Каторгин Кут

Каторгин Кут
Алёна Берндт

Эта легенда одной из ветвей семейного древа, герои этой истории жили когда-то в вятской губернии, история эта дошла до нас через несколько поколений. Речь в рассказе пойдёт о далёком времени, конец 19 века оживёт перед нами на страницах книги…Судьба была строга и порой несправедлива к героям, но стойкость духа, мудрость и, конечно, любовь победили зло.

Алёна Берндт

Каторгин Кут

Часть 1. Дорога домой.

Глава 1.

– Ну, Степан, бывай здоров. Да впредь не озоруй, коли не хочешь снова к нам сюда вернуться, – говорил Севостьянов, приглаживая пышные свои усы, – Мужик ты неплохой, дак вот и живи, как Бог нам всем велел.

– Благодарствуй, Никанор Андрияныч, – смиренно отвечал смотрителю сутулый плечистый мужик в простой рубахе, опоясанной грубой верёвкой, и с котомкой за плечами, – За всё тебе земной поклон, и супруге твоей, и матушке твоей долгие лета. Авось, да и свидимся когда.

– Не дай Бог нам свидеться, – ответил Севостьянов, – Уходи подальше от сих местов, пропалые они, гиблые. Много люда здесь оседает, кто с острога уходит, а всё обратно норовят попасть, никак им благостно-то не живётся здесь. Видать так прошлое камнем на дно и тянет. Уходи, Степан. В родные места ступай, авось там кто из родичей подмогнёт.

Махнул рукой Степан и зашагал по пыльной дороге прочь, думая о словах смотрителя. Родные места… кому он нужен там теперь, после дюжины годов в остроге, за чужую вину! Да что теперь про это говорить, как сказал ему Севостьянов, когда рубахой-парнем Степан попал в сибирский острог, ежели сюда направили – значит на тебе вина, безвинных здесь не держат.

Сперва дюже горевал Степан, всем и каждому рассказывая про свою невиновность, а пришёл день – смирился. Ежели Господь так управил, что попал он на каторжную работу, значит был за ним какой другой грех. Погас соколиный взор, помутнели глаза, покорно поникли могучие плечи, спина согнулась от ежедневной тяжёлой работы…

И какая-то смута на душе так и норовила убедить Степана, что ничего его не ждёт уже в этой жизни. Но он старался отогнать от себя уныние, шёл по дороге мимо пшеничного поля и любовался взрастающими хлебами, обещающими хороший урожай, и уповал на Бога.

Что ж, рукаст он был смолоду, работы никакой не боялся, авось и сейчас наладит кое-как своё житьё. А идти всё равно некуда, кроме как в родную деревеньку Сосновку, что на севере Вятской губернии находится. Может и вправду кто из родни поможет, да и родительский дом там остался… может и матушка ещё жива, хоть и дюже болела она после кончины отца, доходили до Степана такие весточки, а после и они перестали греть его стылую душу… Но он надеялся на милость Божью, и страшился поверить, что не сможет припасть к натруженным матушкиным ладоням, не попросит прощения.

Далеко идти, долгая дорога, а что поделаешь, убеждал себя Степан, лето только началось, погоды позволяют, где попутно с кем доберётся, где как. Денег у него было немного, да и на том спасибо Севостьянову – помог за Степановы труды, хотя мог бы и не делать такого благодеяния. Смотрителю стоило только приказать, и всё было бы исполнено в лучшем виде! Однако человеком Севостьянов был набожным и честным, потому, когда звал кого из каторжан к себе в работы, всегда денег обещал. Нет, на руки не давал, чтобы у иных не было соблазну на какие грехи! Но вот когда отпускали на свободу, всем долг свой отдавал сполна – что заработал, то и получи.

А Степан плотничал справно, отец сызмальства научил инструментом владеть, да и характеру он был покладистого, доброго. За то не только сам Севостьянов его приветил, но и хозяйка его, Авдотья Ильинична, бывало то монетку какую от себя прибавит, то кусок повкуснее положит. Вот и в дорогу Степану харчей собрала и рубаху новую дала, с красной нитью по вороту, перекрестила его:

– Ну, Степанушко, доброй тебе дороги! Охрани тебя, Святые Архангелы! Ежели что – не обессудь, зла не поминай. А захочешь, так и возвращайся, кров тебе всегда здесь будет.

