Последний полёт птицы Додо. Психологическая драма с криминальным событием

– Вы думаете, я его убила? Смешно!

– Нет, нет, – успокаивающе покачал головой Исайчев, – хотя бы потому, что вы вряд ли разбираетесь в технике и никак не могли испортить стопорящий механизм. Злоумышленник испортил его намерено и это стоило Ельнику жизни.

Народная артистка, так же как накануне режиссёр Дикий засучила ножками, только не вскидывала их, а изобразила режущие ножницы при этом издала звук напоминающий звук булькающей паром кастрюли.

«Полоумные какие-то, ей-богу, – подумал Михаил, глубоко втянув носом воздух. Эмоция, которую учуял Исайчев была похожа на удовольствие, – кажется, она собирается играть со мной в кошки-мышки?». А вслух спросил:

– Отчего такое веселье? Повторяю, вопрос: для чего вы приходили в театр в день гибели Сергея Ельника? Поймите это важно для следствия.

Екатерина Кузьминична, как первоклассница картинно положила руки на сдвинутые колени и потупив взор, тихонько промурлыкала нежнейшим голосом:

– Вопрос серьёзный, надо покумекать, как ответить… Может, пока размышляю, мы попьём кофею? А? Как? Во рту пересохло.

Она взяла со стола маленький серебряный колокольчик, позвонила. Когда в комнату вошла кругленькая женщина, Кром спросила гостя:

– Вам с молоком или со сливками?

Исайчев, соглашаясь, кивнул:

– Кофею, так кофею давайте чёрный без сахара.

– Ох уж эти новомодные веяния, – вздохнула народная артистка, – кофе надобно пить очень сладким и очень горячим. Маруся, ты слышала пожелания гостя?

Маруся, так же, как давеча хозяйка издала невнятный звук, вероятно, означающий согласие.

– Мне нальёшь большую чашку со сливками…

Маруся вновь издала непонятный звук, теперь больше похожий на неудовольствие. Екатерина Кузьминична зыркнула в сторону прислуги недобрым взглядом:

– Не перечь! За последний месяц я похудела на целый килограмм, так что большую чашку со сливками могу себе позволить.

Когда Маруся удалилась, Кром воззрилась на Исайчева насмешливым взглядом.

– Зачем зря терять время?! Пока эта каракатица ходит туда-сюда, давайте приступим к допросу. Делаю вам замечание, молодой человек, вы пришли к женщине неподготовленным. Прежде чем наносить визиты, следовало поинтересоваться моей биографией. По первому образованию я инженер-механик. Именно в студенческом театре политехнического института меня заметил Юрий Петрович Пивоваров. Посему в технике разбираюсь и знаю, что такое стопор. Далее: в моём репертуаре был спектакль «Вий», где я представляла Панночку. Вы должны знать: Панночка летает в гробу. Я тоже летала над зрительным залом. Механику полёта изучила и знала с закрытыми глазами в отличие от Серёжи. Самолично перед каждым спектаклем проверяла всё ли в порядке с механизмом. Учитывала – труппа театра серпентарий[5 - Серпентарий – Помещение или пространство для содержания змей с целью получения от них яда.. Серпентарий – это, другими словами, змеиная ферма.]. Клубок зависти, ненависти к более талантливым и успешным. Здесь всегда приходилось держать ухо востро. И последнее: зачем я приходила к Сергею? Элементарно, Ватсон, попрощаться. Мы были любовниками…

Увидев выражение лица гостя, Екатерина Кузьминична сощурила глазки:

– Хотите сказать, что альянс Галкин-Пугачёва вас не смущает. А мой Кром – Ельник всего лишь с четырнадцатилетней разницей в возрасте шокирует? Вы ханжа, дорогуша! Хотя я к этому привыкла…

– Меня ничего уже не смущает, – взял себя в руки Михаил, – хотя, если честно признаться, маленькое замешательство есть. Вы вроде тогда были замужем?

– Боже мой! – воскликнула Кром, вскинув руки вверх и туда же устремив взор. – Вы всё же интересовались моей биографией! Да! Серёжа играл в моём бенефисе[6 - Бенефис (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%91%D0%B5%D0%BD%D0%B5%D1%84%D0%B8%D1%81) – спектакль, устраиваемый в честь одного из выступающих актёров (например, как выражение признания мастерства бенефицианта) или работников театра.] и необходимо было единение душ. Но оно навряд ли случилось, если бы мы не относились к плотским забавам проще. Я не мать Тереза и признаю отношения не освящённые браком и не скреплённые на небесах. С моей стороны – забава, у Сергея – ещё одна ступенька в карьере. Вы что же думаете, я не осознаю этого?

В дверь тихонько поскреблись.

– Да входи же ты! – в запале крикнула народная артистка, – давно ждём. В горле пересохло…

Маруся подошла и недовольно шмякнула на стол поднос, слегка расплескав напиток из стакана хозяйки.

– Не ори! – зло буркнула женщина, – Я те чё прислуга?! Будешь орать опять в деревню уеду…

Екатерина Кузьминична с прежним невозмутимым выражением на лице, хлопнула Марусю по мягкому месту и, добавив в голос елея, произнесла:

– Ладно тебе обижаться, тётушка, иди себе, – и, обратив взор на Исайчева, добавила, – вот как-то так… у нас всё просто… угощайтесь… Попьём кофею и после я кое-что расскажу, может пригодиться в расследовании.

Кофе пили молча. Исайчев разглядывал антикварную мебель гостиной, а Екатерина Кузьминична его. Взгляд актрисы был слишком оценивающим, Михаилу стало неловко. Допив напиток, Исайчев не выдержал, спросил чуть улыбнувшись:

– Ну и как я вам? Понравился или ничего особенного?

