нашей пещеры, и каждый, абсолютно каждый называет меня дурой. Дескать, чем ерундой заниматься, лучше бы выспалась нормально, а с утра пораньше вымазала бы говном двойную порцию пещерных стен.

Я так не могу. Я не готова это терпеть. Я смотрю шире. Иногда в испарениях от грибов мне кажется, что за мной следят. Сначала я грешила на Петра – дескать, боится, что сбегу, а потом поняла – нет. В самом деле, куда я сбегу с подводной лодки?

Иногда мы встречаем на поверхности других людей. Они – как и мы – толкают тележки, нагруженные добром с капсул. Они озираются по сторонам настороженно и крепко сжимают в руках обрезки труб и полоски металла.

Иногда – если в их районе падает необычно мало человеческих тел – они пытаются разнообразить грибную диету за наш счет. Люди – я называю их так, потому что не марсиане же, в самом деле – караулят в засаде у входа в нашу пещеру, швыряют в нас камни, режут металлом, бьют кулаком в стекла шлемов – впрочем, осторожно бьют, стараясь не повредить ничего по-настоящему ценное.

Мы отбиваемся. Особенно хорош в этом деле Петр – он ловко размахивает сразу двумя мечами, как античный бог, как герой лучших японских мультфильмов. Но и я не отстаю. Мой конек – короткие, но тяжелые и очень острые дротики, которые я мастерю на досуге из обломков посадочных ног. Они пробивают грудь насквозь, а если прицелиться как следует, то попадают прямо в сердце и убивают на месте.

Если мне удается убить человека, Петр очень сильно меня хвалит, ночью уходит елозить на Руслане, а мне оставляет самый жирный кусочек жареной печени и даже совсем без гарнира из грибов. Знает, что я не очень веган, а убежденный мясоед.

Так что Петр хороший, и нет абсолютно никакого смысла менять Петра на Василия или, тем более, Олега.

Иногда по утрам, если я успею подшить все рубашки для Петра и – вы правильно догадались – обмазать говном все стены с грибами, я надеваю скафандр, выхожу из пещеры, поднимаюсь по склону горы повыше и смотрю на север.

Там, в сотнях километров впереди что-то очень громко и ярко бахает. Баба Мэри однажды по секрету рассказала, что это земные власти сбрасывают ядерные бомбы на полярные шапки. Дескать, так можно растопить их, а заодно выпустить в атмосферу метан, вызвать парниковый эффект – короче, превратить Марс в еще одну копию Земли. В далекой перспективе.

Поэтому я радостью вглядываюсь в эти бабахи – а ну как Марс станет раем не при моих внуках, а при моих детях?

Я ловлю что-то боковым зрением и озираюсь – опять за мной кто-то следит, и это точно не Петр. Это точно не баба Мэри, не Руслана и даже не похотливый Омар.

Я сжимаю в руке дротик, вздыхаю глубоко, считаю до десяти, резко поворачиваюсь и швыряю заостренный кусок металла что есть мочи.

Попадаю.

Дротик скрежещет о металл, разрывает в клочья пластик, он застревает в цели и победно торчит из нее. Я ухмыляюсь дико – кончики губ растягиваются до ушей, не шучу – и бегу к добыче.

Дрон пыхтит тремя из четырех моторов, тщетно пытается сбалансировать полет, страшно вращает видеокамерами, подмигивает маскировочным полем, но все зря – я его вижу и я его догоняю.

А потом останавливаюсь.

– Откуда ты прилетел, малыш? – думаю.

Я отступаю в глубь пещеры и подглядываю за дроном исподтишка, я замечаю, куда он отступает, роняя на землю капельки смазки и кусочки пластмассы. И радуюсь.

Возвращаюсь на базу, беру с собой так много дротиков, как могу унести, вешаю на шею серебряную цепочку, кладу в карман плеер, засовываю за пояс пачку с презервативами. Я думаю о том, чтобы нацепить один на голову Петра, а потом смотреть, как он задыхается, выпучив глаза. Но идея кажется мне нереалистичной, да и так убивать лучше бритоголовых гондонов, а бородатых – не очень, нет в этом никакой особенной красоты и постиронии.

Я беру с собой побольше воды и кислорода, нацепляю на спину единственный оставшийся на ходу японский бытовой экзоскелет за полторы тыщи долларов, – он работает на пневматике, и увеличивает грузоподъемность всего кило на двадцать, но мне вполне достаточно.

И валю как можно быстрее, пока больше никто не проснулся.

Дрон летит медленно, словно приглашает меня, словно зовет куда-то. Через четыре часа у меня кончается воздух, но словно по волшебству я нахожу капсулу с тремя давно сгнившими телами и полными баллонами кислорода.

Дрон словно ведет меня по дороге из хлебных крошек, по самым грибным местам (только без грибов), где не ступала нога человека. И я подыгрываю ему – притворяюсь, что ведусь на эту его манипуляцию, а сама крепко сжимаю в руке дротик.

Под вечер я нахожу подходящую пещеру, забираюсь в самый дальний закуток, сворачиваюсь в клубочек, засыпаю. Мне снится Земля, которую я так никогда и не увидела, – голубая планета из прямых включений с космических станций. Земля Леонова и Гагарина, но не моя.

Под утро я просыпаюсь от шорохов. Вокруг в темноте шарят руки, они ощупывают меня, снимают дротики с пояса, хотя серебряную цепочку, плеер и презервативы оставляют. Руки забирают еду, они забирают воду, они водят туда-сюда тусклыми фонариками, и в их свете я вдруг вижу детские, мальчишеские лица за стеклами скафандров.

Они настороженно смотрят на меня, взрослую тетю, и я понимающе расслабляюсь и готова уже получать удовольствие, но они испуганы не меньше моего – молча исчезают в темноте, словно и не было их, словно они лишь привиделись. Только пятки стучат, да украденный экзоскелет скрежещет несмазанными шарнирами.