Парижский натюрморт

Парижский натюрморт
Алэн Акоб

История любви молодого эмигранта к загадочой девушке,оказавшейся в составе криминальной организации.

– Спасите! Спасите! Помогите! – доносилось из бутика. Двое полицейских, случайно оказавшихся в самом конце улицы, бросились бежать в его сторону, держа руки на кобуре с оружием. На полу сидел ювелир с пистолетом в руке, из его плеча текла кровь, он был бледен и слаб, рядом на коленях жена пыталась наложить что-то наподобие жгута, чтобы остановить кровотечение. Где-то вдали завыла протяжно сирена, полицейский по рации сообщал цвет, вид и направление скрывающейся машины.

Почти каждый раз, когда я мысленно возвращаюсь в то незабываемое для меня время, когда по воле судьбы наша встреча оказалась неизбежной, мне все-таки кажется, что все, что происходит в жизни, совсем не случайно, и скажу вам даже больше, есть какая-то закономерность во всем этом. Если где-то огромный дуб упал на капот машины, а не на кузов и вы остались живы, без сомнения, вам крупно повезло, но это абсолютно не значит, что выехали бы вы на три минуты позже или раньше, с вами ничего бы не произошло где-нибудь в другом месте. Все, что с нами случается, я бы не говорил, только к лучшему, а тем более к худшему, но то, что должно с нами приключиться, обязательно произойдет, хотим ли мы этого или нет.

Вообразите себе такую картину: вы живете в самом красивом городе мира, где любовь и романтика, изящество и роскошь, восторг и восхищение, а вы одиноки, безразличны к происходящему вокруг, не потому, что у вас скверный характер или вы человеконенавистник, поскольку в силу обстоятельств судьбе было угодно распорядиться не иначе, как закинув вас именно сюда. Представьте себе, что вас пригласили на праздник, а вы сидите с грустным лицом и не радуетесь, когда все вокруг пирует и поет, отталкивая своим видом еще больше от себя людей. Да, вы чужой на этом празднике.

Рыжее парижское солнышко, томно проснувшись на пушистой перине облаков от внезапно нагрянувшей ранней весны, игриво слепило глаза случайным прохожим, оно окончательно разбудило стаю сонных птиц, сидевших на ветках старого платана, одуревших от зимних холодов и теперь радостно чирикающих. Маленький скверик наполнился таким шумом и галдежом, что порой казалось, этому баловству не будет конца. Деревья уже начинали покрываться той ярко-зеленой листвой, которая впоследствии превратится в пышную шевелюру, придавая парижским улицам оттенок изысканности и шарма, делающий вечный город любви знаменитым на весь мир. В голове назойливо вертелась мелодия Азнавура "J'aime Paris au mois de mai", была весна, во всей своей ранней красоте и прелести. Воздух по утрам был свеж и все еще отдавал сыростью, но быстро прогревался к полудню на радость озабоченных повседневной работой в своих бюро беспечных парижанок. Голые плечи и легкая одежда почти не скрывали прекрасные девичьи формы от похотливых взглядов проходящих мимо мужчин, которые быстро растворялись в толпе неунывающих прохожих.

На скамейке под деревом сидел маленький старичок, то ли года его сделали маленьким, то ли жизнь. Он внимательно наблюдал за танцем городского голубя вокруг нахохлившейся самки. Урча, кружась и приседая, голубь подавал знаки бесконечной и страстной любви, которые должны были вдребезги разбить самое кокетливое голубиное сердце в мире. Но это была парижская голубка, повидавшая не одного кавалера на своем коротком веку, поэтому, бросив пару безразличных взглядов в сторону незадачливого ухажера, она неожиданно вспорхнула и резко улетела в направлении Люксорского обелиска. Эта маленькая трагикомедия оживила старичка, он сделал недоуменную физиономию и жирным голосом, что было немного странновато для его худоватой комплекции, строго спросил:

– Ну что, дружище, улетела от тебя твоя дама, эх ты, вот так вот, не умеешь ты ухаживать.

