Десять тысяч дверей

Служба закончилась, и люди обступили чужака. Некоторые из семейств, сидевших на первом ряду, взяли на себя смелость заговорить с ним и представиться. Они надеялись, он получил удовольствие от скромной службы (хотя Ади глубоко сомневалась, что пастор Макдауэл стремился доставить кому-то удовольствие), и спрашивали, по каким делам он приехал в эти края. Может, у него тут родня? Или он занимается торговлей на реке?

– Благодарю вас, господа, но нет, речные суда меня не интересуют. Должен признаться, меня больше привлекает земля, и я присматриваю себе участок. – Его голос разнесся над головами прихожан, звучный, слегка гнусавый, с неместным акцентом. Мама Ларсон, стоявшая рядом с Ади, тихо фыркнула. Под церковной крышей не положено было повышать голос.

– В Мейфилде я услышал, что где-то здесь есть недорогой участок – говорят, там водятся привидения и он стоит заброшенный, – поэтому я решил воспользоваться возможностью обратиться к вам, гос пода.

По толпе прокатилась зыбь, и все отстранились от незнакомца. Вероятно, подумала Ади, им не очень понравилось, что северянин из большого города вломился в их церковь, желая уговорить кого-нибудь продать землю по дешевке. Они жили недостаточно далеко на юге, чтобы своими глазами повидать спекулянтов, но были знакомы с ними по уродливым картинкам в воскресных газетах и умели их распознать. Судя по тону их приглушенных ответов, Ади догадалась: они не хотят ничего продавать («Нет, сэр, здесь никаких участков нет, поищите в другом месте»).

Толпа начала рассасываться, и Ади побрела вслед за тетушками к проходу. Невозмутимый незнакомец продолжал улыбаться всем с благожелательной снисходительностью. Ади остановилась.

– У нас на ферме есть дом, всем известно, что там полно призраков, – одного я как раз вчера видела. Но участок не продается, – заявила она.

Ади сама не знала, зачем сказала это. Разве что ей хотелось сбить с незнакомца спесь и доказать: они не какие-нибудь нищие деревенские невежды, готовые продать участок за полцены из-за глупых суеверий. И еще, пожалуй, виновато было любопытство: ее влекли необычность этого человека и его принадлежность к внешнему миру.

– О, неужели. – Незнакомец улыбнулся, видимо, полагая, что это придает ему очарования, и наклонился поближе к ней. – В таком случае позвольте мне проводить вас к выходу. – Рука Ади оказалась в плену у незнакомца, а ноги вынуждены были поспевать за его шагами. Тетушки уже вышли на улицу и наверняка стояли у входа, обмахиваясь и сплетничая. – И какова же природа этих призраков? Что именно вы видели?

Но Ади уже потеряла всякое желание говорить. Она высвободила руку, пожала плечами с угрюмым видом, присущим подросткам, и ушла бы, так и не ответив, однако в последний момент встретилась с незнакомцем взглядом. Его глаза цветом напоминали луну или серебряную монету – неописуемо холодные, но в то же время влекущие, будто те обладали собственной силой притяжения.

Даже много лет спустя, лежа рядом со мной в теплых лучах вечернего солнца, Ади слегка вздрогнула, описывая этот взгляд.

– Расскажите мне все, – выдохнул незнакомец.

И Ади рассказала.

– Ну, я просто пошла к старому дому без особой цели, а там стоял мальчик-призрак. По крайней мере, так я думала поначалу, потому что он был чернокожий, в странной одежде и говорил тоже странно. Но оказалось, он вовсе не из ада. Не знаю точно, откуда именно он явился, но пришел он через дверь старого дома. И я рада, что он пришел. Он мне понравился, его руки… – Она резко закрыла рот, отшатнувшись и тяжело дыша.

Не слишком очаровательная улыбка снова сверкнула на лице незнакомца, когда он заговорил, только теперь в ней появилось что-то хищное.

– Спасибо вам большое, мисс?..

– Аделаида Ли Ларсон. – Она сглотнула, потом заморгала. – Прошу прощения, сэр, меня зовут тетушки.

Ади выбежала в дверь церкви, не оглядываясь на незнакомца в строгом костюме, но затылком чувствуя его взгляд – холодный, как десятицентовые монетки.

Поскольку ее тетушки отличались мягкосердечием, Ади всегда наказывали одинаково: на ближайшие два дня ей запретили покидать комнату на чердаке, в которой спало все семейство (кроме Мамы Ларсон, которая не столько спала, сколько дремала, пристроившись где-нибудь на первом этаже). Ади переносила свое заключение с большим трудом – все это время тетушкам приходилось терпеть топот и грохот над головой, будто в их доме поселилось крайне гнусное привидение, – но без особого сопротивления. Она решила, что следует усыпить бдительность родных, чтобы вечером третьего дня было проще вылезти через окно и спуститься по лозе жимолости.

