Десять тысяч дверей

СРАВНИТЕЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ПРОХОДОВ, ПОРТАЛОВ И ДВЕРЕЙ

В МИРОВОЙ МИФОЛОГИИ

Эту работу выполнил Йуль Ян Ученый для Университета Города Нин в период с 6908 по ____ год в качестве частичного подтверждения Учености.

Данная монография рас сма тривает преобразования повторяющегося мотива в мировых мифологиях: проходы, порталы, двери. На первый взгляд, в подобном исследовании можно усмотреть грехи, присущие множеству академических трудов, – фривольность и тривиальность, – однако автор полагает своей целью продемонстрировать важность дверных проемов как феноменологических реалий. Потенциальный вклад в другие дисциплины – граммалогию, глоттологию, антропологию – представляется огромным, однако автор позволит себе высказать амбициозное предположение о том, что данное исследование уходит далеко за рамки современного научного знания. На самом деле эта работа способна в корне изменить наше коллективное понимание физических законов вселенной.

Моя основная гипотеза такова: проходы, порталы и двери, упоминаемые во всех мифологиях, имеют в основе физические аномалии, которые позволяют индивидам совершать путешествия из одного мира в другой. Или, говоря простым языком: эти двери существуют на самом деле.

Ниже я приведу обширную доказательную базу для подтверждения данной гипотезы, снабженную теориями, касающимися природы, происхождения и предназначения дверей. Ключевыми являются следующие положения:

I. Двери представляют собой междумировые порталы, существующие только в точках особого, не поддающегося определению резонанса (то, что физико-философы называют «слабым сопряжением» между вселенными). Хотя рукотворные конструкции – дверные проемы, арки, занавеси и так далее – могут окружать дверь, естественное явление во всех случаях возникает раньше, чем его оформление. По физическим или антропологическим причинам обнаружение данных порталов представляет огромную сложность.

II. Существование таких порталов обусловливает некоторую степень утечки: материя и энергия свободно перемещаются через них, так же как люди, иные существа, музыка, изобретения, идеи – короче говоря, все то, что порождает мифологии. Если проследить за историями, в основе почти любой из них можно обнаружить дверь[2 - Ранее ученые достигли успехов в сборе и документировании подобных историй, но совершили ошибку, не поверив в них, и таким образом упустили единственный артефакт, связующий воедино каждый миф: дверь.См. Джеймс Фрэзер. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. Второе издание (Лондон: Макмиллан и Ко. Лимитед, 1900).].

III. Вышеупомянутая утечка и порожденные ею сюжеты всегда были и остаются важным элементом в культурном, интеллектуальном, политическом и экономическом развитии человечества во всех мирах. В биологии двигателями эволюции являются мутации генов и изменения окружающей среды. Двери впускают в мир перемены. Перемены же, в свою очередь, порождают все остальное: революции, сопротивление, борьбу за права, восстания, изобретения, коллапс, реформы – иными словами, все жизненно необходимые компоненты человеческой истории.

IV. Двери, как все наиболее ценные вещи, отличаются хрупкостью. Автору не удалось обнаружить ни одного способа заново открыть ранее закрытую дверь.

Свидетельства, подкрепляющие положения I–IV, подразделены на восемнадцать категорий, представленных ниже в виде…

По крайней мере, такую книгу я намеревался написать, когда был молод и самоуверен.

Я мечтал о неоспоримых доказательствах, научном признании, публикациях и лекциях. У меня накопилось множество ящиков, заполненных пронумерованными карточками, каждая из которых представляет собой маленький кирпичик в огромной стене моего исследования: индонезийская легенда о золотом древе, чьи ветви образовывали сияющую арку; кельтский гимн, в котором упомянуты ангелы, пролетающие через врата рая; воспоминание о Мали, где стоит резная дверь, присыпанная песком, почерневшая от секретов, которые хранила веками.

Но такой книги у меня не вышло.

Вместо этого я написал нечто странное, глубоко личное и крайне субъективное. Я ученый, исследующий собственную душу; змея, кусающая себя за хвост.

