Сердце волка

Мы надели ветровки и кепки, обулись в резиновые сапоги и, оставив машину в лесу, долго брели по иглам и мху. Затем сосновый бор сменило болото. Ступать было мягко, иногда хлюпко, иногда приходилось скакать по кочкам. Вокруг карликовые искривленные березки, тоненькие сосенки и высокие пни, обросшим мхом.

Солнце уже подплывало к горизонту, когда мы вышли из леса на проселочную дорогу. Она повела нас между полей, исполосованных каналами и речушками.

Когда мы подошли к деревушке, спрятанной среди яблонь и дубов, духота спала, наступил теплый, нежный вечер. Закат, алый, с длинными желтыми прорезями, растекся на полнеба. На другой половине, темно-синей, белой пуговкой висела луна.

Деревня засыпала. Где-то ржали лошади, лаяла собака – предсонная суматоха, но улица, по которой мы шли, была безмолвной и пустынной. Окна темных, едва заметных в зарослях домов не горели.

– Мы пришли, – похититель толкнул калитку возле бревенчатого дома.

Я вертела головой, пытаясь запомнить каждую деталь, но цепляться взгляду было не за что – ни вывески на фасаде, ни почтового ящика с номером. Обычный дом, может, чуть больше других на этой улице, покрашенный в цвет спелой вишни. Просторный двор, трава на котором недавно скошена. Скамейка под грушевым деревом. Пионы вдоль забора, бутоны сомкнулись перед ночью.

Через веранду мы прошли в сени. Пахло старым домом, в котором давно не жили. Дверь справа вела на кухню, слева – в жилые комнаты, расположенные вокруг печки: гостиная и две спальни. Мне досталась та, что побольше. Потому что мой похититель – джентльмен? Или потому, что только у этой спальни двери были со стеклянными вставками?

– Вода на кухне, в рукомойнике. Спокойной ночи, – сказал похититель и ушел.

Хлопнула одна, затем другая створка, но я не слышала ни лязга засова, ни щелчка замка. Он не запер меня. Я пошла следом.

Закат уже затухал, на поля из каналов выползал густой туман. Похититель, раздетый по пояс, набирал воду из колодца. Я снова восхитилась его телом, гибким, крепким, сильным. Идеальная дикая красота. Приходилось смотреть «соседу» только в глаза.

– Мне нужно помыться, – сказала я, отмахиваясь от полчища комаров.

Похититель поставил ведро на край колодца и чуть склонил голову.

– Вода на кухне.

– Я слышала. Но этого мало. Нужен душ или ванная, или баня. Как можно быть чистой, умываясь из рукомойника?

Похититель молчал. Его глаза улыбались. Словно он был иностранцем, а я не могла донести до него своего пожелания.

– Вы же как-то моетесь, здесь, в деревне, – четко артикулируя, настаивала я. – Не одной же водой из рукомойника, верно? Я тоже так хочу.

– Хочешь помыться, как местные жители?

– Да! – обрадовалась я.

И в следующую секунду меня окатила ледяная лавина – «сосед» просто вывернул ведро мне на голову. Несколько секунд я не могла не то что говорить – дышать. Словно одновременно ослепла и оглохла. Но постепенно ощущения стали возвращаться. Я почувствовала себя очень мокрой, очень замерзшей – и невообразимо злой.

– Как раз то что надо, – сквозь зубы, но не теряя достоинства, произнесла я. Развернулась и, оставляя за собой лужицы, пошла в дом.

– А мыло тебе не нужно? – донеслось вслед.

Я разделась донага, развесила одежду на поручнях кровати и, как в кокон, завернулась в теплое лоскутное одеяло. Постепенно зубы перестали выбивать дробь, по телу расползлось приятное тепло, и я уснула.

Алекс

Утро. Это именно то, из-за чего я редко позволяю себе напиваться. И дело не только в похмелье. Я все помню. Каждое слово, сказанное накануне, каждое действие. Вот и сейчас, придя в себя после глухого забытья, которое язык не повернется назвать сном, все еще не открывая глаза, я словно со стороны вижу, как сжимал челюсть попутчицы, пытаясь влить сквозь сжатые губы самогон. Как звенели упавшие со стола тарелки. Помню жесткую ткань ее сорочки. Резкий запах лавандового мыла, исходящий от ее тела. Помню ярость, с которой она сопротивлялась. Мычание, похожее на крик. И ненависть в глазах, такую жгучую, что, казалось, набросок воспламенился только от этого.

