Догоняя правду

– Ой, Егор, ты ещё всех нас переживешь. Ни забот, ни хлопот, вечно молодой, вечно пьяный, – Софа лениво поднялась со стула, поправила пышный бюст в сарафане. – Не, Лелька, встанет не свет, ни заря, будет канючить: бабушка поиграем, бабушка – кашу без комочков, бабушка, когда на речку. А силы то уже не те, Хондроз, Артроз, и другие кавалеры приставучие. – Я в гостевой пойду.

– Мы с Милочкой на веранде, да, Милочка?

– Да, Лариса, я на раскладушке могу, это ты толстая, тебе диванчик, – Лара попыталась сделать вид, что не расслышала колкость. Людмила изобразила детскую невинность на лице. Мышью юркнула первой за дверь.

– Руслах, как там еврейская жизнь? Ну, поговорим, по– братски прошу.

– Достал ты уже, делай паспорт и приезжай, звал сколько. Лод, конечно, то ещё захолустье, но сорок минут и море. Пятнадцать минут – аэропорт. И дом у нас большой, могу всю пристройку со двора выделить. Лежи, попердывай, как ты любишь. Только проветривай.

– Не успею, и горло больше не луженое. Лёгкие все – хана. Я бы не приехал сюда. Лечение бессмысленно. Врачи говорят, приводите в порядок дела. Может, месяц. Я так, про это наследство, для вас. У меня, кроме вас никого и нет. С собой ничего не заберёшь, братишка, – Егор налил полную рюмку наливки, выдохнул. И заплакал. Крупные слезы смешались с каплями пота. Его мясистый нос стал казаться ещё больше. А глаза, синие озера, чистые, и ни грамма в них злости и алчности. Руслан вжался в стул. Встал будто отжавшаяся пружина. Замер. Хотелось убежать от несвоевременной откровенности, что теперь со всем этим делать? Обнимать, успокаивать? Говорить, что все будет хорошо? Не будет. У нас будет. Этот огромный бородач, бывший боксер, подающий надежды в спорте, просравший всю жизнь в барах, на разборках, этот громила, которого боялся весь город К. И кличку то ему дали какую, Годзилла. Отсидел. Вышел. Опять сел. Ни жены, ни детей. Все профукал.

Брат подошёл к двери, не дыша. Егор молчал. Вытирая слезы рукавом рубашки.

– Знаю, братишка, я и братом тебе не был. Ничего путного не сделал. Оставлю после себя хрущ свой на окраине. Детям че – нибудь прикупите. Ты там кубки мои не выбрасывай, и медали. В коробочку сложи, а фотографии мои со спорта в альбомчике сожги вместе со мной. Пообещай.

Никаких крестов, вот этого всего мне не надо. И ходить на могилу, как повинность, с кислым лицом. Развей пепел над Окой. Чайки орут, пароходы с девчонками проплывают. Плёс у затона. Камыш шуршит. На Оке я с отцом рыбачил. Самое лучшее время. Там хочу быть.

? Руслан резко развернулся и рванул к старшему брату. Обнял его порывисто. Прижался лысой головой к груди.

– Все сделаю, брат, все сделаю. В лучшем виде. А может ещё....

– Эх, лысая голова, – огромная ручища огладила лысину, – не может......

– А может на речку, че там, пока все спят? – полысевший худой мужчина в синем костюме превратился в парнишку, того самого на велике. – Давай, – заговорщицки блестели его глаза, как тогда, когда они с Егором обокрали деда Макара.

– Однажды ты с таким же лицом сказал уже "давай". А потом помнишь, что было?

– Брат, ну ты сравнил, – Руслан скинул пиджак, схватил штормовку с крючка отцову при входе, хотел было, отдать брату. Потом вспомнил размер старика и напялил пропахшую табаком куртку на себя. – Давай, вода ещё тёплая в сентябре, в своей иди, ты боров здоровый, не замерзнешь.

– Ты достал со своим этим "давай", до сих пор как вспомню ту воблу, живот в узел скручивает. Твоя идея была её стырить, да ещё, чтоб никто не узнал, сожрать. Красивая она, висела на верёвке. Эх. Дед Макар тогда для острастки поорал вдогонку. Теперь – то понятно, что он её только вымочил в воде и развесил, жара ж была страшная, она сверху видать схватилась. А внутри то сырая. А ты все ешь, давай, так и должно быть. Ты воблы не хочешь? – Егор накинул ветровку и вышел из дома, пригнув голову под косяком.

– Может полотенце взять? А?

– С волосами и память вышла, – Егор выдохнул пар в ночной туманный воздух. – Ты ж воды всю жизнь боялся, в бассейне и то ноги мочил, а щас в ночи решил в Нептуна сыграть?

– Ну там мелко, пляж – песочек мелкий, и лодки там рыбаки в заводи оставляют, давай?

– Заладил, ну, давай, может, в последний раз в Оке искупнусь. Я вот вроде и видел то наводнение, а страха нет, думал вот всю жизнь, бессмертный. Тонул – не утонул, стреляли – не подох, ножом по горлу – царапина. И на тебе, – Егор выбил пальцем из пачки сигарету, прикурил. Где–то в сарае заквохтали недовольные куры.

– Брось, Гошан, вот эта хрень тебя и погубила, – Руслан открыл калитку и свернул к реке. – Хорошо – то как, ни с каким Израилем не сравнится. Он шумно втянул сентябрьский воздух, полный запахов. – Чуешь, яблоками пахнет, паданкой, ещё прелая ботва так пахнет, и травами с поля.