Поклонившись тогда хозяйке, Степан было подумал, а не остаться ли… плотничать по селам, работы всегда найдётся. Да уж сильно болело сердце по родной стороне. Да и ежечасно видеть стены острога, слышать, как гудит острожный колокол, когда на работы гонят…

Плыли мимо поля, лес тёмною стеной возвышался позади, то и дело вдалеке слышались окрики, когда пастух пас на лугу деревенское стадо. Всё дальше уходил Степан Кузнецов от места, где провёл он столько лет, а казалось – чуть не всю жизнь. Когда стало вечереть, задумался – как ночевать будет? Вот вроде бы и деревня какая-то недалече, а всё же страшно… Каких только баек не рассказывали каторжане, устало развалившись после работы прямо на земле. И о том, как обирают путников дорогой, а то бывает и жизни лишают. Так вот, только свободы отведаешь, как за гроши малые не пожалеют тебя, ибо кому ты нужен, кто искать станется такого человека, что с каторги идёт… чего доброго, неприкаянной душой и отойдёшь на тот свет!

А то и в лесу можно заночевать, костерок развести, отобедать, чем Бог послал, может и спокойней так-то, думалось Степану. Ночи не так чтоб холодные уже, можно и потерпеть. К тому же Авдотья Ильинична, дай ей Господь всякого блага, положила в мешок Степану старую мужнину сермягу. Добротная, ничего, послужит ещё, Степан с теплом в душе вспомнил и самого Севостьянова, и жену его, и ребятишек, Петрушу и Катеньку. Хорошая семья, Степану бы такую… Эх, как бы не судьбина горькая, может и у него бы теперь уже с пяток ребятишек по двору бегали!

Да что теперь горевать, года у него уже не те, чтобы девки в нём жениха увидали. Если вдову какую взять, да только и вдова не пойдёт за душегубца, у которого ни кола, ни двора…

Свернул Степан в лес, решил в деревне не ночевать. Не только боязно, но и непривычно – с людьми то… одному лучше. Он и в остроге держался особняком, дружбы ни с кем не водил, работал да молился усердно, тем его Севостьянов и заприметил, а кабы не он, так и неизвестно, где б теперь был Степан.

Облюбовав удобное место в низинке, достал Степан из мешка новый топор. Любовно провёл рукой по топорищу, тронул острие. Топор он купил в селе, первым делом, когда проводил его Севостьянов и закрыл за Степаном острожные ворота. Добрый инструмент, хорошо послужит, подумал Степан и улыбнулся. Наверное, впервые за много лет.

Нарубив елового лапника, он устроил себе постель под раскидистым высоким деревом, развёл небольшой костерок, хоть и варить ему было нечего, да и не в чем. Немного есть у него харчей, нечего объедаться! Сдвинув брови, Степан отломил кусок ржаного каравая. Он привык обходиться малым, а дорога долгая предстоит, вот и нечего менять своих привычек, думал он, отщипывая кусочки и медленно пережёвывая душистый хлеб. Вот она, воля вольная…

Утром словно кто его в бок толканул, даже почудился звон острожного колокола, от того и подскочил Степан, уронив сермягу на мокрую от росы траву. Нет, не звонит колокол, не кричит бородатый Коровин, ругая каторжан и приказывая пошевеливаться… Тишина разлилась по округе, белый туман стелился в низине, укрывая травы и маленький ручей в овраге.

Немного зябко Степану, и в тоже время хорошо… Лес, тишина, и если хочешь, то ложись обратно на душистую еловую постель, спи, сколь спится! Не пахнет прелой соломой и застарелым потом, свежее утро бодрит и обещает новый день, который не по указке идёт, а сам собою.

Степан раздул угольки под золой, бросил сухого хворосту в огонь, всё веселее как-то, и снова прилёг, обернув плечи грубоватой сермяжной тканью. Можно этак хоть до обеда лежать, думал Степан, никто не погонит, а всё же непривычно, самому не лежится. Надо идти, до парома ещё два дня ходу, потом вниз по реке, а там до большого тракта рукой подать. Вот там уже не заночуешь у первого камня – народ разный идёт да едет, вот где тяжко придётся… И страшно Степану, и радостно от вкуса воли, ведь сколько ждал!

Не смог долго лежать, омылся в студёном ручье да воды набрал с баклагу, хорошей, свежей… почти как дома. Путь веселее пошёл в этот день, хоть к обеду и подвело живот от голода, а останавливаться не хотелось. Ноги гудели в новых сапогах, и чего он придумал в них идти, надо было лапотки справить, и налегке… Эх, может хоть где старенькие раздобудет, а как до дому доберётся, так и сам сработает. Лыко у них в Сосновке знатное, тонкое, но крепкое, самое на лапти!

– Здрав буде, путник! – послушался позади Степана голос под скрип телеги, – Далече путь держишь? А то садись, веселее в беседе-то путь коротать.

Седой как лунь дедок на старой подводе догнал Степана. Такая же старая, словно так же сгорбленная уработанная кобылка тянула пустую подводу, и окружающий мир мало интересовал её. Потухшего глазу не повела на прохожего, только чуть сбавила мерный свой ход, пока Степан запрыгнул на свежее сено, укрывшее подводу, и зашагала дальше, мотая тусклой гривой.

