Послушай, это Жизнь

Вспомнил он меня сразу, сказал, что ждал звонка, и предложил встретиться. Я не отказался, хотя не скажу, что горел желанием увидеть его. Что-то в нем было… не знаю, что. Может, просто он принес плохие новости – самые плохие за последние несколько лет. Восемь.

В кафе на набережной было пусто: еще бы, какой идиот в такую погоду выйдет из дома?! Сергей пил кофе, я заказал чай. Он усмехнулся:

– А я все никак не могу заставить себя пить что-нибудь другое, только кофе.

– Софи варила волшебный кофе.

– Нигде больше так не варят.

Я смотрел на него и понимал, что с каждой минутой, с каждым глотком отвратительного (все познается в сравнении) кофе он нравился мне все больше. И я решил не юлить с ним:

– Как она умерла?

– Как спящая красавица – никто не понял. Только сказали: остановка сердца.

– Да, да, я помню, ты говорил, но… Ты хорошо ее знал, ведь так?

Не знаю, я боялся самоубийства, боялся спросить: «А не было ли это самоубийством?». Просто боялся, хотя за этим и приехал, идиот.

– На завтра назначена свадьба. Была назначена.

Я не ответил ничего, просто достал из кармана то письмо.

– Я нашел его в папке, оно лежало сверху.

Читал он спокойно и медленно и, по-моему, несколько раз. Я смотрел и курил, и жутко хотел вырвать белый листок из его рук. А он все читал.

Затем вздохнул, положил письмо на стол (откуда я его тут же забрал) и только сказал:

– Это не самоубийство. Мы тоже так подумали вначале, но нет. Просто она ушла. Софи не поступила бы так. Только не она.

Я ему верил. Не то чтобы его слова были для меня истиной в высшей инстанции, да и он сам был далеко не авторитетен в моих глазах, но я ему верил. Просто мне не нравилось слово «Самоубийство». Просто перед глазами стояли ее улыбка, ее сияющее лицо, это чертово желтое фото! Но что я знаю о ней?! Сам-то я сильно изменился за восемь лет, ох как сильно…

– Расскажи мне о ней, Сергей.

Он усмехнулся:

– Ты не знаешь, о чем просишь. О ней я мог бы говорить всю жизнь!

– Знаешь, мне некуда спешить.

Он начал не сразу:

– Я познакомился с ней три года назад, когда она вернулась домой после учебы. Я встретил ее впервые в парке, где она гуляла с Лилит, – он говорил медленно, погружаясь в прошлое, как в воду, уходя в него с головой, и взгляд его с каждым словом становился все более туманным.

Но все-таки я вырвал его из этого транса, ощущая, что меня почему-то это начинало раздражать, будто он говорил не со мной:

– Кто это – Лилит?

– Что?

– Лилит – кто это?

– А-а, племянница Софи.

– Дочь Джули?

– А, да. Ты знал Джул?

– Да, немного. Но это тоже было уже очень давно. Сколько уже этой девочке?

– Пять. Было в сентябре.

– Ясно.

– Она жила у Софи после смерти Джули и Ника.

– Ник?

– Муж Джули

– Как? Он тоже? Выходит, девочка – сирота?

Сергей замолчал и опустил глаза.

– Они ехали домой, Никита за рулем и…

– Никита – Ник?

– Да, она его так называла, на французский манер.

– Да она всех так называла! – я осекся. – В школе, по крайней мере.

– Знаешь, в этом она не изменилась!

Мы долго говорили о ней, улыбаясь и шутя, словно она была жива, словно сидела сейчас дома и ждала нас там. Мы говорили о ней. О том, как она была прекрасна и как любила осень. Смеялась, кружилась и засыпала под музыку. Как «заболела» фотографией в вузе и делала снимки всего подряд, и все это висело на стенах ее квартиры. И как все-таки выучила французский – она мечтала о нем лет с десяти. Как любила сестру, а племянницу – еще сильнее, как стала ей больше, чем тетей, особенно после смерти Джули, как просыпалась каждое утро с улыбкой, будто самое страшное уже позади, как ненавидела школьные встречи, но ходила зачем-то каждый раз.

– Она тяжело переживала смерть Джули и Ника, неделю после похорон не выходила из дома, ни с кем не говорила и только плакала и молчала, а потом пришла осень, как всегда, первого сентября, я хорошо помню этот день – в этот день она ожила.

Он замолчал и уставился в свой кофе, а я вдруг понял, что пора, что я уже слишком глубоко заглянул в его душу и теперь ему больно, а мне в этом еще надо разобраться. И в себе заодно.

Я сказал что-то вежливое, он так же вежливо ответил. Я встал и ушел. Он остался.

Я ехал домой по серым улицам, а в голове крутились неумолкающие слова и обрывки фраз. Я остановился у своего подъезда, но все никак не мог выйти из машины: как представлю стены, лифт, комнаты – тошно, хотелось гнать за горизонт, где только ветер! Я поправил зеркало заднего вида, просто так, машинально и вдруг увидел в нем отражение самого прекрасного в мире лица, я даже не сразу понял, что эти невозможно глубокие глаза мне знакомы… я не двинулся, не обернулся, боялся спугнуть наваждение… Софи, малышка! Я видел тебя тогда в машине тем утром, будто ты сидела рядом, словно улыбалась мне, словно была жива!.. Я смотрел в твои глаза, как когда-то, но, Боже! Как ты изменилась!!! Мне хотелось сказать тебе, но я не знал, что… Конечно, ты знала это, я слышал, как бесшумно ты вышла – я не выбежал за тобой. Я не знал тебя, Софи. Я не знал ее. Никогда, наверное, не знал, даже когда считал себя ее лучшим другом. Знал многое о ней, но не ее.

И я вдруг понял: я хочу знать!! Хочу знать эту девушку! Вы скажете, мол, о чем ты раньше думал, осел? Она мертва… Вы ошибаетесь! Умница Софи сидела у меня дома, вернее лежала стопкой листов в неприметной папке.

Библиотека