– Навозом воняет, – Егор закашлялся.

– Родиной, ей Богу, вот так она пахнет.

За разговорами не заметили, как подошли к речке.

– Вот здесь чудесно, тут даже я свежести глотну, а то последнее время в полную грудь и вздоха не сделать, – надсадно разрывало его лёгкие снова и снова. Недолго думая, Егор скинул одежду и рванул в зеркальную воду, отражающую соскучившуюся по компании луну.

– А я, может, лодку поищу. Че то передумал я купаться, – затрясся в ознобе Руслан, хоть и не раздевался.

– Ух, хороша водица, – Егор стоял по пояс в воде и размахивал руками, словно ветряная мельница лопастями. – Ох, ах, – побежала по реке серебристая дорожка, вода всколыхнулась, огромное тело брата скрылось в спешащем к Волге потоке. И тут же показалась голова посреди Оки. Плеск воды, мощные гребки, он нырял и выбрасывался над водой будто дельфин.

Неожиданно луна скрылась в тучах. Вода стала непроницаемо чёрной. Едва различимы были очертания противоположного берега и кусты, напоминающие притаившихся в засаде хищных животных. Руслан поежился, окликнул Егора.

? Тишина.

?– Егор! Твою мать, вылезай, дубак такой. Егоооор!

?Руслан сорвал ботинки, носки, закатал брюки и зашёл по колено в воду.

– Егор, Гошан, там течение сильное, вылезай.

?Он не отозвался. Снова всплыла луна над тучей, будто небо устало сражаться с Тьмою и распахнуло шинель. В деревьях пробуждались птахи, затявкали псы.

"Может так и лучше. Не эта мучительная смерть. Раз и все. Я чем помогу, плавать даже не умею". Руслан опасливо огляделся по сторонам, чтоб ни одна живая душа не видела его трусости. Вытер ноги об траву. Унял волнение. Одел на босу ногу ботинки. Мелкий песок успел налипнуть, и тёрся между пальцами, напоминая о том, что он даже не попытался. "Хотя б по пояс зайти. Давай, мужик, давай". Шептал ангел, пытавшийся спасти его душу. А какие – то мерзкие сущности талдычили, снова и снова: "Беги, не оглядывайся. Никто не видел, как вы уходили".

? Руслан поспешил домой. Не обернувшись. "Спи спокойно, братишка. Так лучше для всех". Он уже вышел на дорогу между домами, засыпанную гравием, с порывом ветра в ушах засвистел шепот: "вернись". Руслан оторопел и вспомнил, что носки остались на берегу. "Улика, твою ж мать!". Он резко развернулся и, припадая на одну ногу, заторопился назад, после удаления штифта раздробленная голень так и не восстановилась.

Он дошёл до песчаной косы, будто в манку провалились ботинки. Скинул их и устремился к кромке воды. Носков не было. Едва сдерживая нервную дрожь, Руслан оглядел тихую воду, в которой отражались алеющие паруса небес. Над рекой вспыхнул яркий орден, сверкая, розовощекая луна мгновенно спряталась за золоченой тучкой. "Точно орден, а не солнце, мне, за трусость. С закруткой на спине". Он истерично всхлипнул, смахнув рукавом куртки слезы. И устремился снова к грунтовке, на ходу одевая обувь. "Светает. Сейчас весь дом проснется".

Послышался плеск воды, встревоженные мужские голоса, лязг уключин со стороны церкви. Руслан, прихрамывая, вернулся в дом. Слышно было, что встала мать и расхаживала, скрепя то ли старческими суставами, то ли половицами. Он сел на скамью в прихожей, вытянув ноги. Уронил голову, глаза слиплись, будто в них налили клей. Очнулся от громких криков с улицы, на себя дернули дверь, и влетел Владимир.

– Аа, сидишь, как прогулочка? Удалась?

Руслан спросонья не сразу заметил, что с волос и одежды брата стекала вода.

– Что случилось?

– Да, ничего особенного, как грится, с Егором на том свете поболтали о том, о сём. О тебе тоже. Больно паршиво о тебе отзывался.

Руслан подорвался и хотел выскочить во двор с запасного выхода.

– Стоять, Зорька! А ты покойничку в глаза не хочешь посмотреть? Вон, он, там, под березой лежит, – разгневанный Володя распахнул пошире дверь.

По двору, причитая, носились женщины. Кто–то стенал, кто–то сыпал проклятиями. Из комнаты вышла Венера, подбоченясь. Демир, кряхтя, плелся следом.

– Ужо собрались, а что не накрыто на стол? – старушка вскользь глянула на сыновей, оттолкнула Владимира и, забыв, что не молодка, хотела побежать. Но кости, пожранные туберкулёзом, не слушались. Мать упала на лестнице. Владимир от неожиданной материной прыти не успел придержать её.

– Егор? Егорушка! Как же так? – её большой, сильный, упрямый сын лежал пластом под березой, раскинув руки. Прибежала докторица, послушав пульс, начала делать искусственное дыхание. Руслан замер в проёме с вытаращенными глазами. Отец постучал его по спине рукой–палкой:

– Что стоишь как истукан? Вот, когда у тебя так рот открыт, что ворона залетить, значит, набедокурил. Ась?

– Отстань отец.

– Так иди, подсоби, чегой случилось тама?

– Егор....не знаю, отец, – Руслан опустил голову и исчез на заднем дворе. Сел на лавку под яблоней, скидывающей плоды, захныкал как ребёнок. Подошла Лидочка. Присела, обняла нерадивого брата.