Опилки

А вот и она. Лежит. Женщина. Совершеннейшая, я бы сказал. Бизнеследиевая. На ней из одежды только помада и одеяло, которое, знаете, из такой материи, что в любой рекламе должно с кожи волнами спадать на пол, а ей оно только попку прикрывает. Такую даже после всего, что знаешь, шлюхой не назовёшь. Лежит на диване и смотрит на меня своими суперглазками, белеет своим шикарным тельцем, укутывает своими волосиками тёмными. А помада такая красная-красная, что в глазах мутнеет, а она кажется чёрной, но от этого моя женщина становится только красивее. И вся она такая, подлая, прекрасная-прекрасная, до одури моей, до полнейшей печали. Только какая она моя?

Сидим, значит, красавцы, голые. Это у нас уже в небольшую моду вошло. Живё-о-ом. Комната наша хорошая, чем-то вроде как обшита вся красным, на третьем этаже расположена, а окна большие, панорамные. Сидим и думаем, кто о чём, а потом решаем позаниматься сексом. Я в этой области не то чтобы ас, я мою женщину просто так люблю, можно сказать, но без утех ведь не обойтись, да и она так устроила, что я с промытыми мозгами уже как будто и не против таких межвременных тройничков. Странно. Но ладно.

Вот, значит, притягиваю я её к себе на коленки, а мужик тот, бандерасовский, знай себе мурлыкает что-то, ему тоже надо. Да и она не против: ей редкий экземпляр попался.

Недолго думая, разворачиваю её на животик и лицом её чисто к его паху веду. Этого хватит, друг, не благодари. Так-то мы вроде как гаремные её, выходит, а тут, небось, и хозяева немного, при деле.

Идёт процесс, значит. Тот, халвистый, закончил и отирается неподалёку, а у меня любовь, я не могу так быстро. Да ещё и она, оказывается, со своими критическими днями просит сделать ей что-то этакое с участием pussy jam’ного, прямо лицом подводит к райским воротцам, аллегорически говоря, а там всё такое красное, что помаде не снилось. Кстати, вот приложилась помадкой к моей руке, уговаривая. Но я, того, отказываюсь рьяно, у меня уже полоски её, с позволения сказать, маточной крови на руке, перемежёвываются с тем помадным следом губок. Как подло, милая.

Но вот всё пошло как надо, почти по-стандартному: она перпендикулярно расположилась на мне, попкой вверх, двигается. То я, то она зачем-то. Прямо-таки неприятно удивляет, виляет, пиявка распроклятая. Выходит, но что-то не так.

Что ж ты такая моя судорожная? – думаю, а у самого уже этот самый, простите, детородный орган готов выскочить из неё в отчаянии. Так и не закончили ничего. Сидим опять.

А по телевизору что-то в это время шло. Какой-то дикий для меня обряд. Там одни люди возле костра бегали, а недалеко дети стояли и в чан какой-то, извините, мочились. Даже девочки стояли. Как-то мне грустно и абсурдно от всего этого стало (мол, и я так стал жизнь в канализацию спускать), что просто встал в расстроенных чувствах и выходить собрался. Она меня зовёт назад, ласково имя моё так называет, смакует, паучиха любимая, так умоляюще говорит, что по-другому попробует удовольствие нам, к слову, принести, и я чуть не сдаюсь, так она умолительно это всё произносит. Но нет.

Вышел я за дверь и бреду по общежитию. Да, не удивляйтесь, я сам, наверно, забыл, что это оно. Влияет, значит, зданьице на умы людей, делает всё общим.

Захожу в умывальную, стою в темноте, пардон, подмываюсь. Вижу, за окном тупые малолетницы идут. Как-то это сразу понятно по их говору и дебильным, например, одеждам, но не суть. Прикрываюсь ладошкой, а то мало ли, смутят меня, и стараюсь быстрей от пожарного выхода, куда они войдут, потихонечку прошагать обратно в свой развратный мирочек. Вроде не заметили, хоть что-то там хыкали, мыкали, ыкали. Одним словом, сами уже знаете, каким прилагательным их обозвать.

Топаю по первому этажу. И тут, знаете ли, такая чисто уродливая девушка, когда я уже на пути ко второму этажу был, говорит:

– Покинь первый этаж, пожалуйста.

Ну чистейшая дура, господа. Лицо, видите ли, знатно пострадало от акне. Может, я обидел её чем, или, правда, потом уже только вспомнил, что первый этаж – этаж старост, там задерживаться нельзя. Только откуда у меня эта информация? Что-то тут проскальзывает, знаете, такое из хогвартского в плане правил. Гипноз какой, что ли? Дальше иду. Тут два качка идут полуалкогольного вида. Я такой сам, честно, нормального телосложения, их ни разу не боюсь, а слушаю их спутанные просьбы закурить, сам ещё спутаннее собираюсь отвечать. А тут ещё один дрова несёт и уронил их. В общем, такая канитель началась, что я, через поленья переступая, решил к себе быстрее попасть. Это только явно малейшая часть того бреда, что тут совершается.

Захожу я, значит, и такая тоска на меня нападает, что даже панорамные стёкла не успокаивают, они только манят их разбить и улететь отсюда на личном параплане.

Ну всё, улечу отсюда с Манькой. Хоть она и кошка моя, а нельзя без неё, подарена моей женщиной.