Но даже если бы я смог укротить свои порывы и написать что-то научное, боюсь, это не имело бы значения, ведь кто воспримет всерьез мои утверждения без неопровержимых доказательств? Доказательств, которые я не могу представить, поскольку они исчезают почти сразу после того, как я их обнаруживаю. За мной по пятам ползет туман. Он стирает мои следы и уничтожает все материальные подтверждения. Он закрывает двери.

Поэтому книгу, которую читатель держит в руках, нельзя отнести к числу научных работ. Она не вычитана редактором и содержит мало научно проверяемых фактов. Это просто рассказ.

Но я все равно ее написал. На это есть две причины.

Во-первых, все, что написано, существует в действительности. Слова и их значения имеют вес в материальном мире, они творят и преображают реальность в древнейшем акте волшебства. Возможно, даже мой собственный текст – отвратительно бессильный в своей сути – способен дотянуться до нужного человека, рассказать такую нужную правду и изменить природу происходящего.

Во-вторых, долгие годы исследований убедили меня, что любая история, даже самая грубая народная сказка, имеет значение. Истории – это артефакты и палимпсесты, загадки и хроники. Красные нити, которые могут вывести нас из лаби ринта.

Я надеюсь, что моя история станет для читателя такой нитью и что на конце этой нити его будет ждать дверь.

Глава первая,

в которой мы знакомимся с мисс Аделаидой Ли Ларсон и повлиявшими на нее событиями

Ее происхождение и ранняя жизнь. Открытие двери. Закрытие двери. След, оставленный в душе юной девочки.

Мисс Аделаида Ли Ларсон родилась в 1866 году.

Мир только начал нашептывать себе под нос слово «прогресс» заодно с такими словами, как «порядок» и «свободная торговля». Железные дороги и телеграфные линии тянулись через границы, как длинные цепочки стежков; империи стремились отхватить по кусочку африканского побережья; хлопчатобумажные фабрики бурлили и гудели, затягивая в свое нутро ссутуленных рабочих и выдыхая густой дым.

Но другие, старые слова, такие как «хаос» и «революция», все еще оставались где-то на полях. Европейские восстания 1848 года еще висели в воздухе, как пороховой дым; индийские сипаи[3 - Сипаи – наемные солдаты в колониальной Индии, рекрутировавшиеся европейскими колонизаторами. – Примеч. ред.] еще чувствовали во рту привкус слова «бунт»; женщины перешептывались и объединялись, шили знамена и печатали памфлеты; освобожденные рабы стояли, сбросив оковы, в лучах кровавого рассвета новой нации. Короче говоря, налицо были симптомы мира, полного открытых дверей.

Но семейство Ларсонов совершенно не интересовалось жизнью большого мира, а большой мир вежливо отвечал взаимностью. Их ферма располагалась в небольшой зеленой лощине в самом центре страны, как раз там, где находилось бы сердце этой земли, если бы она была телом живого существа. Обе армии времен Гражданской войны не удостоили эту ферму вниманием, когда проходили мимо. Семейство выращивало достаточно кукурузы, чтобы прокормить себя и четырех молочных коров, заготавливало достаточно конопли, чтобы продавать пеньку на хлопковые фабрики, располагавшиеся ниже по реке, и успевало засолить достаточно мяса, чтобы к весне у домочадцев не начали шататься зубы. Их интересы не выходили за пределы принадлежавших им семи акров, а политические взгляды сводились к поговорке, которую любила повторять Мама Ларсон: «Богач творит как хочет». В 1860 году молодой Ли Ларсон в приступе патриотизма отправился в город, чтобы отдать свой голос за Джона Белла, а потом выяснилось, что последний проиграл не только мистеру Линкольну, но также Дугласу и Брекенриджу. Это происшествие в очередной раз убедило клан Ларсонов в том, что политиканство – лишь предлог, выдуманный, дабы отвлекать рабочий люд от дела.

