Белая нить

А ведь клятый мерзавец еще и правителем подписался. На кой? Самомнения не занимать? Пошутил? Едва ли же на власть претендует. Едва ли настолько невежественен, чтобы не знать – лес нуждается в дриадах, по венам которых течёт кровь первозданных собратьев.

Всего двое таких цвели ныне: Олеандр и его отец. И единственное, чего добьётся покуситель, умертвив правящих – обречёт Барклей на угасание и лишит защиты Вечного Древа, прародителя леса.

И тут всплывает иной вопрос: кто из дриад настолько дик, что готов подточить опоры родных земель? Не страшится ли, что крыша дома по итогу обрушится и на него?

Глухой шлепок – будто мокрой тряпкой кто по полу ударил – прервал поток мыслей. Олеандр вздрогнул. И обратил взор на звук. За стволом мелькнула увесистая листок-лапа.

В покои наведался Душка, его приятель, мало-мальски разумный цветок, похожий на алую ягоду-переростка. Живя на ветвях дерева, он нередко спускался, чтобы порисовать. Ну или ведро с водой стащить.

Облака рыжеватой пыльцы окружили Душку, когда он прикатился к ложу, подобно снежному кому. И распушил листву. Уселся, стукнув угольком по полу.

– Нет, – Олеандр вздохнул. – Сейчас не могу. Завтра порисуем. Я не… Прекращай! Что ты?.. Хм-м…

Левой лапой-листком приятель растрясал столик, а правой, с угольком, уже расчерчивал на полу узоры. Черные линии неспешно складывались в треугольник, по бокам которого рядом с вершиной пристраивались еще два поменьше. Так дитя нарисовало бы накидку с шипами.

Душка намалевал плащ стального хранителя. Ничего страшного. Но!.. Уголек снова пополз по полу, ведомый лапой.

И скоро неподалёку появился еще один рисунок.

– Что это? Бут… – Сердце Олеандра ухнулось в пятки. Воздух в покоях, мнилось, раскалился, застыв жаркой взвесью. – Бутылка?! Ты кого-то видел? Значит, я прав? Это кто-то из воинов Эониума?

Жаль, Душка не отозвался. Мало он понимал. Да и речи чужие разбирал с превеликим трудом.

Сумасшествие заразно

Трудная у Олеандра выдалась ночь. Четырежды он просыпался в поту, выбитый в явь блеском занесенного над шеей меча. А пробудившись в пятый раз, устроился на подоконнике с чашкой травяного отвара. Устремил взор к улочке в тени лиственных крон.

Статуя Тофоса, сгорбленного старца в плаще, стояла там и глядела ввысь, вскинув руки к небосводу. Пробегавшие мимо дриады то и дело замирали возле неё. Вот две девушки припали к тропе и ударились лбами о босые ступни Творца. Вот ребёнок упал на колени и прильнул щекой к подолу его накидки.

В другое утро Олеандр нарек бы собратьев глупцами – нужно ли Тофосу, чтобы его древесное воплощение головами подтачивали? А ныне суета успокаивала. Он наблюдал за поселенцами. Взирал на их мельтешение сквозь просветы ветвей, и туман в голове развеивался. Сердце замедляло бег.

Отравление. Беседа с Аспарагусом. Аурелиусы. Покуситель, братающийся с вырожденцем. Пережитое выжгло на душе дыру, которую Олеандр никак не мог заполнить.

Ответы – вот что забило бы её наглухо. Ответы. А заодно – посмотреть в глаза клятому подлецу, который мало того что умертвлял, так вдобавок судные листы жертвам подсовывал.

Знатно ему обломилось. Не предвосхищал, небось, что Олеандра спасут, напоят выжимкой из итанга.

Так, может, прав Аспарагус? Может, не темнит вовсе и пока что всем лучше помалкивать? Затаиться. Присмотреться к поведению Стальных воинов. Глядишь, мерзавец сам себя выдаст.

Олеандр вздохнул. Надумал сползти с подоконника, как вдруг перехватил за окном шевеление. Взору предстала картина, достойная пересказов. Из-под размашистых ветвей выскочил и пронёсся по мосту молодой элафия с рыжим бутоном на рогах.

– Да постой же ты, Боги! – прогорланил бегущий за ним дриад, чью голову укрывала шапка рыжих завитков.

Зефирантес! Олеандр спрыгнул на пол. Стащил через голову отцовскую рубаху, в которой тонул – аж рукава плыли по ветру! Надел тунику и, на ходу скручивая волосы в узел, помчался вниз по лестнице. Ну как помчался… Вернее сказать, поковылял, придерживаясь за перила.

