Юпитер цвета корицы

– Мы должны благодарить изобретателей стазисных капсул, – также отрапортовал капитан, – Мне осталось провести вас сквозь три недели и семьдесят восемь звездных миль.

Следующие гости вытряхнули из него подробный отчет о пройденном курсе и расписании кормежки. Теперь капитан напоминал дерево, многорукий, шуршащий вежливыми словами, ветки его облепили пассажиры, и он не в силах стряхнуть их, ведь все здесь летят на Каллисто, а значит все – весьма важные люди. Роботы никогда не походят на деревья, у них нет корней, листвы и особого ветра в кроне, который заменяет дыхание, когда и дышать уже не хочется. Капитан – человек, и у него своя особая установка, свои три слова-ветра, подпирающие сухой ствол со всех сторон.

«Я люблю Алину». «Космос – моя мечта».

– Сейчас мы откроем экран, и вы в полной мере насладитесь видами Юпитера. Поистине царя среди планет Солнечной системы, – капитан выучил свою партию наизусть, – газового гиганта потрясающей величины и мощи. Наука до сих пор рассматривает возможность превращения его во второе солнце нашей системы во времена формирования планет и ищет ответ, что же помешало Юпитеру набрать достаточно звездной массы и разлить свет до самого пояса Койпера и дальше в облако Оорта.

Главный холл раскрылся по периметру, экраны отползали в стороны, проливая на нас космос. Космос не черен, нет. Я никак не мог привыкнуть, что вселенский вакуум не спокоен и не темен. Место, где зародилась жизнь, Великая Жизнь, не может быть безжизненным, заявила Алина на первой презентации. И заставила корни моих волос пуститься в пляс, потому что прочитала мои мысли. Просто человеческие глаза – слишком слабый инструмент, чтобы с материнской планеты разглядеть многоцветие истинной колыбели жизни. К тому же Солнечная система находится на отшибе, в одном из самых скучных мест галактики. Вселенная ярка. Мы обитаем в темноте, оттого и стремимся выйти в космос, покорить его, измерить и назвать его краски человеческими именами.

Юпитер выплыл по правую руку. Карее око глянуло в глаза столпившихся людей. Оно не умещалось ни в панорамное окно, ни в восприятие.

– Царь! – повторил капитан, – Пятая планета от Солнца, экваториальный радиус равен 71,4 тысячам километров, что в 11,2 раза превышает радиус Земли. Я не буду досаждать вам цифрами, послушайте голос Юпитера, он скажет все сам. Вы в полной мере осознаете грандиозность будущего соседства! Голоса планет услышали еще в начале двадцать первого века. Космический аппарат «Юнона» записал момент вхождения зонда в магнитосферу Юпитера и передал его послание на Землю. Если вы когда-нибудь допускали мысль о разумности планет, то сейчас у вас появится шанс в этом убедиться.

Капитан совсем не походил на робота, я ошибся, не походил он и на старое дерево. В нем невероятным образом выжил мечтатель. Он верил в свою установку, и любил космос всей душой. Для него планеты – разумны, он желал разделенной любви.

Губы уже растягивала насмешливая улыбка, когда мы услышали рев. Я открыл рот и забыл о необходимости сохранять равнодушно-презрительное выражение лица пресыщенного жизнью человека. Клетки тела откликнулись на голос Юпитера и вторили неконтролируемой вибрацией, перерастающей в великий диссонансный шум. Юпитер ревел, как и положено царственному быку или гневливому громовержцу, заточенному в форму пусть потрясающего масштаба, но всё же сковывающую, статичную. Он завывал и бесновался, а в панорамном экране среди широких коричневых полос клубились и завивались нежно-голубые волны. Повинуясь требовательному воплю, они меняли очертания, серые прожилки пронизывали голубые облака, разветвлялись и закручивались в петли и складки. Юпитер повернулся к нам мраморным боком и обнажал дымную душу, аморфную, неподдающуюся контролю. Синева и дымка свивались вместе, я видел бездонные глаза, проступающие на искореженном криком лице. Юпитер гневался, ему не нравилось, что толпа зевак заглядывает в его потаенную боль и подслушивает стенания. Мне снились эти лица! Я с удивлением открывал знакомые черты, они прижимали ко мне призрачные тела, и я плыл в душных объятиях.

