В объятиях греха

В объятиях греха
Алеся Троицкая

Мистические города #2
Франция, конец XV века – эпоха инквизиции и охоты на ведьм. Я, юная послушница Мариэль де Вер, стала жертвой жестокой судьбы и собственной запретной страсти. Одна роковая ночь любви с Тристаном, молодым монахом, изменила мою жизнь навсегда. Разоблаченная и опозоренная, я потеряла все. Но самое страшное – во мне пробудилось древнее проклятие суккубов. Теперь мой поцелуй превращает мужчин в покорных рабов. Я стала орудием порабощения, опасным для всех. Лишь бегство сулило призрачную надежду на искупление.Но разве можно убежать от прошлого? Спустя пять лет судьба вновь свела нас с Тристаном. Но того пылкого юноши, которого я любила, больше нет, его сменил закаленный мужчина-инквизитор, чья цель – искоренять таких, как я. Сумеем ли мы преодолеть пропасть прошлых обид и искупить грехи юности? Или искры былой страсти разожгут лишь костер ненависти, на котором мне суждено сгореть?

Алеся Троицкая

В объятиях греха

Пролог

Пролог

Руан, Франция, 1485 год

Женский монастырь Святой Урсулы

Полночь окутала монастырь душным покровом, когда я крадучись пробиралась по узким коридорам. Пламя факелов металось в причудливом танце, отбрасывая на стены тени, подобные жадным рукам тайных любовников. Сердце трепетало где-то в горле, каждый шорох отзывался покалыванием в пояснице и истомой в бедрах.

У двери в келью Тристана меня уже ждала Изабелла. В призрачном мерцании ее фигура казалась сотканной из теней и лунного света. Черные омуты глаз затягивали, манили в пучину запретного, губы влажно поблескивали, распаляя воображение.

– Он уже спит, – промурлыкала она, притягивая меня в обволакивающий мрак кельи. – Мое зелье свалило его наповал. Ничто не помешает нам насладиться этой ночью сполна.

Дрожа, я попыталась возразить, воззвать к остаткам благоразумия. Но жаркие объятия Изабеллы душили мольбы и доводы рассудка на корню. Ее прикосновения прожигали до костей, до самой души.

– Отринь все запреты, – шептала она, и голос ее сочился сладчайшим из ядов. – Эта ночь подарит то, о чем ты грезила в самых смелых, постыдных фантазиях. Так бери же, пока не поздно!

Любопытство и темное, порочное желание затопили сознание одуряющим маревом. Все то тайное, недозволенное, будоражащее, что снилось в одиноких ночных грезах, сейчас было так близко, лишь руку протяни. Сколько раз я просыпалась на разворошенных простынях, сгорая от странной, болезненной неги!

И вот ОН – недвижим и безмятежен, точно языческий бог, сраженный хмельным зельем. Черные ресницы отбрасывали густые тени на точеные скулы. Властный излом бровей, твердый абрис губ – даже во сне Тристан выглядел порочно притягательным. А его тело, крепкое, литое, прикрытое тонким покрывалом, будило самые дерзкие мысли.

– Ты ведь жаждешь его, – чуть слышно выдохнула Изабелла, и ее дыхание опалило мою шею. – Грезишь, как он овладевает тобой – грубо, властно, самозабвенно. О, я знаю этот голод!

Да, я жаждала. Грезила. Сгорала от невозможного, запретного вожделения. От желания подчиниться и в то же время подчинить.

– Так чего ты медлишь? – голос Изабеллы гипнотизировал, лишал воли. – Завтра твоя свобода навеки отойдет старому графу. Так используй же этот шанс – ради тех лет, той страсти, которой у тебя уже не будет!

Ее слова разжигали первобытный огонь, сметали последние запреты. Дрожа всем телом, я склонилась над спящим Тристаном, жадно вбирая каждую черточку. Упругие завитки волос, трепет ресниц, мужественный овал подбородка.

Идеальный изгиб губ дрогнул, будто почуяв мое присутствие. Широкая грудь поднялась в глубоком вздохе, натянув ткань туники.

Не в силах противиться безумному порыву, я протянула руку. Самыми кончиками пальцев провела по его щеке, очертила контур губ. Кожа оказалась твердой, горячей, покалывающей подушечки легкой щетиной.

– Ну же, – почти простонала Изабелла, вновь материализуясь за спиной. – Решайся! Возьми то, что принадлежит тебе по праву!

Остатки здравомыслия и благоразумия таяли, точно свечной воск. Пальцы дрожали, распуская завязки плаща. Грубая ткань стекла на пол, за ней последовала тонкая рубашка, пахнущая лавандой.

Я застыла перед спящим Тристаном – обнаженная, дрожащая, сгорающая от стыда и вожделения. Чувствовала спиной взгляд Изабеллы – горячий, жадный, почти осязаемый. Слышала ее прерывистое, возбужденное дыхание.

А затем, повинуясь неодолимому импульсу, шагнула к постели. Откинула одеяло и скользнула к недвижимому телу. Прижалась всем существом, до боли стискивая зубы, чтобы не застонать. Кожа Тристана обожгла мою обнаженную грудь, твердые мышцы будто впечатались в мягкость моего тела.

Голова кружилась от ошеломляющей близости, от пьянящего мужского запаха. Кровь стучала в висках, в горле пересохло. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.

