Опилки

У нас ещё 8 минут воскресенья…

.3. 

Бровки

. Они, маленькие, грели Павлика нетатуажными полумесяцами, конкурировать же летние небесные светила в два часа ночи с ними не были способны. Задыхаясь волшебством и коктейлем из звёзд, он и она, такая ещё неопытная и ещё не пара, ждали возможности насидеться до умопомрачительных желаний и страхов от мыслей о том, что с ними могло стать, если бы они ни разу не встретились. Бровной лодочкой уплывала в чужие подъездности уже не чужая девчонка, чтоб сказать о приятности рук в сети.

*Ахах, мне это нравится, я в тебя влюблюсь ещё больше, пожалуй.*

.4. 

Глазки

. Он всерьёз не представлял никогда, что эти глазки могут когда-то умереть, и готов был их целовать столько, сколько они моргали. Эти витринные зрачочковые зеркала, маленькие любители тихих романтических фильмов, светлячки из страны иногда унывавшей доброты находились в дружеских сношениях с разными настроениями и не скрывали это. Сверкая ли, слезясь ли – всё одно, они не давали отыскать пустоту при всех желаниях. Они были нужны Павлику на всю оставшуюся ему жизнь, в них не посмела бы залететь ни одна опилочка, даже самая никчёмная. Одаривая их поцелуями, Пашка не верил в суеверия. К чему они! Глаза не изменялись в своих влиятельных синих сероватостях с родинками около зрачков, когда их владелица швыряла в полунезнакомого журналиста снежок и когда Павел уже считал Виталину своей женой. Когда из них текли слёзы и задерживались на полустанке

Реснички

, парень не мог терпеть себя и рвался душой. Он думал о ней как о части себя.

Не хочу просыпаться с мыслью, что у нас всё плохо. Тогда я беззащитен, как комар на стекле за шторой.

.5. 

Носик.

С ямочкой, которая появилась у баловной девчонки от раздирания ветрянковых ранок в детстве на верху переносицы, не было страшно спотыкаться на дороге более важной, чем на той, по которой гуляла молодая парочка, или по той, где Павлик и Вита неохотно провожались полуночью и в бурные дожди. Это был путь их притирания, одобрения, возближения до субатомных расстояний экспертизой чувств. Утыкания низенькой девочки чуточку толстеньким реквизитиком-носиком в грудь уже не-мальчика не ранили, но пронизали настолько остро, что не оставляли шансов жить без такой носастенько-закрылочной сказочности заката.

закатные.mkv

Полинялое за день солнышко продолжило радовать других живущих. А моё солнышко вздумало дарить жизнь мне. Где-то там, на зеленях призрачных трав, сидим мы. Она, как обычно, передо мной. А глазки её взираются в закаточности. Сама она прекратила закатывать свои маленькие зеркальца душевности, лишь греет меня.

Глажу по головке. Цветочность вбивается в нос, соревнуясь с запахом её кожицы в самом низком верху. Помню, как закат нашей ссоры так же закончился головкопоглаживанием и мирным прижиманием. Солнце коснулось горизонта.

Обнял чуть ниже груди. Так я её обнимал в маленьких шалостях, на закатах наших утренних снов, распластавшись на полу и оберегая всю её женственность. Одна восемнадцатая солнца уже скрыта.

Обнял её за талию. Так я обнимал её, прогуливаясь и вдыхая новые парфюмы её словечек. Теплота от заката тишины и её тельца – вот что значило это обнимание. Она молчит, треть солнца скрылась прочь от нас, а она улыбается глазками.

Я обнял её за ножки. Так я обнимал её тайной ночью, неся неизвестно куда в судьбу. Сладкое сожаление, что ещё всё не так, как у людей, охватывало её тогда, означая скорый закат её предрасставально-подъездного разговорчика со мной. Солнце спряталось наполовину, а её ножки уже начинают холодеть в дрожи любовности.

Я обнял её всю. Опеленал, обездвижил, перестал осознавать нас в качестве двоих, а только одного целейшего. Так обнимал я её на закате деревенских обыденностей, которые были нам нипочём. Солнце отгородилось от нас, а я не заметил, как прошёл все круги её обнимистого рая. Фиолетово-розовая наледь лета крепко сковала наши тела, чтобы микробовые мелочи нас не разъели.

Обожаю её рассветы в темноте полуночи.

.6. 

Щёчки

. Прикосновенные лишь для Пашки индикаторы всех эмоций, царящих на тронах души Виталины I. Их невозможно было тронуть в момент почти разрыва навсегда, но разрешалось трогать сколько угодно во время преодоления одного из этапиков: съезда воедино в однокомнатный нешалашный рай.

Прижмись к ним, Паша, – и улетание в бесконечность тебе обеспечено.