– Благодарствуй, отец, – усевшись рядом с хозяином, сказа Степан, – А то уж ноги занемели шагать.

– Далече путь держишь, путник? Поди ж ты плотник, вона, топорище в мешка торчит.

– Плотник, дедо, умею маленько. Меня Степаном звать, – Степан очень старался говорить весело и дружелюбно, чтобы дед, чего доброго, не вызнал в нём каторжанина, да не ссадил с телеги – кому охота такого спутника…

– А меня дедом Акимом зови, Стёпа, – кивнул дед, – А что, на работы куда подрядился, ежели вон в дорогу собрался?

– Можно и так сказать, – уклончиво ответил Степан и отвёл глаза, лгать деду не хотелось, а сказать правду было боязно, а ну как ссадит с подводы, топай потом пешком.

– Ну и то ладно, – дед, казалось, и сам всё понял, да только вот виду путнику не показал, видать привышный был к такому люду, какого с этих местов много шло в разные стороны, – Ты, Стёпа, там под рогожкой глянь-кась. Квасок там есть, яичок сколь-то бабка моя положила, угостись. Дамно, поди, не едал такого-то…

– Спасибо, дедуль, – ответил Степан, – Только давай уж после вместе и за трапезу. А ты сам-то куда направляешься?

– А я, милок, на пристань еду, сына старшого встречать, на ярмарку в город по надобности ездил. Аль тебе не по пути?

– Как раз по пути, и мне на паром надобно, дедо. А ты не прочь, если я тут у тебя посплю немного, на сенце? Душистое, хорошее, как дома… В сон дюже клонит, сил нет, растрясло.

– Дак поди спи, чего маяться, – кивнул дед, – За поклажу свою не боись, в целости сохраню. Тебе поспать – святое дело… вам, болезным, от зари до зари сколь пришлось…

– Двенадцать годов без малого, дедо, – честно признался Степан, он понял, что дед сразу распознал в нём идущего с каторжной работы человека, – Но ты не боись, я ничего тебе не сделаю худого… не такой я!

– А чего мне бояться, – усмехнулся дед Аким, – Я на своём веку всякого повидал, плохого человека сразу видать. Тама рогожкой накройся да спи, сколь надо. До пристани ещё ходу полторы дни.

Степан умастил под голову свой мешок и стал глядеть в высокое синее небо, по которому плыли вдаль белёсые лёгкие облака. Вот бы так же, беззаботно и просто проплыв по небосводу, оказаться в родной Сосновке…

Глава 2.

Проснулся Степан, когда вечерняя заря уже разлилась по небосводу, окрашивая в ласковые розовые тона воды большого озера, мимо которого медленно топала старенькая кобыла деда Акима. Сам он то и дело клевал носом и отпускал поводья, от чего лошадка, чуя слабость и недогляд, тут же принималась на медленном ходу подхватывать придорожную траву.

– Дедусь, ты никак и сам придремал, – тронул Степан дедов рукав, – Давай, я сяду погонять-то, а? Или может остановимся, вон как у озера-то хорошо. Костерок разведём, у меня вон хлебушка немного есть, перекусим да заночуем до утра.

– А, Стёпа, проснулся? – поднял голову дед Аким, – Чего ж нам под кустом-то спать. Чичас вот доедем до Архангельской, там у меня родичи живут. Тётка Матрёна баньку справит, спать уложит, как люди выспимся. Что, согласен?

– А что ж нет, конечно, согласен. Всё спокойней, чем как заяц под кустом, на каждый шорох просыпаться. Мужики у нас сказывали, много люду лихого сейчас по дорогам-то бродит. Охота ведь живым-невредимым до дому дойти. Спасибо тебе, дедусь, что приветил меня, не спужался.

– А чего! Плохого человека завсегда видать, не думай. Сам вот поживёшь, поймёшь, про что я говорю. Вон, виш, уже и Архангельское видать, за озером то оно и есть.

Тётка Матрёна, дородная румяная женщина, стояла у ворот уперев в бока руки. Только глянув на парнишку лет десяти, она кивнула деду Акиму и пристально рассматривала сидящего в телеге Степана. Парнишка, повинуясь приказующему взгляду, шустро растворил ворота, взял под уздцы кобылку и ввёл её в широкий ухоженный двор. Большой дом возвышался над соседними избами, каменное его основание было сработано на века. Верхняя деревянная часть дома была украшена замысловатой резьбой, и Степан смотрел на это великолепие широко раскрыв глаза. Вот бы и ему так научиться, это же какая красота руками человеческими сработана! Это тебе не топором тесать! Тонкая работа, инструменту требует особого!

– Здравствуй, Матрёна Семёновна, – сказал дед Аким, слезая с телеги и разминая ноги, – Ох, и тряско нынче, тяжела стала дорога! То ли дорога стала худая, то ли кости мои постарели!