Рев перешел в песню.

– Он поет как киты! – воскликнула Алина. Глаза её сияли светом нового завихрения, яркого и белого, оформившегося среди буйной серо-синей бездны и разогнавшего мрак, как солнце разгоняло тьму отгремевшей грозы или пробивало лучом толщу вод.

Алина раскачивалась в такт космической музыки, ладонями потянулась к Юпитеру, манившему её еще на Земле. Мы все гудели в одном диапазоне, подчинившись непостижимому.

Мама хранила запись моего внутриутробного развития. В одно время считалось проявлением особой любви включать новорожденному звук биения его собственного сердца в утробе. Считалось, что прослушивание успокаивает. Я не знаю, успокаивался ли я будучи младенцем, но как-то мать включила эту жуткую запись в день моего семилетия. Впечатлительный ребенок, я плакал и кричал, что боюсь голоса чудовища, ведь только чудовище могло так бить и скрежетать. Сердце стучало сквозь воду и ткани, нарастающий звук вытеснял дыхание и замедлял время, я сжимался, уменьшался и видел не начало жизни, но её неизбежный конец, когда в давящей тишине вдруг раздастся бой колокола. Теперь я снова слышал колокольный набат, не киты вовсе, но сердце огромного младенца, что никогда не родится из сферы планеты, выстукивало в вакуумной жидкости пространства растянувшееся, почти неподвижное время.

Возможно ли, что земные киты каким-то образом настроены на голоса планет и поют нам, глухим к волшебным звукам, их песни? Что ребенок, формирующийся в животе матери, звучит тем же планетным голосом? И если далекий и чужой Юпитер стенает и плачет, выворачивая наизнанку тысячи своих туманных лиц, то как звучит родная Земля, потревоженная миллиардами уверенных в своей венценосной природе людей?

– У Юпитера 92 спутника, планетная система в системе, – заученная речь капитана пробилась сквозь дурман потусторонних, иначе я их назвать не могу, завываний и молитв, – Юпитер манит неразгаданными тайнами, а именно тайны движут любопытством человечества. Европа давно превращена в огромнейшую базу по добычи воды. Терраформированию она не подлежит из-за высокого радиационного фона. Ио и Ганимед – населены. Вот и их сестру Каллисто, куда мы стремимся, успешно заземили.

«Заземлили», – застонал я мысленно. Как будто язык капитана не в состоянии выкрутить пару лишних букв!

Магия голоса Юпитера развеялась. Я смотрел на стадо ослов, прижавшееся к широкому иллюминатору, и думал, что ближайшие три месяца мне жить с ними по соседству. С идиотами, пускающими слезы и слюни под музыку безжизненной планеты, записанной в разочаровавшем многие поколения двадцать первом веке, может даже сфабрикованной на низкобюджетной звукозаписывающей студии для того, чтобы прикрыть дыры в бюджете космических исследований. Все как один они включили онлайн-запись, и мерцающие округлости Юпитера транслировались в голографическом мареве сети, всплывшей перед одинаково бездумными мордами. Над ними царствовала монотонная речь капитана, который уже знал каждую родинку на дурацкой коричневой поверхности и думал, как помягче сесть на Каллисто и быстрее погрузиться в стазис при обратном полете. Он явно любил выпить, капитан-дерево, просушить крону, я мог бы отгадать марку виски, что он примет при погружении в криокапсулу. Ничего лучше Jack Daniels не придумали ни на одной из терраформированных колоний.

– Сегодня нам выпала честь лететь на Каллисто вместе с создателем программы заземления ближних планет Виктором Юрьевичем Мещерским. Давайте поприветствуем Виктора Юрьевича и его прекрасную невесту.