Олеандр распахнул дверь и угодил в объятия. Повезло – успел до того, как приятель снес бы дверь вместе с домом. Ребра затрещали, скованные огромными ручищами. Рослый, щеголяющий развитой не по возрасту мускулатурой друг обнял его крепко-крепко, до треска костей. Потом отпрянул. Встряхнулся и снова обнял.

– Да жив я! Жив! – прохрипел Олеандр и покосился на выглянувшего из-за веранды скакуна. – Ты зачем элафия напугал?

– Да оседлать его всё пытаюсь, а он не даётся, – проворчал Зеф. И взвыл, как угодивший в капкан зверь: – У-у-у! Я ж как вырвался, так к тебе помчался сразу. Думал, не свидимся уж. Мастер Аспарагус сказал, очнулся ты, а я на посту! Ты это… Как ты? Нельзя ж лакать, что попало, ну! Нектар этот… Подлый Змей яду подлил!

– Чего? – Олеандр уперся ладонями в грудь приятеля и оттолкнул его, вырвался из хватки.

– Сынок Цитрина, – Зеф отступил на шаг. Солнечные блики прыгали в его кудрях, подсвечивали крупинки пота. – На кой он в Барклей-то приполз? Не кочуется? Решил тебе подгадить?

Ну и чушь! Да кто в здравом уме заподозрил бы Рубина в отравлении?!

– Чепуху мелешь, – проговорил Олеандр. – Я ему жизнью обязан. Где он, кстати? Не знаешь?

Зефирантес крякнул.

– Поди угляди за змеёй, – пропыхтел он. – Либо уполз, либо невесть где шастает, детвору распугивает.

Что ж, на сочувствие Рубин ожидаемо не растратился. Он вечно кривился, когда существа проявляли слабость, не вел и речи о поддержке. Стоило отдать ему должное, не требовал он участия и от других, предпочитая залечивать и осмысливать пинки судьбы в одиночестве.

– А Фрез? – Олеандр возвратился в дом. И посмотрел на склянки с итанга, до сих пор стоявшие на столике у ствола. – Ей рассказали о яде?

– Чего не знаю, того не знаю, – донёсся из-за спины густой бас. – Отцу её сообщили вроде.

– Понятно! Идём.

– Куды?

– Прогуляться хочу.

Сорвав с крючка накидку, Олеандр перекинул её через плечо. Потом подхватил сосуд с целебной выжимкой. Выскользнул во двор и запер дверь. Покосился на друга и обжёгся о его взгляд. Зеф глядел на него как дитя на сражавшихся на плацу воинов: не то со страхом, не то с восторгом и благоговением.

– В бутылке и правда аурелиус нашли? – шепнул он и сжался, словно в кустах притаились враги.

Хотел бы Олеандр, чтобы ему почудилось, но…

– Правда.

***

Стоило отдать Аспарагусу должное: взывая к сохранению тайны, он укоротил языки – хотелось верить, не в прямом смысле слов – всем, кто знал или вызнал о произошедшем. Никаких шепотков об отравлении, о судных листах, разве что о смерти Спиреи поселенцы шептались по углам.

Жаль, на затяжное затишье рассчитывать не приходилось. Дриад ягодами не корми, дай языками потрещать. Проговорится один хранитель… Нет, просто намекнет – и вести о случившемся пронесутся по лесу. У каждого куста Олеандра повстречают беседы об отравлении и аурелиусах, притом уже изрядно извращённые.

И все же сейчас он ступал по тропам, не страшась, что на него налетит толпа голодных до подробностей собратьев. Ступал твердо и старался не выдавать упадка сил. А лицо подставлял солнечному свету, который оживлял, напитывал кровь и плоть теплом и распушал листву на предплечьях.

Зеф следовал за ним тенью, как прирученная мантикора на веревке. Переговариваясь, они миновали заставленную бочками тропу и замерли на перекрёстке. Лохматый дриад в потрёпанной рубахе и шароварах преградил путь, подскочив к Олеандру.

– Господин, – парнишка бегло поклонился и протянул несколько листков, – прошу, посмотрите. Ваша помощь нужна.

– Почему моя-то? – Олеандр мысленно застонал. Но листы перехватил и быстро перебрал, скользя глазами по строчкам. – Обязанности правителя Аспарагус исполняет, не запамятовал?

– Так он же Стальной!