В понедельник ей вручили корзину свежевыстиранного белья, которое нужно было сложить, и несколько стопок рваного исподнего для штопки, поскольку тетушка Лиззи считала, что пролежать в кровати целый день – это скорее награда, чем наказание, и грозилась, мол, завтра сбежит сама, чтобы ее тоже заперли наверху и дали ей отдохнуть. В обед до чердака начали доноситься ароматы жареного бекона и бобов. Ади уронила на пол Библию, требуя таким образом свою порцию.

Но никто из тетушек не пришел. Внизу прозвучал властный стук в дверь, за которым последовало изум ленное молчание пяти женщин, настолько не привыкших к посетителям, что они толком и не знали, как нужно поступать, когда к тебе в дверь стучатся. Затем раздались смущенный скрип отодвигаемого стула и шарканье, а потом звук открывающейся двери. Ади легла на пол и прижалась ухом к сосновым доскам.

Она ничего не расслышала, кроме низкого, чуждого звучания мужского голоса на кухне, вокруг которого поднимались и опадали, словно стая испуганных водоплавающих, голоса пяти женщин. Один раз до чердака донесся смех, густой, гулкий и будто хорошо отрепетированный. Ади вспомнила человека из большого города, пришедшего в церковь, и ей показалось, что вокруг сгустилась странная тьма, словно над горизонтом повис страх перед чем-то безымянным.

Гость ушел, дверь закрылась, и щебет тетушек перерос в нечто похожее на кудахтанье.

Прошел час или даже больше, прежде чем тетя Лиззи принесла на чердак тарелку остывших бобов.

– Кто это приходил? – спросила Ади. Она все еще лежала на полу, обездвиженная смесью усталости и тревоги.

– Не твое дело, любопытная ты наша. Просто нам принесли хорошие новости. – Лиззи сказала это с самодовольным видом, как человек, который скрывает какой-то огромный сюрприз. Будь это любая другая из ее тетушек, Ади, возможно, выпытала бы у нее побольше сведений, однако тетя Лиззи была подобна скале, с той разницей, что скала не высечет тебя за дерзость. Ади перевернулась на спину и уставилась на солнечные пятна, лежавшие на потолочных перекрытиях. Она задумалась о том, как может выглядеть солнце где-то в другом месте, в ином мире – и есть ли они на самом деле, эти иные миры. Рассказы юного призрака уже начали блекнуть и стираться из памяти.

Утром третьего дня Ади проснулась с тревожной тяжестью во всем теле. Ее тетушки и бабка все еще храпели и сопели, образуя бескрайнее море из одеял и женских тел. Серый рассвет подступал слишком медленно, будто с неохотой.

Ади сидела в напряжении, пока тетушки одевались, и мечтала поскорее выскочить в окно и побежать к старому сенокосу. У нее даже кости гудели и дрожали от возбуждения, а ноги постукивали по половицам. На чердаке было тесно; из-за ночного дыхания спящих в комнате стояла духота.

– Мы сегодня поедем в город, – объявила Мама Ларсон, указывая на свою парадную шляпу – огромную, белую, купленную где-то в середине века и впитавшую запах фаршированного кролика. – Но ты останешься здесь, Ади, за то, что так нас напугала.

Ади поморгала, а затем смиренно кивнула, поскольку из вежливости следовало поддержать иллюзию своего послушания.

К тому времени, как все женщины окончательно уехали – перед этим они целую вечность возились с платьями и чулками, а потом еще одна вечность ушла на то, чтобы убедить мулов встать в упряжь и начать тянуть повозку, – Ади почти трясло от желания оказаться в другом месте. Она схватила яблоко и рабочую куртку тети Лиззи и выскочила на улицу чуть ли не бегом.

У старого дома ее никто не ждал. Старого дома просто-напросто не было. Поле стало гладким, невыразительным и пустым, если не считать унылого воронья и свежего ряда железных столбов в земле.

Ади прикрыла глаза, чтобы справиться с внезапным приступом головокружения, и, спотыкаясь, побрела вперед. На месте полуразрушенного дома она обнаружила свежую гору деревянных обломков, как будто какой-то великан сломал его, протянув руку с небес.

От двери остались только покрытые мхом щепки.