– Жену! Уже шесть месяцев как жену! – звонко расхохоталась Алина, с легкостью оправившись от песен инопланетных китов, – Пусть мы и спали порознь, у нас медовый месяц!

***

«Жену!» – кричала Алина на корабле, чуть не колотя себя в грудь. Люди вокруг уважительно шушукались и делали фото, а она торжествовала улыбкой во все зубы. В такие моменты количество зубов Алины будто увеличивалось, она превращалась в многозубое чудовище из старых ужастиков, с двумя, тремя рядами клыков и змеино-безразмерной пастью. Она могла проглотить всех пассажиров на корабле.

Сейчас же уголки губ Алины безвольно опустились, жалкое зрелище не спасал модный цвет «Марсианского заката». Губы тряслись, она прижимала к ним руки, одновременно жестом молитвы и попыткой собрать предательски дрожащий рот в кулак, выдохнуть крик и выбросить его прочь. Вместе со мной, в меня, передать ужас и отвращение моему лицу.

Они все выползли из своих коттеджей, поглядеть, позлорадствовать. Алина вышла вперед и подняла руку с обвиняющим указательным пальцем:

– Я не знаю, кто вы, – и сразу два укола в мое уязвленное эго: «вы» и выставленный палец с заточенным в пику ногтем из эко-акрила, – но прошу вас убраться с нашей лужайки.

Следом вперед выдвинулся её новый Витя, прочистил горло, как всегда делал я, прежде чем принять суровый вид:

– Вы вынуждаете нас обратиться к Контролю. Они прибудут с минуты на минуту.

Оказывается, у меня кривится лицо, когда я серьезен до крайности. Левая щека слегка сползает, в давно забытые времена доктора решили бы, что мне грозит скорый инсульт. Но сейчас нам обоим, двум Викторам на одной лужайке, грозила разве что истерика Алины. Она, кстати, тоже как-то разом обрюзгла, утратила тонкие очертания фигуры, изящность линии подбородка, грацию рук. Она подносила ладони к губам и убирала их по несколько раз в полминуты, и вдруг тоже стала похожа на старинную, но дешевую игрушку: копилку-обезьянку, забивающую себе рот монетами. Вместо монет Алина запихивалась криками. Гасила их прежде, чем они вырвутся и достигнут ушей любопытных соседей.

Эта музыка понравилась бы им даже больше, чем песня Юпитера. Я поглядел на небо. Пенная планета нависла над нами.

– Ничего это не кофе, это кружка с пивом, – сказал я. И Алина завизжала.

Её Витя, видимо, не знал о нашем навязчивом сравнении. Но выгнали из рая все-таки меня.

***

Спутник всегда смотрел на Юпитер одним боком. Рядом с ним над Каллисто крутились соперники – Ио, Ганимед, где терраформирование произошло лет пять назад, и Европа, технологическая база. И другие, Юпитер собрал знатную свиту.

На Ио и Ганимеде поселки вытеснила настоящая цивилизация – небоскребы, с зелеными террасами, и многоярусные автострады. Удивительно, что мы воссоздавали на покоренных планетах не современность, а ретро, от которого все плевались и к которому стремились вернуться. Вот и здесь, поселок напоминал скучнейшие шестидесятые годы двадцатого столетия, и дышал пылью, которую Каллисто никогда не знала.

Я выковырял из Сети все, что мог о Каллисто и её космомифологии. Все на ней не сочеталось, на этой Каллисто. Ради неё бог-громовержец принял женский облик, а она походила на оспенного больного. Она хранила героические названия скандинавов, но получила цветочки на клумбах и платьях первых поселенок. И Рай вместо великого чертога.

И все же она меня удивила. Как и положено женщине. Она дала мне Кэт.