Голубь, наклонив голову чуть в сторону, внимательно слушал старика, но потом, либо поняв, что старик переходит все рамки приличия, то ли вспомнив что-то важное из голубиных дел, так же резко вспорхнул и улетел. Напротив парка, скрипя тормозами на всю улицу, остановился огромный автобус, украшенный всевозможными рекламами, перевозивший туристов. Из бесшумно открывшихся дверей стали потихоньку выходить китайские туристы-путешественники. Они сбивались в кучку, разминая затекшие члены тела, громко шутили и смеялись о чем-то своем… Последним вышел гид, дав последние указания водителю, он обратился к собравшимся и стал монотонно рассказывать про Елисейские поля и обелиск. Подняв вверх нераскрывшийся зонтик, он попросил следовать за ним незадачливых туристов. В последнее время, придя на смену арабам, русским и американцам, китайцы заняли довольное прочное место во французском туризме.

Где-то в середине этого чудного дня вдруг стало очень душно, солнце стало покусывать кожу рук и лица, показалось даже, что оно засветило еще ярче, отдавая голубоватым оттенком красного. Со стороны Concorde поплыли тяжелые тучи, налитые свинцовой влагой. Видно, кто-то страшно позавидовал этому дневному благополучию и наслал порчу на головы бедных парижан в виде весеннего дождя, который не заставил себя долго ждать и ливанул со страшной силой. Крупные капли падали и разбивались об асфальт вдребезги, образуя между собой маленькие островки воды, которые, соединяясь, сливались в огромные лужи. Я вскочил со своего места и бросился бежать под крону огромного платана, чтобы укрыться от дождя. Прислонившись костлявым плечом к стволу, там уже стоял старик. Посмотрев на меня оценивающим взглядом своих блеклых глаз, он выдавил из себя какое-то бормотание, похожее на приветствие. Я поздоровался.

– Это хорошо, что дождь, воздух очистится, дышать будет легче.

В знак согласия я вяло кивнул головой.

– Вы проездом в Париже, турист?

– Нет, я живу в банлье!

– А-а-а! – многозначительно протянул старик. – Раньше было все не так, не так как сейчас, – задумчиво заявил старик с нотками такой тональности, чтобы собеседнику не захотелось возразить.

– Что не так? – спросил я. – Например?

– У вас легкий акцент, вы из Восточной Европы!

– Да, так все же, что не так?

– Все не так, – с заносчивым видом отпарировал старик, – люди, вечно спешащие зачем-то, количество машин, тоже спешащих неизвестно куда, все эти магазины-бутики, торгующие товарами за баснословные деньги, за пару туфель могут выложить месячную зарплату служащего… Кстати, не были бы вы так любезны подать старому человеку что-нибудь в помощь, на пропитание…

И только тут я обратил внимание на то, как был одет старик. Воротничок белой сорочки был уже давно не свеж и начинал отдавать желтизной, туфли были надеты на босу ногу и не видели давно ваксы, старый костюм был обветшалый, но чистый, без пятен, немного, правда, засаленный на рукавах. Худое длинное лицо было плохо выбрито, несвежее, с желтизной, блестело старческим румянцем, когда здоровье еще есть, но ненадолго. Седые упрямые волосы выбивались из-под старой кепки, желтоватыми локонами свисая местами до плеча, и посреди всего этого безобразия сияли два широко раскрытых серых глаза, скрывающих за собой проницательный ум и лукавость. Вытащив из глубины кармана два евро, я протянул их старику со словами:

– Вот все, что могу дать, дед, в лучшие времена было бы больше.

– И я о том же, раньше все было не так, как сейчас, – пробормотал дед, быстро пряча монету в карман. Меня несколько смутило, с какой скоростью его худощавая рука пианиста проделала этот жест, но я не придал этому особого значения.

Дождь начинал прекращаться, крупные капли сменились на водяную пыль, перестав барабанить по всему, что попало, яркая радуга взошла над Парижем и придала этому старому городу ту необыкновенную гамму цветов, от которых его серые крыши, дома стали принимать заколдованный оттенок былого величия.