Во всем этом Ларсоны совершенно не отличались от своих соседей. Сомневаюсь, что до меня какой-нибудь биограф, хроникер или даже местный журналист хотя бы раз упомянул их имена в печатном тексте. Во время написания этой книги я попытался взять несколько интервью, но на меня смотрели с недоверием, и разговор не задавался. Это было все равно что допрашивать скворца или белохвостого оленя.

Но у Ларсонов имелась одна необычная особенность: к моменту, когда родилась Аделаида Ли, все оставшиеся в живых члены семьи были женского пола. По причине невезения, сердечной недостаточности и простой трусости их мужья и сыновья оставили на произвол судьбы нескольких женщин с волевыми подбородками, которые с виду так походили друг на друга, что вполне могли быть одной и той же женщиной в разные периоды жизни.

Ли Ларсон ушел последним. С присущей ему несвоевременностью он отправился на юг вступать в ополчение лишь тогда, когда Конфедерация уже была на последнем издыхании. Его молодая жена – бесцветная девушка из соседнего округа – осталась на ферме ждать новостей. Новости не пришли. Вместо них семнадцать недель спустя, в ночи, объявился сам Ли Ларсон в потрепанной форме и с кусочком свинца в левой ягодице. Через четыре дня он снова ушел, направляясь на запад с затравленным выражением на лице. Но этих дней хватило, чтобы зачать жене ребенка.

Аделаиде Ли было три года, когда ее мать не смогла больше противостоять чахотке и меланхолии и окончательно угасла. С тех пор девочку воспитывали бабушка и четыре тетки.

Так и получилось, что Аделаида Ли родилась в горе и бедности, а выросла в невежестве и одиночестве. Пусть эта история о низком происхождении наглядно продемонстрирует: то, откуда человек начинает, необязательно предопределяет то, каков будет конец его истории. Аделаида Ли с возрастом не превратилась в еще одну типичную бледную женщину из рода Ларсонов[4 - Ученые утверждают (Клаус Бергнон, «Эссе о судьбе и праве крови в средневековой литературе», отправленное Американскому антикварному обществу, 1872), что значимость кровных уз и происхождения является повторяющимся мотивом во многих сказках, мифах и легендах.]. Она стала совершенно иным существом, таким сияющим, диким и необузданным, что ей оказалось мало места в одном мире и она была вынуждена найти другие миры.

Имя Аделаида – очаровательное женственное имя, доставшееся ей в наследство от прапрабабки с французско-немецкими корнями, такой же бес цветной и полупрозрачной, как мать самой Аделаиды, – было обречено изначально. Не потому, что сама девочка имела что-то против; просто это имя скатывалось с нее, как вода с жестяной кровли. Оно подошло бы хрупкой девочке, которая читает молитвы перед сном, держит одежду в чистоте и смиренно опускает взгляд, когда с ней говорят старшие. Это имя совершенно не годилось для тощей, неряшливой дикарки, которая теперь жила в доме Ларсонов, словно пленный во вражеском лагере.

К пятому дню рождения все в доме, кроме тетушки Лиззи, которую никакая сила не могла бы заставить изменить своим привычкам, признали поражение и стали называть девочку Ади. Это имя звучало короче и жестче и намного лучше подходило для окриков и упреков. В итоге оно к ней прицепилось, хотя упреки продолжали пролетать мимо ушей.

Ади провела все детство, исследуя семейные семь акров вдоль и поперек, как будто уронила в траве что-то ценное и надеялась отыскать. Или, скорее, как собака, которая рвется с короткого поводка. Она знала эту землю так, как может знать только ребенок. Она изучила ее в мельчайших подробностях и в буйстве воображения – немногие взрослые на это способны. Она знала, в каком месте молния попала в платан, образовав укромную расщелину, и где бледные шляпки грибов образуют «ведьмины кольца», и где на ручье можно увидеть, как блестит под водой «золото дураков» – блестящий минерал пирит.

