Седьмой круг рисуем собственной рукой

Мужчина заглянул под кровать, проверил в шкафу и под столом, даже заглянул за шторку – пусто.

Вероятно, жена оставила дочь у тещи.

И в этот миг из соседней комнаты донесся страшный треск, сменившийся грохотом и злобным ревом, в котором уже не узнать голос Мины.

Действуя инстинктивно, хотя и не сомневаясь, что спасения нет, Максим Геннадиевич раскрыл дверцу шкафа и забрался внутрь.

Присев за ворохом кофточек и курточек, кончиками пальцев потянул дверцу на себя.

Издав слабый скрип, она закрылась. Мужчина остался в темноте. Проникающего в зазоры света хватало только на то, чтобы очертить контуры дверцы.

– Ненавижу! – уже откровенно мужским голосом проревела Мина, войдя в детскую.

Максим Геннадиевич сжался от страха, зажмурил глаза и задержал дыхание, чтобы не сопеть так громко.

Шаги, скрежет лезвия топора, задевшего лакированную поверхность стола, скрип матраса на кровати. Невнятное бормотание, стук какой-то мелочи, сбитой с полки на пол, и приближающиеся шаги. Беспощадный убийца двигался точно к стенному шкафу.

Максим Геннадиевич оцепенел от всеобъемлющего ужаса, скрутившего тело, словно прачка отжимаемое белье. Ногу обожгло горячим, и он понял, что мочевой пузырь не выдержал напряжения. Несмотря на окружающий ужас, это привело его в сильное смущение, щеки залило румянцем.

Резкий грохот, хруст дерева. В дверце появился вертикальный зазор в несколько ладоней длиной, сквозь который внутрь шкафа проник свет.

Он увидел убийцу. Темный силуэт, подсвеченный со спины, покачивался из стороны в сторону, перебрасывая топор из руки в руку.

– Нет, нет, прошу, нет… – прошептал Максим Геннадиевич, следя за движениями Мины. Девушка с ресепшена наклонилась. В глаза сразу бросилась очередная разительная перемена, произошедшая с ее обликом. Рога, хвост и две пары грудей исчезли, фигура обрела мужской размах плеч и узость бедер. Нагота скрылась под костюмом темно-коричневого цвета, совсем как тот, в котором он сам приехал в командировку.

– От меня не спрятаться, – неприятным, но странно знакомым голосом заявила Мина, приблизив лицо к прорехе.

Максим Геннадиевич вздрогнул. Он словно взглянул в зеркало.

Яркие вспышки перед глазами, рев, рвущийся из распахнутого рта. Пространство искривилось, словно лист бумаги, сминаемый ладонью.

И внезапно все стало кристально ясно.

Он не прятался в шкафу. Это его пальцы сжимали рукоять топора. Его легкие исторгали звериный рык. Это он смотрел в прорубленную в дверце шкафа щель. Сознание словно раздвоилось, одна часть продолжала сопротивляться окружающему кошмару, вторая полностью отдалась ярости, пронзающей мышцы сотнями молний.

Удар, еще удар…

Дверца шкафа раскололась пополам. Часть упала на пол.

На Ликина подняла глаза маленькая девочка, сжавшаяся среди верхней одежды. Спальная пижама со слониками, желтоватое пятно на штанишках. Глаза дочери полны ужаса.

Она что-то беззвучно прошептала, прижимая пальцы к губам.

Максим Геннадиевич одной частью сознания хотел обнять ее, прижать к себе. Успокоить, шепча, что папа сильный и всегда защитит. Но ярость второй части неконтролируема. Она необузданная и необоримая. Топор вознесся под самый потолок. Ликин ощутил, как напряглись мышцы, как замерло дыхание. Лезвие устремилось вниз.

Пронзительный визг.

Какое-то движение за спиной.

Он непроизвольно обернулся.

Покачиваясь, за его спиной стояло окровавленное человеческое существо, в которой трудно узнавался родной человек. Лицо – маска из черных ран, потеков алой крови и белых жемчужин зубов, проглядывающих сквозь разорванную щеку.

Татьяна взмахнула рукой. Что-то ярко блеснуло, пустив солнечный зайчик.

Удар в шею, Максим Геннадиевич замер, вздрогнул и рухнул навзничь. Ярость, улетучившись, оставила обессиленное тело. Оно, словно окаменев, налилось неподъемной тяжестью.

Ликин попытался пошевелить рукой. Не вышло. Напряг все силы, чтобы моргнуть, но даже это не удалось.

Фонтанчик крови из его шеи вознесся вверх и обрушился дождем на лицо. Стекая по лбу, по щекам. Горячая жидкость заполнила глазницы. Все сперва утонуло в алом мареве, затем погрузилось в багровую муть.

Сознание, напротив, прояснилось.

То, что так старательно отрицал мозг, со всей очевидностью выползло наружу.

Неистовое чувство ненависти к самому себе свело внутренности судорогой, из горла вырвался стон.

Тело онемело, лишь внутри пылает сгусток боли. Мозг рвет на части от неистового желания сломать нечестивые пальцы, вырвать, выгрызть из себя эту скверну. И умереть наконец, прервав муку.

Тело недвижимо, а в сознании – напротив – неистовствует буря эмоций и вереница воспоминаний.

Две старушки у подъезда, спешащие поделиться с ним новостями о госте, подменившем его на время командировки…

Голый мужик в ванной, что-то лепечущая жена… кровавая пелена ярости, захлестнувшая разум… разделочный топорик в руках, брызги крови на щеках…

Обретенная было ясность мыслей и воспоминаний вновь вязнет в кровавой пелене.

… крики, неистовая устремленность, удары топором…

Испуганное лицо дочери, начавший движение вниз топор – это он еще помнит, пускай и смутно, но дальше пелена становится непроницаемой. Полнота воспоминаний ушла, но остались эмоции, вызванные ими.

Рассекающее яремную вену лезвие кухонного ножа сменилось веревкой с петлей, покачивающейся на крючке, ранее удерживавшем люстру. Как понять, что из них реально? Ведь только что он помнил, помнил все…

Максим Геннадиевич изо всех сил пытался вспомнить последний миг, вызвать из объятий неизвестности заветное знание. Удар ножа остановил падение топора, или испещренное зазубринами лезвие завершило свой роковой полет?

Одни и те же мысли, одни и те же эмоции.

Корчась от боли, и оставаясь при этом недвижимым, он раз за разом прокручивал перед внутренним взором ведения, пытаясь отыскать подсказку. Что истинно? Где правда? Как вновь обрести ее?

Время, словно густой кисель, текло неспешно, с садисткой неторопливостью. Не будь доподлинно известно, что оно бесконечно равнодушно как к человеческим страданиям, так и к радостям, можно было бы подумать, что оно упивается отчаянием и страхом, жалостью и яростью – всеми теми эмоциями, которые сплелись в тугой клубок, распутать который не дано никому.

Весь смысл существования сосредоточился в ответе на вопрос: успел топорик совершить свое черное дело или нет?

Заполняющая глазницы кровь жгла словно кислота, вознамерившаяся проложить путь к мозгу.

В итоге, даже вечность конечна, хотя и тянется бесконечно.

Зазвонил мобильный телефон. Требовательно, тревожно… Минуту, вторую…