Я вышел из-под дерева и пошел вверх по Елисейским полям к Триумфальной арке, вдыхая полной грудью освежающий воздух. Даже измученные долгой и холодной зимой парижане начали покидать свои удобные диваны в плохо отопляемых домах, чтобы пройтись по прекраснейшей авеню мира, поразмяться, погреть свои косточки. Столики ресторанов были протерты и высушены официантами, люди начинали потихонечку удобно располагаться в полукреслах на террасах. Я попросил чашечку кофе и апельсинового сока, присел за свободный столик и стал с любопытством рассматривать лица окружающих меня людей, стараясь угадать, кто и откуда приехал. Старые почтенные люксембуржцы, уплетающие сомон с лимоном, три друга американца с огромными бокалами пива, спорящих об архитектуре, бизнесмен из Африки, пьющий чай с очень молодой супругой, которая беспрестанно поглядывает на свои новые часы, купленные в дорогом бутике, немцы с коньяком, русские с коктейлем, одинокий француз с вином. Разглядывая всю эту разношерстую публику, я не заметил, как за столиком передо мной очутилась очаровательная особа, она была если не юная девушка, то бутон не раскрывшегося цветка, готовый в любой момент взорваться прекрасной гортензией, возраст, когда женщина способна делать глупости. Девушка пила коктейль и смотрела по сторонам.

Семеня маленькими шажками, внезапно появился знакомый старик. Проходя мимо нее, он стукнул пальцем по стулу и отправился к ближайшему столику попросить какую-то мелочь. Бросив пронзительный взгляд на него, она встряхнула локонами кудрявой головы и посмотрела на меня огромными серыми глазами. Наши взгляды перекрестились, я улыбнулся, но не удостоился взаимного внимания с ее стороны. У нее было длинное, овальное, чуть бледное лицо, густые ресницы, бросающие тень на глаза, которые светились темно-серым загадочным светом, чуть крупный, но правильный нос завершал эту прекрасную гармонию. Как хороша эта чертовка, пронеслось у меня в голове.

– Mademoiselle, могу ли я вам что-нибудь предложить выпить?

– Можете, если оставите меня в покое!

– Вы всегда так строги с незнакомыми?

– Не всегда, но жутко не люблю, когда начинают приставать с глупыми вопросами – мы где-то встречались? а говорил ли вам кто-то?..

– Ну почему, я могу задать и умный вопрос.

– Например?

– Как вы относитесь к теореме Пифагора, например, – съязвил я, теряя всякую надежду на успех. К моему удивлению, это ее развеселило.

– Одна из основополагающих теорем евклидовой геометрии, устанавливающая соотношение между сторонами прямоугольного треугольника: сумма квадратов длин катетов равна квадрату длины гипотенузы. А вы?

Опешив от такого ответа, я сразу решил, что я самый глупый человек на свете и напрасно ввязался в разговор с такой умной особой.

– А я вообще-то положительно отношусь к ней.

Раздался красивый грудной смех, без малейшего намека на ехидство, просто человек смеялся, засмеялся и я. Появился старик, он посмотрел на меня в упор, я машинально потянул руку в карман, прекрасная незнакомка бросила на старика еще один пронзительный взгляд, и тот, развернувшись всем своим маленьким телом, пошел к выходу.

– Кофе!

– Простите, не понял.

– Я хочу кофе!

– Ах да, извините! Gar?on, un cafе s'il vous plait!

– Вы говорите с легким акцентом, вы выходец из Восточной Европы?

– Сегодня уже второй человек меня спрашивает об этом, надо, мне уже кажется, как-то избавляться от него.

– Зачем, быть как все так неинтересно!

Официант принес кофе, а я тем временем, набравшись наглости, пересел к ее столику.

– Готов съесть кусок скатерти, вы учитель геометрии, – сказал я.

– Ешьте, не угадали, – засмеялась она. Я сделал вид, что собираюсь жевать скатерть, поднося бахрому ко рту. – Перестаньте! – воскликнула она, и мы снова засмеялись.

Солнце было в зените, полдень.

– Эдуард, меня звать Эдуард, можно Эдди, так зовут меня мои друзья, а вас?

– Стефания, можно Стеф.

Допив кофе и оставив мелочь на столике, она грациозно встала и, смеясь глазами, торжественно подала мне руку, прошептав: