Приходится прикусить язык.
Да, я хочу это обсудить. Не сейчас. Потом. Когда моя история станет для Графа не просто способом развлечься и скоротать время. И произойдет это очень скоро.
– Так что же такое случилось в тот день, что запомнилось… как его… Глебу больше, чем секс с красоткой-девственницей?
– Об этом вы узнаете завтра. – Бровь Графа взлетает: «Вот как?» – Если оставите входную дверь открытой. Я приду в полночь.
– Почему же именно ночью, Шахерезада?
Интересно, он вообще помнит мое настоящее имя?
– Потому что вы не спите по ночам.
– Об этом вам тоже «Гугл» рассказал?
– Об этом мне рассказал ваш ежедневный сон до полудня.
Граф машинально трет пальцем ручку чашки – вот и все, что говорит о его недовольстве, – ему все-таки придется искать другую горничную. Я ликую, хотя в глубине души понимаю: лучше бы он швырнул эту чашку о стену – учитывая, что я знаю о нем. Но пока позволяю себе обманываться. Моя история заинтересовала Графа. А значит, я в клетке с тигром, но еще не в его пасти.
Возвращаюсь в кабинет, чтобы забрать туфли. Оставляю ключ от дома Графа на столике. Выхожу на улицу – в морось, в ночь. Некоторое время стою на крыльце, вглядываясь в силуэты коттеджей через дорогу. Осознаю, что свет в окне напротив только что горел, лишь когда он гаснет. И что-то словно гаснет в моей душе. Возможно, это надежда, что все окончится хорошо.
Глава 2
Я уверена, что Граф хочет узнать продолжение истории, но все равно коротко выдыхаю, когда дверь поддается.
В прихожей темно и тихо. Пальто оставляю на вешалке, раскрываю на просушку большой черный зонт. У меня странное ощущение. Я бы назвала это интуицией – если бы смогла разобрать, что именно чувствую.
Поднимаюсь на второй этаж. Тишина густая, звенящая. Не слышно даже звука моих шагов – его скрадывает ковровая дорожка на лестнице. И только у самого кабинета я слышу легкую музыку и женский вокал – Граф любит джаз.
Дверь приоткрыта. Подойдя ближе, вижу любопытную картину. Стул, с которого вчера спускал меня Граф, находится на прежнем месте. А на нем на цыпочках, смахивая с полок пыль пестрой метелочкой, балансирует горничная. Рюши коротенького платья – мое-то было куда длиннее – подергиваются от ее усердной работы, трутся о голые загорелые ноги чуть ниже ягодиц.
Все-таки Графу пришлось нанять горничную. Я так довольна этой крошечной победой, что меня не смущает даже факт наведения порядка в полночь.
Собираюсь распахнуть дверь и замираю: на ногу горничной, аккурат под самыми рюшами, ложится мужская ладонь. Оборки мгновенно прерывают танец. Я настолько готова услышать хлесткий звук пощечины – и даже вмешаться в происходящее, – что не сразу верю своим глазам: ладонь медленно, совершенно безнаказанно, ползет вверх и скрывается под платьем.
Шок не позволяет мне отвести взгляд. Широко распахнутыми глазами я наблюдаю, что вытворяет ладонь. Легкая и тонкая ткань так льнет к руке, а движения Графа столь выразительны, что платье кажется прозрачным. Горничная охает, не прекращая выполнять свои обязанности. И только тогда я наконец осознаю – этот спектакль разыгран специально для меня.
От негодования перехватывает дыхание, щеки мгновенно вспыхивают. Отвратительно! То, что Граф издевается надо мной, и особенно то, что я так долго наблюдала за этим.
Отступаю, надеясь переждать этот накал страстей где-нибудь в самом дальнем уголке дома, но слышу требовательное:
– Входите!
Пялюсь на дверь, словно не до конца понимаю значение приказа.
– Входите. Или больше не возвращайтесь, – объясняет свою позицию Граф.
Все еще медлю. Негодую, злюсь, трушу. Уйти!.. Остаться?.. Какова цена моей гордости?
Ему безразлична моя история. И уж тем более ему безразлична я. Все, что его интересует, – это игра, жесткая настолько, чтобы он чувствовал вкус жизни. А еще, конечно, месть. Унижение – в ответ за отказ на него работать. За провинность – плата в десятикратном размере. Отказываюсь играть – тюрьма. Отказываюсь терпеть – тюрьма. Проверяет меня на прочность? Что ж, посмотрим, кто кого. Чтобы выживать, мне приходилось принимать решения и посложнее. Так что сейчас я сделаю то же, что и всегда: поступаюсь малым, чтобы получить большее. Но я никогда ничего не забываю, Граф. Никогда. Ничего.
Одновременно сжимаю зубы и ручку двери – и вхожу в комнату.
Кажется, Граф не обращает на меня никакого внимания. Садится на диван. Горничная опускается перед ним на колени.
Я отворачиваюсь. Это настолько мерзко и унизительно, что я почти готова забыть о кольце и послать все к чертям!
Сердце колотится. В голове туман, и только светом маяка иногда проскальзывает спасительное слово: нельзя. Уйдешь – и все закончится. Знаю, что обязана слушать этот маяк, я столько раз обжигалась, но так сложно себя ломать…
– Я обещала вам историю и готова ее продолжить, – словно со стороны слышу свой голос, глухой, жесткий. – Но смотреть на это не обязана!
– А никто и не просит тебя смотреть, маленькая извращенка.
Хмурюсь, пытаясь понять, каким это образом извращенкой стала я, и почти забываю, что происходит у меня за спиной.
Поступиться малым, чтобы получить большее.
Я справлюсь и в этот раз.
Пытаюсь развернуть кресло спинкой к «сцене»: сначала толкаю руками, затем – бедрами. В него словно камней напихали! Мучаюсь долго и, наверное, зрелищно, зато скрип ножек о пол заглушает остальные звуки. Кое-как получается поставить эту громадину вполоборота. Кладу руки на подлокотники, хотя предпочла бы заткнуть уши.
Никогда. Ничего.
Выдыхаю.
Закрываю глаза и переношу себя в другой дом. Там мне как рассказчице тоже приходится подглядывать за полураздетой парой, страстно целующейся возле застланной самотканым покрывалом кровати, на которую им не терпится упасть…
– …Дома? – донеслось до Глеба сквозь ошеломляющее биение сердца.
Прислушиваясь, он прервал поцелуй.
– Твой папа вернулся? – хрипловатым голосом спросила Лана, проводя кончиком носа по его шее.
– Нет.
– Эй! Есть кто дома?! – снова прозвучало с крыльца, и чей-то кулак с грохотом ударил о деревянную дверь.
– Не ходи… – Лана льнула, терлась щекой о его безволосую грудь, но Глеб мягко отстранил ее.
– Надо проверить. Вдруг что случилось. Да и дверь он скоро вынесет.
Глеб поцеловал Принцессу в висок. На ходу надевая майку, сбежал по ступеням на первый этаж. Распахнул входную дверь и на мгновение зажмурился от холодной пощечины мелких капель.
Опираясь руками об арку, покачиваясь от порывистого ветра, стоял мужчина. Лет за сорок, взлохмаченный, с усталым, злым лицом. Он казался возбужденным и нервным, но в сверкающих глазах не было ни тумана, ни резкости, присущих выпившим людям, уж в этом Глеб прекрасно разбирался.
– Пацан, машины здесь чинят?
Странная была у него манера общаться. Он будто пережевывал слова, прежде чем выплюнуть.