Особенно хорошо она изучила каждую доску и балку в полуразрушенном доме, стоявшем на узкой полоске сенокоса, которая раньше принадлежала другому семейству, на дальней окраине фермы. Когда Ларсоны купили ферму, дом уже стоял заброшенным и продолжал разваливаться в последующие годы, оседая в землю, как некое доисторическое существо, увязшее в яме с дегтем. Но для Ади он мог стать чем угодно: старым замком, фортом разведчиков, пиратской обителью или логовом ведьмы.

Поскольку дом стоял на их участке, бабка и тетушки не запрещали ей играть в нем. Но всякий раз, когда она возвращалась, пропахшая сосновой смолой и трухой, они обращали на нее пристальные взгляды, пугали страшилками про старый дом («Там живут призраки, знаешь ли, это всем известно»!) и предупреждали о том, какая судьба грозит любителям бродить невесть где.

– Твой отец любил бродить, – мрачно кивала бабушка, – и глянь, как все обернулось.

Ади постоянно слышала напоминания о судьбе отца: брошенная жена, дочь-сирота, и все из-за того, что ему не сиделось смирно. Но на девочку такие предупреждения не действовали. Да, отец бросил их, в этом не было сомнений, но зато ему довелось увидеть любовь, войну и, может, какой-то иной, пьянящий мир за пределами фермы. За такое приключение не жаль заплатить любую цену.

(Подозреваю, что жизнь Ли Ларсона определялась скорее импульсивностью и трусостью, чем страстью к приключениям, но всякой дочери необходимо видеть хоть что-то хорошее в отце. Особенно если его нет рядом.)

Временами Ади отправлялась бродить с определенной целью, например, она спряталась в поезде Центральной железной дороги Иллинойса и успела доехать до Падуки, прежде чем ее поймал контролер; а иногда она двигалась вперед ради самого процесса движения, как птицы. Ади целыми днями бродила по берегу реки, глядя на проходившие мимо суда в клубах пара. Порой она воображала себя членом экипажа, который стоит на палубе, опираясь на леер; но чаще представляла, что сама стала пароходом, созданным для того, чтобы прибывать куда-то и снова отправляться в путь.

Если бы мы отметили на карте ее детские экспедиции, представили ее открытия и цели в топографической форме и прочертили ее извилистый путь между ними, мы бы увидели девочку, которая пытается пройти лабиринт изнутри наружу; минотавра, который пытается выбраться на свободу.

К пятнадцати годам это хождение по кругу начало сводить ее с ума, а однообразие навевало тоску. Может, в итоге она бы замкнулась в себе, сломленная тяжестью окружавшего ее невидимого лабиринта, но ее спасло одно событие, настолько странное, что обычной жизни ей стало недостаточно: Ади убедилась в существовании сверхъестественного, встретив призрака на заброшенном сенокосе.

Это случилось ранней осенью, когда высокие травы в поле выгорели до рыжевато-розового оттенка, а карканье ворон отчетливо разносилось в прозрачном воздухе. Ади по-прежнему часто заглядывала в старый дом на окраине фермы, хотя и выросла из своих игр. В день встречи с призраком Ади намеревалась пролезть вверх по печной трубе и выбраться на крышу, чтобы полюбоваться беспорядочным полетом скворцов.

Подходя к полуразрушенному дому, она заметила какую-то темную фигуру и остановилась. Вне всякого сомнения, тетушки велели бы ей тут же развернуться и поспешить домой. Эта фигура могла быть либо незнакомцем – а встреч с незнакомцами следовало избегать любой ценой, – либо привидением, и это ничуть не лучше незнакомца.

Но Ади почувствовала, что ее тянет вперед, как стрелку компаса на север.

– Эй, там! – окликнула она.

Силуэт шевельнулся. Тонкий и длинный, он казался мальчишеским даже с большого расстояния. Незнакомец прокричал что-то в ответ, но слова прозвучали неразборчиво.

– Простите, что? – снова крикнула Ади, ведь хорошие манеры важны даже при общении с незнакомцами и призраками. В ответ ей раздалась еще одна цепочка бессмысленных звуков.