Десять тысяч дверей

Теперь Ади подошла уже достаточно близко, чтобы разглядеть его как следует. Возможно, ей все же стоило развернуться и побежать домой: кожа незнакомца оказалась густого красновато-черного оттенка, которому Ади не могла подобрать название.

Семейство Ларсонов обходилось без подписки на газеты, поскольку все нужные новости они узнавали в церкви, но иногда Ади удавалось стянуть чужие, уже прочитанные выпуски. Следовательно, она усвоила, что чернокожие незнакомцы опасны: видела статьи с описаниями их преступлений и рисунки, изображающие их тягу к невинным белым женщинам. На этих картинках мужчины напоминали чудовищ в рваных лохмотьях, с волосатыми руками и дурацкими выражениями лиц. Но мальчик, стоявший в поле, был не похож на рисунки в газетах: совсем юный – ровесник Ади или даже чуть младше, – длинноногий, с гладкой кожей. Его одежда представляла собой странную конструкцию из сукна, обернутого и задрапированного вокруг него, ниспадающего замысловатыми складками. Казалось, он стянул где-то корабельный парус и замотался в него. Черты его лица были тонкими и изящными, а глаза – ясными и темными.

Незнакомец снова заговорил. Теперь набор длинных слов звучал почти как вопросы. Наверное, это какой-то адский диалект, известный лишь демонам и призракам. Потом его слова вдруг изменились, будто щелкнул рычажок, и наполнились знакомыми звуками.

– Простите, госпожа, вы меня слышите? – Его акцент был ужасно странным, но голос звучал мягко, даже ласково, как будто он боялся спугнуть ее.

В это мгновение Ади решила, что тетя Лиззи права: газеты не стоят бумаги, на которой напечатаны. Этот завернутый в простыню мальчик с испуганным взглядом и ласковым голосом не мог представлять для нее угрозы.

– Я тебя понимаю, – ответила она.

Незнакомец подошел ближе, с сомнением и изумлением глядя на нее. Он погладил колоски и как будто удивился тому, как они покалывали кожу. Потом его рука поднялась выше. Бледная ладонь коснулась щеки Ади. Оба вздрогнули, как будто ни один из них не ожидал, что второй окажется осязаем.

Мягкость его голоса, искренность удивления, хрупкость тонких рук с длинными пальцами убедили Ади, что ей нечего опасаться.

– Кто ты? Откуда ты взялся?

Если это и был призрак, то какой-то потерянный и нерешительный.

Незнакомец помедлил, словно искал нужные слова на дальней полке в пыльной кладовой.

– Я… из другого места. Не отсюда. Я пришел через дверь в стене. – Он показал на полуразрушенный дом с просевшей входной дверью, которая давным-давно застряла в проеме, и Ади всегда забиралась в дом через окно. Теперь же дверь была приоткрыта. В узкую щель как раз мог бы пролезть худенький мальчишка.

Ади была достаточно разумной девочкой, чтобы понимать: с незнакомыми, завернутыми в простыню мальчишками, которые пробираются к тебе на ферму, утверждая, что попали сюда из другого места, нужно вести себя поосторожнее. Он либо сошел с ума, либо врал, и, так или иначе, тратить на него время не стоило. Однако при звуке его голоса у нее в груди вздрогнуло что-то, опасно напоминающее надежду. Надежду на то, что все это – правда.

– Ладно. – Она отступила на пару шагов и развернула над жесткими стеблями травы свое фланелевое покрывало, красно-белой расцветкой похожее на цирковой шатер. Ади примяла его и села, указывая на место рядом с собой.

Мальчик снова посмотрел на нее с очаровательным удивлением, потирая голые руки в попытке прогнать осеннюю прохладу.

– Видать, у вас в другом месте намного теплее, а? Вот, возьми. – Ади сняла с себя грубое холщовое пальтишко, которое столько раз переходило из поколения в поколение, что давно потеряло цвет и форму, и вручила его мальчику.

Тот натянул рукава на руки, будто зверек, которому зачем-то предложили надеть вторую шкуру. Ади была уверена, что он впервые в жизни видит пальто, и в то же время не понимала, как это возможно.

– Ну же, призрак, садись и рассказывай. Расскажи мне про это другое место.

Мальчик уставился на нее.

Я позволю себе небольшое отступление и опишу эту сцену с точки зрения самого мальчика. Только что он находился в месте, совершенно непохожем на заброшенный сенокос, где теперь оказался. Еще не успев привыкнуть к незнакомому солнцу, он увидел девушку, подобных которой не встречал никогда в жизни. Она подошла к нему широким шагом; ее платье с темными пуговицами шуршало, задевая траву, а спутанные волосы цвета озимой пшеницы покрывала широкополая шляпа. И теперь эта девушка сидела у его ног и смотрела снизу вверх ясными, немного озорными глазами, и он был готов сделать все, о чем бы она ни попросила.

Поэтому мальчик сел рядом и рассказал ей о другом месте.

Другое место было царством морской соли и ветра. Город, или даже страна, или даже мир (он пока еще не очень точно подбирал слова), где люди жили в каменных домах и носили длинные белые одежды. Мирный город, богатеющий благодаря торговле на побережье и славящийся словесным мастерством.

– У вас в городе много писателей? – Она произнесла слово, которое было ему незнакомо. – Ну, людей, которые пишут книги. Такие длинные скучные штуки про несуществующих людей.

На лице мальчика отразилось выражение глубочайшей сосредоточенности.

– Нет, нет. Слова.

