чей лепет – юный мёд;
чьи думы, будто стайки,
кружат свой хоровод.
Очей туманный мрамор
среди мозаик глаз,
а смоль вокруг, как рама
картины, что анфас.
Ручны ко взору люди,
луны улыбчив сгиб.
Глубокий взгляд до чуда.
И я попал в ту зыбь.
Не выбраться из вязи
песочной. Зыбкий плен.
Тону в агатной массе,
и не иной взамен.
Панковой Катюше
Воскресение провинции
Осколки вечернего боя,
клоками обрывки погонь,
и щедрые ливня удои
уняли древесный огонь.
Кровавы следы тротуаров
за угол, скамейки ведут.
Вчерашни цари будуаров,
колышась, несвязно идут.
И скользко пылятся огрызки.
Разлито картинно питьё.
Нет света и счастия впрыска
в заглохшее сердце моё.
О! Латекс наполнен до трети -
остатки, наверно, души.
И сплюнуты кем-то гаметы.
Разбросаны чашки, гроши.
Повырваны рёбра забора,
слетела с деревьев парша -
то подвиги кули, эфоров,
кем ночью делилась межа.
Пейзаж этот взор не ласкает.
Уныло-застывшая чушь.
Лишь утренне солнце сверкает
в коричневом зеркале луж.
Смирение
Я свыкся с новым ритмом петь,
обвыкся в новом счастья доме,
порядок новый принял. Сеть
указов новых ловит. Кроме
всего, что принял, есть ещё.
И день за днями множит требы.
Стал мой приказчик палачом.
Прозрели все, что были слепы.