Когда она вернулась домой, в окнах уже горел свет. Мулы снова паслись на лугу, взъерошенные и вспотевшие, а из кухни доносилось самодовольное хихиканье тетушек. Смех прекратился, когда Ади открыла дверь.

Все пятеро стояли вокруг стола, любуясь стопкой ровненьких коробок в кремовую полоску, явно из магазина. Упаковочная бумага окружала их, словно блестящее облако. Щеки тетушек порозовели от какой-то тайной радости. На их лицах играли странные девчачьи улыбки.

– Аделаида Ли, где…

– Почему на нашей земле поставили столбы? – перебила ее Ади.

Теперь она заметила, что все ее родственницы одеты намного богаче, чем утром, все в бархатных лентах, даже с иноземными турнюрами под яркими юбками. Ади в своем грязном платьице, со спутанной косой, вдруг почувствовала, что их разделяет огромное расстояние, как будто они с тетушками стоят у противоположных стен просторного зала.

На ее вопрос ответила Мама Ларсон.

– Нам наконец улыбнулась удача. – Она царственным жестом указала на кухонный стол. – Этот приезжий из большого города явился к нам вчера и предложил хорошие деньги за старый сенокос. Очень хорошие деньги. – Тетушки снова захихикали. – Не было никаких причин отказываться. Он выплатил все наличными – у него карманы набиты деньгами! – и я тут же подписала бумаги. Да и к чему нам это заросшее поле? – Последние слова прозвучали так, будто их уже не раз повторили за прошедший день.

Тетя Лиззи вышла вперед с коробкой в руках.

– Ну, не дуйся, Аделаида. Знаешь, я думала отложить это до дня твоего рождения, но… – Она открыла коробку и показала Ади длинный отрез лилового хлопка. – По-моему, отлично подходит к твоим глазам.

Ади почувствовала, что не в силах произнести ни звука. Она погладила тетю Лиззи по руке, чтобы все подумали, будто племянница расчувствовалась от благодарности, и убежала наверх, пока коварные слезы не покатились по щекам.

Ади свернулась, точно зверек, в середине своей провисающей веревочной кровати. Ей казалось, что все ее тело покрыто ранами, как будто острые травы в поле изрезали ее, отсекая ту детскую часть души, которая верила в приключения и волшебство.

Она весь день прождала у руин старого дома, уже зная, что юный призрак не появится, но все равно надеясь.

Может, на самом деле и не было никакого другого места, просто она, маленькая, одинокая и глупая, от скуки выдумала для себя историю про мальчика-призрака и иной мир. Может, не существует ничего, кроме ограниченного мирка ее тетушек и бабки – настоящего, как кукурузный хлеб и грязь, и такого же скучного.

Она почти поверила в это. Однако в глубине ее души взошло какое-то новое, дикое семя, которое отказывалось принимать этот мир таким, какой он есть.

Следует заметить, что двери можно понимать по-разному: это расколы и трещины, пути между мирами, загадки и границы. Но главное, двери – это перемены[5 - Эта теория – описанная во введении как положение III – основана на десятилетиях полевых исследований, но также находит косвенное подтверждение в многочисленных работах западных ученых.Взять, к примеру, «Историю Монгалов», высоко оцененный источник, касающийся ранних исследований европейцев и описывающий путешествие Джованни Плано Карпини к монгольскому двору в 1240-х годах. Карпини утверждает, что несколькими десятилетиями ранее в татарском государстве произошли огромные перемены, которым невозможно дать никакого разумного объяснения. Он записал распространенный монгольский миф о том, как в детстве Великий Хан исчез на какое-то время. Он прошел через проклятую дверь в пещере и не возвращался семь лет. Карпини предположил, что тот провел это время «в чужом мире» и вернулся с некой жуткой мудростью, позволившей ему завоевать Азию.Вполне вероятно, что человек не может пройти через дверь и вернуться обратно, не изменив при этом мир.]. Когда что-то проникает в мир через дверь, перемены тянутся следом, как дельфины за кораблем. Перемены уже опутали Аделаиду Ли, и она была в их власти.

Поэтому в ту ночь, лежа в постели, разбитая и потерянная, она выбрала веру. Она поверила в нечто безумное и потустороннее, в сухие губы мальчика, к которым она прикоснулась в сумерках, в существование разломов, через которые в мир проникает странное и чудесное.

И, поверив в это, Ади почувствовала, как беспорядочные сомнения юности осыпаются с ее плеч. Она стала гончей, которая вышла на след; моряком, которому после долгих скитаний вручили компас. Если двери и впрямь существуют, она отыщет их, будь их всего десяток или десять тысяч, и через них попадет в десять тысяч бескрайних других мест.