Вроде так про себя думаю и воображаю себя славным лётчиком камуфляжным, ан нет, оказывается. Прямо кричу душой и языкасто, что даже леди моя помадно-одеяльная услышала. Как мне перед ней устоять, а?

Вот сижу такой, сижу, успокоился для приличия, а в душе будто раздавлен. Живьё-о-ом. Скоро всё пройдёт, а таких дней ещё будет что-то около тысячи у нас. Или я все эти верёвки разрублю топориком острым, или она поганую машину выключит или сломает и перестанет сюда всяких вшивых бандерасов из прошлых столетий приглашать.

Кто кого, а? Увлекательно.

трактат о Виталине (продолжение-4).docx

2.2. Увлечения.

– А чем ты увлечена?

– Вообще – всяким. Тобой, тобой и тобой. Но предпочитаю ещё почитывать неидиотские романы, шить, но не только белыми нитками, собирать пазлы, но далеко не своих необустроенных мыслей.

– А музыка?

– Моя музыка – это рассыпания всех звёзд на ноты, только свежие хиты, когда такое действительно нужно. Песни оберегают меня от этого мира, но они на втором месте после тебя. На третьем – фильмы и сериалы. Потом – вышивки и мозаики, милый.

2.3. Имя. Королева всех его имён, тут уж не поспоришь. Никакие переводы с латыни или греческого не нужны, он избрал собственный язык, который раскалит всё очарование присвоенных ей букв до беления. Что ещё носить ей на головушке, если не белые цветы самой миссис Чудесности? Имя навсегда выковано на сердце Павла, никакие вырывания не помогут, к счастью. Компьютеру их совместимости запрещено Ctrl+X (вырезать) и дозволено Ctrl+V (вставлять) радости их полуночи.

Ты мой мем, в общем.

э?ссекс.avi

Зачем эта полуночь так прекрасна? Было ведь много таких жизненных моментов. Всё просто: они были без неё, моей дневно-ночной похитительницы кровокачающего.

Притворясь, что ляжет спать, она разыграет знаменитую милую обманщицу, на всех парах летя нежнейшими тринадцатибороздными губками мне навстречу. Состыковка приятностей произошла, я вообще не в силах игнорировать это скопление звёздности и небытия. Она заполняет меня, целует, будто никогда не целовала: осторожно, недомучительно-дрожно, приноравливаясь к потрясающим глубинам всех невысказанных ей важных слов. Не умея довольствоваться только близкими контактами лиц, я переверну её, мой миловидный полюсик, войдя в самое личное пространство страны Ножкиландия, где пяточки-самолёты меня захватят, будто тайнейшего ренегата. Всех нежнословностей не хватит, порой они так лишни, главнее только находить и развивать потребительские способности моего покупателя снизу. Монблановская пара грудных дышащих образований в моих руках добывает нежный ручей для её душоночки. Эти руки-грабли словно хотят преобразить весь её кожный мир, зондировать каждые нанометры, чтобы потом вновь возвращаться к нежащей теплоте.

Проваливаюсь в бездны всех впадин, тону, восхваляюсь, торжествую тщеславнее любого принца. Я стремлюсь уже в который великолепный раз к моей красоточке.

Сниму её с этого мира, со всего недосказанного, эти шортики прекрасницы скрепятся с моим дыханием, и тогда она поймёт, как с ней мне в(л)ажно.

Гнутся спины рабов, прутья деревьев, моё удовольствие, они медленно обволакивают её и меня грандиозной тучей мини-мышечных уютных мест. Притаившись, словно недоброжелатель с ножом за переулком, я лишь выпрыгиваю, выпрямляюсь – и я весь в её очаровательной власти.

Какие тут разговоры, когда красноречивее падания на подушку от счастья, урчание в эти ткани! Как же быстрее всего её обудовольствить? Как можно медленнее! Вся моя, когда я её. Не иначе как. Мыслей о целебной радости полно от алоречивых финальных вздохов. Люблю её, люблю, когда много финишей и стартов, обожаю всю её зияющую млечность.

Где бы ещё найти такие огромные закаты чувств, как не в ней? Каждый раз расширяющиеся, они больше не могут почти беспорядочно находиться в лучшести, решают умереть самой прекрасной смертью, истекая жизнью. Жизнь есть она, её занововдохновляющее дыхание, её слова, которых ни от кого другого и услышать не хочется, её телесность, вечный знак сексуальной небозенитности. Она испепелит, если только этого захочет, судорога вернёт на порог эти шортики и ненеприятные реальности. Волшебно-терпка она, моя вечнодвижущаяся.

3. Заключение. Почему же она его? Как среди такого количества людей они нашли друг друга? Судьба? Обстоятельства? В этой клубничной опилочности всей пока ещё не пройденной жизни Пашку замучат каждые слоги из этих вопросов. Всё стремилось к тому, чтобы врасти в деревце с чарующим голоском и не представлять каждодневного дыхания без любого её участия. Абсорбированный трактатный файл с мыслями о Виталине будто вывел Павла из глумившегося поддомкраченного пространства безнадёжности. А дальше пусть рвётся душа к душе, переключив в режим без звука все страхи и сомнения. У них слишком много вечности, чтоб тратить её на чрезмерно наглый вопрос:

На чём это мы там остановились, а?

I. – IX.2019 (ред. до 29.05.2021)