Набросок. Потерять такую важную улику из-за отсутствия самоконтроля. Вот почему отец Веры всегда будет лучше меня – у него холодные и сердце, и голова.

Нервно тикают ходики. Пахнет сосной и грязным постельным бельем. Где-то надо мной пронзительно жужжит муха.

Все еще лежу с закрытыми глазами, мечтая, чтобы девица сбежала. Я же вел себя как псих, как маньяк. Любая бы на ее месте сделала ноги. Здесь же не ночная безлюдная трасса, вполне жилая деревушка, есть к кому обратиться. Так что… пусть она просто исчезнет. Я открываю глаза и улавливаю ее боковым зрением. Ну и дура.

Она сидит на лавке, ковыряя деревяшку стола острием кухонного ножа. Вместо сорочки на ней белая мужская майка-алкоголичка и джинсовые шорты. На полу лежат куски ткани, которые остались после укорочения джинсов. Моих джинсов! Твою ж!.. Взять бы и высечь ее моим армейским ремнем. Так она им свои новые шорты затянула! Я сжимаю кулаки, потом выдыхаю – и медленно их разжимаю. Будем считать это платой за мое поведение. Лучше напялить дедулины штаны, чем разбираться с ментами.

Приподнимаюсь на локтях. Деваха нацеливает на меня тяжелый, спокойный взгляд. Отстраненный, словно направленный сквозь меня, и в то же время пробирающий до нутра. Где-то я уже видел такой…

Девица возвращается к своему занятию – снимает с дерева тоненькую стружку, а я все перебираю лица, но ни к одному из них тот взгляд не липнет.

– Собирайся, – глухо произношу я, злясь на самого себя.

В ответ моя невинная жертва выставляет вперед ногу, обмотанную выше щиколотки куском ткани, и засовывает нож за перевязь. Отлично. Рядом с ней я перестаю чувствовать себя психом.

Льняные штаны худощавого дедули сидят на мне как на стриптизере. Думаю, от девицы не ускользнуло, как осторожно я садился на водительское сиденье и как медленно с него вставал, когда пришло время пообщаться с хозяевами.

Я поблагодарил старика со старухой за оказанное гостеприимство (опустив подробности вроде обгоревшего стола и разбитой посуды) и сунул им поочередно под нос свой смартфон с фотографией пепелища. Что случилось с домом? Затем фото наброска. Видали этого парня?

Из их убогого рассказа следовало, что хозяйка дома уехала несколько лет назад, куда – черт его знает. А дом сгорел на прошлой неделе. Гроза была, возможно, попала молния. Парня с наброска видели, приезжал бывало, ночевал у девицы. На глаза особо не показывался.

– Она? – показываю на мобильном фото с водительского удостоверения Валентины Степановой.

И тут меня ждет сюрприз! Нет, не она. По описанию, в сгоревшем доме жила молодая милая, но не больно общительная женщина по имени Варя. Невысокого роста, худощавая, с толстой черной косой до лопаток. Фото Степановой отличалось от ее словесного портрета, как позитив и негатив.

А зубки, спрашиваю, какие у нее были? «Белые-пребелые, аки жемчужинки», – получаю ответ. На это я мог бы ответить старикам только одно: смерть часто приходит в красивом обличье. И если б они знали, какой избежали участи, молились бы усерднее.

Между делом выясняю, что Степанова-2 работала в кафе «Заяц и гончие». Так что теперь я направляюсь туда. Остается лишь избавиться от балласта.

– Итак, красавица, – обращаюсь я к своей спутнице с водительского сиденья. – Готов доставить вас, куда пожелаете. Так что – желайте.

В ответ снова непроницаемое молчание и хитрый, острый взгляд исподлобья.

Тогда, по привычке проверив, не появилась ли сеть, я открываю на мобильнике записную книжку и бросаю телефон на заднее сиденье.

– Буквы знаешь? Пиши.

Она берет телефон. Закусывает губу, рассматривая клавиатуру.

– Окей, – радуюсь я. – Пиши потихоньку, а я пока выеду на трассу. Только без глупостей! Будешь шарить по телефону, руку сломаю.

И десяти минут не проходит, как попутчица толкает меня кулаком в плечо и кивком указывает на телефон в ее руке. «Стоп», – гласит надпись.

– Прямо здесь? В чистом поле?

Я даже скорости не снижаю.

Тогда деваха начинает тыкать мне телефоном в лицо так, что я едва могу рассмотреть дорогу. Приходится нажать на педаль тормоза.

– Отва!..