Где-то на границе сознания раздался тихий смех Изабеллы. Мерцающий, зыбкий, он плыл по келье, дразня и завлекая. А в следующий миг мягкая ладонь легла мне на затылок, настойчиво пригибая ниже.

– Прими то, что предначертано судьбой, – выдохнула Изабелла, и в голосе ее мне почудились незнакомые, пугающие нотки. – Начни свой путь. Здесь. Сейчас.

Губы Тристана оказались прямо напротив моих губ. Приоткрытые, влажно поблескивающие, они дразнили и манили. Сулили неизведанное, запретное.

Долю секунды я медлила. А потом рывком подалась вперед и прижалась ртом к его рту.

Жар и мрак поглотили меня без остатка.

Глава 1

Я сидела на жестком соломенном тюфяке, тоскливо глядя в окно своей кельи. Сквозь тонкие прутья решетки виднелся клочок пасмурного неба, затянутого серыми облаками. Этот безрадостный вид казался мне отражением моей судьбы – такой же тусклой и предопределенной.

Меня зовут Мариель де Вер, и вот уже полгода я живу затворницей в женском монастыре Святой Урсулы в Руане. Запах ладана и воска пропитал каждый камень этих древних стен. Звон колоколов отмеряет часы, дни, недели моего заточения. Грубая шерстяная ряса постоянно раздражает кожу, напоминая о тщете земных удовольствий.

Мой отец, граф Гийом де Вер, упрятал меня сюда, чтобы уберечь мою честь для будущего мужа. А ведь мне уже восемнадцать лет – возраст, когда многие девушки становятся женами и матерями. Но отец решил, что я недостойна обычного женского счастья.

Я часто вспоминала свою прежнюю жизнь в родовом замке. Уроки танцев и музыки, прогулки верхом, балы и праздники – все это теперь казалось сном. Отец всегда был строг со мной, но лишь после смерти матери пять лет назад он стал совсем суров и замкнут. Именно тогда он и решил выдать меня замуж за человека, годившегося мне в деды.

С того дня моя судьба была решена. Отец обещал отдать меня в жены своему давнему соратнику, графу Арно де Монтиньи – богатому и знатному вельможе, но старику, годившемуся мне в деды. Я знала, что он славился своей набожностью и тяжелым нравом. Одна мысль о браке с ним повергала меня в отчаяние.

Мои дни в монастыре тянулись мучительно однообразно. Утреня, месса, работа в саду или трапезной, вечерня, повечерие – и так изо дня в день. Я задыхалась в холодных каменных стенах, мечтая о воле и любви.

Среди послушниц у меня не было подруг. Я держалась особняком, страшась доносов и наказаний. Надменная Жанна, дочь виконта, постоянно пыталась выслужиться перед настоятельницей и следила за каждым моим шагом.

Несмотря на унылую погоду, во дворе монастыря царило необычное оживление. Привлеченная шумом, я, как и другие послушницы, прильнула к узкому окну на втором этаже, рискуя быть замеченной.

Тяжелые дубовые ворота обители медленно отворились с протяжным скрипом. Две массивные створки, окованные железом, впустили небольшую повозку, запряженную парой гнедых лошадей. Колеса прогрохотали по булыжной мостовой, поднимая облачка пыли.

Из повозки вышли двое мужчин в темных одеяниях. Старший, отец Бенуа, был высоким седовласым монахом лет шестидесяти. Его загорелое морщинистое лицо выражало усталость от долгого пути. Он опирался на посох, тяжело ступая по земле.

А вот его спутник… Я затаила дыхание, когда увидела молодого монаха. Ему было не больше двадцати пяти лет, но он излучал ауру зрелости и уверенности. Стройный и подтянутый, он легко спрыгнул с повозки. Тёмно-коричневая ряса облегала его статную фигуру, намекая на крепкие мышцы под грубой тканью.

Но настоящим откровением было его лицо. Несмотря на тонзуру – гладко выбритую макушку, обрамленную короткими каштановыми волосами – он был умопомрачительно красив. Точеные черты лица словно были высечены искусным скульптором: высокие скулы, прямой нос, твердый подбородок. Его кожа, загорелая и гладкая, говорила о том, что он проводит много времени под открытым небом.

Но самыми поразительными были его глаза. Ярко-синие, обрамленные густыми темными ресницами, они сияли на его лице, как два сапфира. Взгляд этих глаз был пронзительным и в то же время теплым, полным ума и сострадания.

Когда он обернулся, осматривая монастырский двор, наши взгляды встретились. На мгновение время остановилось. В его глазах промелькнуло удивление, сменившееся интересом и чем-то еще, чему я не могла дать название. Легкая улыбка тронула его губы, и на его щеке обозначилась очаровательная ямочка, придавая ему на миг почти мальчишеское выражение. Но затем он отвел взгляд, и момент был упущен.

Я почувствовала, как сердце в моей груди забилось чаще. Никогда раньше я не испытывала ничего подобного. Этот молодой монах в одно мгновение перевернул весь мой мир, заставив усомниться во всем, что я знала раньше.

Но чары рассеялись, когда раздался резкий голос настоятельницы, матери Софи:

– Сестры! Немедленно отойдите от окон! Разве это подобающее поведение для невест Христовых? Вы позорите нашу обитель своим бесстыдным любопытством!