Ву-у-у-у-у-у.

Чудесные лопасти. Могут как измельчить душу молодого человека в фарш, так и привнести приятные прохладности от лёгкого круговерчения. Треугольником сопровождали Павла по ночному полугороду и родинки на этих щёчках. Нечто непознанное и затаённое, ничего не оставляющее и будто отходящее по этим дорожкам у носика. Так шёл и воздушный парень по своим дорогам, всё больше впуская в мысли Виталинку. Пощёчины же он от неё получал только по его же просьбе.

Плёх. ПлЁх. ПЛЁХ!

.7. 

Губки

. Избороновались ещё не придуманного вкуса губки, чуточку налились – и в первый раз поцеловали Павлика в ночном общежитийном происшествии, хватая при этом несколько лун сразу. Как было неловко, неопытно, бессознательно, но всё это удалось. Виталинины губки были символом глубокой нежности и почти бесконечно вырывавшимся потоком слов, смехов, криков, всех звуков общего их мирка. Их смущённая улыбка капучиново принимала предложение Пашки встречаться, они же влетели в створчатость бойфрендового рта во время признания в любви.

Сосредоточенность важности, центр Вселенненькой твои губочки, Виталин. Я даже знаю, как ты улыбнёшься. Нужно собирать тебе букетики, как будто я маленький и чувствую унежнение (не унижение ли после?). Только целуй со смехом меня в зевок, пугливая шелкопрядка моих чувств, а я буду вдыхать запахи твоего сна.

.8. 

Подбородок.

Его слишком частые дрожания сулили солёности, хотя никакие опилки в глазки не попадали. Так в детстве огорчался Пашка, так в юношестве он мог огорчить маленькую свою избранницу.

Кап-кап-кап.

Долбаная капель. Когда же она думает закончиться?

Это очередной полустанок для слёзок. Ныне из всех карт поезда-капельки выбрали именно этот маршрут. Этот юноша бессилен их остановить. Это хуже Неуправляемого. Или Воспламеняющей взглядом.

[восполняющая рядом].fb2

В этом Пашкином сне от Макги ей досталась только кинговская фамилия. Вроде бы всё.

Я ещё могу внушать мысли другим людям.

Да, она ещё могла внушать мысли другим людям. Он почти забыл. Но сложнее запамятовать её имя, даже если постараться это сделать, обратившись за помощью к её дару. Вита. А в стране, куда она переехала (что очень зря, крошка!), её звали просто Ви. Прошло ведь не так много времени, верно? Сменилось от силы только одно поколение на этой планете, которую легко разрушила бы её мама пирокинезом. Но пока всё тихо, не так ли?

Тихо, как на том поле, где они бежали, скрывались, топтались.

ТОП-ТОП-ТОП. Бежим-пока-есть-время.

Да зачем это всё? Что осталось от той Конторы? Зализала ли она оконные раны-рамы? Зарубцевались ли её выжженные территории? Незачем это знать. Видимо, тут была какая-то другая мутированно-эволюционированная Контора, каким-то образом пронюхавшая что-то, как недообугленная на линии электрозаграждения собака. Снова те же агенты в серых костюмах, только уже поодиночке. А он уже как будто всё видит сверху. Скажите ещё, что у Павла тоже есть какой-то дар, чёрт-бы-вас-побрал! Может, и есть. Чёрт его знает. Демон его знает. Дьявол его знает. Тот самый, сидящий иногда внутри.

Скроемся от них, милый. Вон в том лесу.

Да, скорее бы попасть в тот лес. Есть в их общем стремлении нечто партизанское. ТОП-ТОП-ТОП.

А пока перед ними – посеревшее осеннее поле, ветер сердится на какие-то ссохшиеся кости кустарников, знакомые с детства яблони. Никакого солнца, никакого выражения у неба, пепельно-удушающего и завидующего нашему движению. Видимо, не защитил пару и родной дом, придётся бежать далее. И Пашка мчится по полю так, как когда-то сбегал от жестоких повадок страдающего алкоголизмом отца, стремится к границе, которая точно должна спасти.

Он как будто рассчитывает хоть на какое-то спасение и почему-то всё ещё любит меня, следует за мной, хоть я его не привязывала к себе даже самыми невидимыми крепкими нитями. Хоть бы где-то для нас был покой, а не ТОП-ТОП-ТОП. Возможно, нас унесёт этот чух-чухающий поезд куда-то далеко, как того хотел бы и мой дедушка, которого я всегда буду звать дедушкой Андреем. Вот он, этот междугородний недолговременный железный механизм, и я даю мысленный посыл своему бегущему несчастному счастью. Как хорошо, что от этого даже не болит голова. С-другими-не-так.