И правит этим бес.
Стрельба, резня и стоны.
Борьба идёт на нас.
Коль будет гон погони,
то сдохнем через час.
Пока же фронт стабилен,
жильцы поспешно жнут,
снуют в деревьях пилы,
детишки не ревут.
Как будет житься завтра?
Кто будет падать, жить?
Надеемся на кадры,
что смогут защитить…
Двухэтажные хрущёвки
Дома, как стога из рассыпчатой глины,
накрытые шифером, сталью и сном,
старинной, графитной, рифлёной резиной,
помятым, корытным и вымокшим дном,
ветвями и ржавчиной листьев гниющих,
просохшими кронами летних дерев,
кусками суков отпадавших, длиннющих,
взлетевшими тканями дядь или дев,
покрышками, толями, сажей и пылью,
ворсинками проволок, шерсти, волос,
пушинками, перьями с килей и крыльев,
упавшими нотами грома и гроз,
помётом, лучами, дождями, снегами,
роями зелёных и алчущих мух,
валежником, кедами и сапогами
я тридцать пять лет лицезрю тут вокруг…
Распределение на работу во времена СССР
Окружная даль широка и длинна;
смиряет последних убогих и нищих.
По жизни на сердце одна лишь вина,
что я не сбежала от старородивших.
Они – поселенцы у "важных" границ,
где нет городов, доброты, урожаев,
просвета во тьме, мужиков и больниц…
"Зачем они в ад меня этот рожали?"
Родительский быт износил много жил.
Сиделкой их хвори блюла до упаду.
Дрянное житье довело до могил,
что тихо молчат тут без стел и оградок.
Вот так, просидев и помочь не сумев,
увязла я в скорби, годах и безвольи.
Из глины и палок отстроив дом-хлев,
осталась в плену у ветров среди поля.
Вокруг нет дорог, очень мало лесов,
а цены на уголь – почти как алмазы.
Осталось три пары беднейших дворов,