Народная артистка резко вскинула голову, прогоняя со лба упавший локон, и гость поразился её изменениям. От медлительности, сдержанности эмоций не осталось следа.

– Если бы вернуть годочков двадцать, – воскликнула Кром, – я бы с вами замутила… замутила… вы прекрасный экземпляр! Двигайте кресло ближе, пошушукаемся. Люблю, знаете ли, посплетничать, косточки перемыть. Большое удовольствие получаю…

Исайчев встал и, чуть оторвав тяжёлое кресло от паркетного пола, придвинул его ближе к хозяйке. Актриса не удовлетворилась изменением, вцепилась в сиденье обеими руками и подвинула кресло ещё ближе. Оценив расстояние, довольно улыбнулась, приглашая Михаила сесть. Её колени почти касались колен гостя. Кром наклонилась к самому уху Исайчева, прошептала:

– Вы знаете, Серёгу должны были убить. Я подозревала это. Удивляюсь, почему всё произошло сейчас, а не раньше… Он так много знал о них лишнего…

– О ком? – едва шевеля губами, спросил Исайчев.

Екатерина Кузьминична многозначительно обвела глазами пространство комнаты и также прошептала:

– О наших соседях. Он сволочь ходил в дом не столько ко мне, сколько среди них потусоваться. Номенклатурный багажик себе натусовать. Здесь, что слева, что справа, что снизу, что сверху одни номенклатурщики живут. Бо-о-о-ольшие шишки! Ходят по подъезду глаз не поднимают, не здороваются. Будто боятся, что я с ними заговорю, чего-нибудь попрошу. Мне – Народной артистке не покланяются. Я для них жилы на сцене рву, выкладываюсь, рискую жизнью, а они кивком головы не удостаивают, засранцы. Так было и с Серёжей. Его дальше прихожей не пускали, но в баню в свою компанию приглашали. Сергей анекдоты травил занятно, обхохочешься… Он, бывало, придёт, заранее зная, что я на репетиции и давай по соседям звонить, жалится, что не попал. Они его в прихожей водичкой напоят и на четверговую баньку кто-нибудь да пригласит. А уж он там расстарается… Ласковый был… нежный и смешливый… Ушки востро держал. Мне иногда об их милых шалостях рассказывал. Поведает и испугается, просит: «Ты, Катюш, никому не говори, а то убьют». Вот и укатали…

Исайчев отстранился от маячившего перед ним лица хозяйки, подумал: «Ничего себе, мы в дерьмо вляпались! Интересно, её кто-нибудь из официальных органов опрашивал или я первый?», спросил:

– Не побоитесь назвать фамилии?!

Кром испытывающе посмотрела на гостя:

– Вы же не побоялись спросить! Я не побоюсь написать. Пусть списочек у вас сохранится. Может, ошибаюсь? Может, у страха глаза велики? Но мне всё же спокойнее будет если и у вас эта информация будет. Я, конечно, сейчас под потолком в гробах не летаю, но по улицам хожу, а там машинки тяжё-ё-ёлые ездят… Надеюсь, вы понимаете?! – Екатерина Кузьминична опять наклонилась к самому уху Исайчева, прошептала, – у стен этого дома ушки есть…

Хозяйка вынула из ящичка стола лист бумаги и карандаш. Писала каллиграфическим крупным почерком долго, старательно. Исайчев видел фамилии, правда, в перевёрнутом виде, и чем дольше писала Народная артистка, тем больше волосков шевелилось у Михаила на макушке.

«Может, с Ельником и вправду несчастный случай?» – малодушно подумал Михаил, почувствовав себя страусом, но, когда в длинном списке увидел фамилию Феофанова Константина Константиновича от сердца отлегло. Феофанов был его сослуживцем в Следственном Комитете и большим их с Копилкой другом. Он часто бывал в их доме и также как Ольга имел страсть к нумизматическому коллекционированию. О своих монетах эта парочка могла говорить часами. Иногда Константин Константинович занимал у Михаила денег, для приобретения неожиданно появившейся на рынке старинной монеты. За честность, открытость и достоинство Феофанова Исайчев мог поручиться, ни минуты не сомневаясь, а уж за верность своей жене Шурочке, не сомневаясь ни секунды.

Кром с загадочным видом протянула Исайчеву список, сопроводив уточнением:

– Это перечень человечков, с которыми Серёжа имел банные контакты. Вы же знаете, они все бандиты и за людей нас актёров не считают. Так, шуты гороховые …комедианты… Я поняла, что и вас из своей компашки они не просто так выкинули. Видать, не прижились! С удовольствием даю вам возможность, потрепать им нервы, если, конечно, не побоитесь…

Исайчев, не читая, положил список в карман пиджака, и решительно встал. Настало время прощаться. Всё что он хотел выяснить, он выяснил.

Хозяйка протянула Михаилу левую руку. Исайчев знал: протягивая

при прощании именно левую руку, женщина ждёт поцелуя, но делать этого не стал, только слегка пожал, почувствовав железную твёрдость узловатой старческой кисти. Екатерина Кузьминична резким движением выдернула руку, при этом на её лице появилось высокомерно-презрительное выражение. Вместо слов прощания, крикнула:

– Маруська, проводи господина сыскаря.

Исайчев, не дожидаясь лифта, быстро сбежал по ступенькам, минуя консьержа, что-то кричащего ему вслед. Выскочил на улицу и вдохнул полной грудью. Только сейчас понял, что ему не хватало в квартире Народной артистки: открытых настежь окон.