Спотыкаясь в каждом предложении, он снова попытался объяснить природу написанного слова и мироустройства, относительную густоту чернил и крови, важность языков и их тщательного изучения. Но, учитывая его ограниченный словарный запас и ее склонность то и дело заливаться смехом, далеко они не продвинулись. В итоге он сдался и сам начал задавать вопросы о ее мире.

Она старалась отвечать как можно подробнее, но затворническая жизнь на ферме ограничивала ее знания. О ближайшем городе Ади знала совсем немного, а о мире в целом – только то, что почерпнула из двух лет обучения в школе, где все сидели в одном большом классе.

– У вас-то, наверное, все намного интереснее. Расскажи мне про океан. Ты умеешь ходить под парусом? Тебе много доводилось путешествовать?

Он начал рассказывать, она слушала, а тем временем на землю опускались сумерки, накрывая их, словно крыло огромной птицы. Ади заметила, что дневные звуки затихают и в воздухе разносятся ритмичные трели ночных птиц, и поняла, что ей давно пора домой, но не могла даже отвернуться. Она словно стала невесомой и парила в каком-то ином месте, где можно верить в призраков, волшебство, другие миры. И в этого мальчика, чьи руки быстро мелькали в полумраке.

– У нас дома никто не выглядит так, как ты. Куда делась твоя кожа? С тобой что-то случилось? Ты… Что… – Речь мальчика превратилась в череду восклицаний. Ади подозревала, что их можно перевести как «Что это, черт возьми, такое?» Он повертелся на месте, окидывая взглядом потемневшее поле.

– Это светлячки, призрак. Одни из последних в этом году. У вас по другую сторону двери таких нет?

– Светлячков? Нет. А для чего они?

– Ни для чего. Разве что для того, чтобы напомнить: уже темно и тебе здорово влетит, если живо не явишься домой. – Ади вздохнула. – Мне пора.

Мальчик уставился на вечерние звезды, которые сияли у них над головами, и в их ярком свете чудился немой укор. Еще одна цепочка слов, которую Ади без труда расшифровала:

– Мне тоже пора.

Он встретился с ней взглядом. Его темные глаза блестели.

– Но ты вернешься?

– Ох, черт, в воскресенье-то? После того, как я гуляла весь день допоздна? Мне повезет, если меня не запрут в сарае до самого Рождества.

Мальчик явно понял далеко не все в этом предложении, но продолжил настаивать, и в итоге они условились: через три дня они оба вернутся сюда.

– Я отведу тебя к себе, и ты поверишь.

– Как скажешь, призрак.

Мальчик улыбнулся. У него было такое окрыленное и восхищенное выражение лица, будто не было на свете ничего лучше, чем увидеться с ней в этом поле через три дня. Ади почувствовала, что ей ничего не остается, кроме как поцеловать его. Поцелуй вышел неловким – короткое прикосновение, к тому же она едва не промахнулась мимо его губ. Но после этого их сердца внезапно забились чаще, кожу начало приятно покалывать, а руки задрожали – пожалуй, это оказалась не самая плохая попытка.

Ади упорхнула в вихре из юбки и красного одеяла, а мальчик лишь через несколько минут вспомнил, где он находится и куда должен идти.

Дома Мама Ларсон встретила Ади тирадой о судьбе девочек, которые шляются по улицам допоздна, и о том, как она напугала и растревожила своих тетушек (тут тетя Лиззи встряла, чтобы заметить, мол, сама она только злилась, а не тревожилась, так что пускай Мама Ларсон говорит за себя), и о неизбежном упадке женственности в стране.

– И где же твое пальто, глупое дитя?

Ади задумалась.

– В другом месте, – наконец ответила она и вспорхнула по лестнице.

Как выяснилось, вытерпеть еженедельный воскресный ритуал посещения церкви несколько проще, если хранишь прекрасный и невероятный секрет, который сияет у тебя внутри, словно фонарь. Жители городка – точнее не столько городка, сколько таких же далеких и отрезанных от мира ферм, как хозяйство Ларсонов, – собиравшиеся вместе только на аукционы, похороны и службы, прошаркали к своим скамьям с теми же унылыми выражениями лиц, что и каждую неделю, и Ади почувствовала: на этот раз она приятно отличается от всех них. Проповедь, которую читал пастор Макдауэл, обтекала ее, как речная вода камень.

Семейство Ларсонов всегда сидело на третьем ряду с конца, поскольку Мама Ларсон считала, что сидеть впереди сродни высокомерию, а совсем уж сзади – невежливости. А еще всем им нравилось испытывать чувство собственного превосходства, видя, как опоздавшие прихожане протискиваются в церковь и садятся на последний ряд, стыдливо понурив головы. В это воскресенье последний ряд занимали краснолицые представители семейства Булеров и мальчишка Хэнсон, которому было уже за сорок, но его продолжали называть мальчишкой, потому что на войне он растерял последние мозги. Но в самом конце проповеди – это стало понять по тому, что пастор заговорил громче и принялся потеть еще обильнее, – какой-то незнакомец вошел в церковь и присел на второй с конца ряд.

Ади мало знала о внешнем мире, но с уверенностью могла сказать – этот человек явился оттуда. Все в нем говорило о любви к четкости и порядку. Его шерстяное пальто было короткого и строгого кроя. Из-под него выглядывали черные отглаженные брюки. Седеющие усы были подстрижены с хирургической точностью. По церкви пронеслось едва слышное шуршание, когда все прихожане разом попытались незаметно оглянуться на незнакомца.