Я уснул в беседке, с бокалом в руке. Алина уползла с новоиспеченной подругой выписывать с Земли последние изыски моды. Они получали заказы моментально, буквально из медной трубы, и считали, не затерялся ли в телепорте какой-нибудь особо важный пакет. Потом меряли. Учитывая финансовые возможности прибывших на Каллисто, примерять они могли весь день. И слушать восхищенные вздохи соседок: Алина нашла себе подругу под стать, тонкую и звонкую, такую, чтобы возбудить уснувший дух самого Юпитера.

Я же ничего не делал. Я пил и мечтал о возвращении к работе: на Землю, на Меркурий, к черту на рога, подальше от чашки кофе с корицей над головой. Во сне я возводил щит на экваторе Меркурия и после бежал в Зону Отдыха в теплые объятия Кэт. Она положила одну нежную руку мне на грудь, другую на бедро и дышала в ухо, укрыв каштановыми волосами мои уставшие глаза от искусственного солнца райского поселка. Сквозь пряди я видел переплетение стенок беседки, ромбики лужайки и крыльца, и кудри Кэт казались мне виноградной лозой, а сам я превращался в героя томных древнегреческих легенд. И мне было хорошо. Но сон не мог длиться бесконечно, поэтому я встал, осторожно выбравшись из лозы, поднялся и потянулся. А Кэт встала вслед за мной.

– Мы могли бы еще полежать. Время есть, – поманила она обнаженным плечом.

И я чуть не убежал прочь. Потому что в баре мне явился призрак, а сейчас она стояла напротив живая, ощутимая, да что там, манящая.

Первое время я то и дело касался тела Кэт. Мягкое, податливое, всегда жаркое как после сна, сияющее солнцем сквозь виноградную тонкую кожицу, невероятное, нереальное, и все же приходящее ко мне каждый раз, как Алина выбиралась на шоппинг, на пляж или в женский клуб самопознания и самореализации. Кэт прижималась грудью к моей спине, когда я чертил схемы экваториального щита. Когда требовал от финансового отдела подробного отчета по затратам. Когда дремал на нашей с Алиной кровати, опьяненный доступностью тела Кэт, о котором я не мечтал даже в Зоне Отдыха.

– Мне не говорили, что пришлют тебя. Не знал, что в Зоне доступны подобные опции.

– Они доступны в Раю, Витя.

Я не удосужился проверить договор с Зоной Отдыха. Побоялся найти ошибку, что заставит меня отослать Кэт обратно. Ни на секунду не задумался, как вообще Кэт оказалась на корабле, и в какой стазисной капсуле её разместили.

Сутки на Каллисто длились шестнадцать земных. На помощь приходило искусственное освещение, день и ночь привычно сменяли друг друга. Мы гуляли с Кэт по ночам. И днем, пока Алина ходила по соседкам, в гости на чашечку чая или кофе. Они играли в прошлые века, мы с Кэт в друг друга. Вскоре я обнаружил других счастливцев. Они скрывали свои подарки, ведь их так легко скрывать – они просто появлялись, когда в них нуждался. И оставались тайной, покуда ты сам не хотел их показать.

«Приходи в бар. Один. Но не один». Сообщение скинули в домашнюю сеть, но на мое имя, и сопроводили подмигивающей рожей пьяного лепрекона.

– О, как чудесно, – проворковала Алина, – мужчины тоже решили организовать клуб. Давно пора. Так мы больше соответствуем местной атмосфере!

Ужимки леперекона она поняла быстрее меня.

– И что я буду там делать? Обсуждать Меркурианскую линию защиты о солнечной радиации?

– Как минимум купаться в обожании. Они все знают, благодаря кому получили возможность жить здесь. И написано же: «Не один». Возьми террианскую бутылку и вперед. Они оценят. Что они в последний раз пили из раритета? Воду?

Алина смеялась на весь дом. Она действительно умела разглядеть суть. И не смотря на то, что использовала в речи ненавистную «Терру» вместо любимой мной «Земли», обладала куда более подвижным разумом, чем многоумный я. Единственное, что она не раскусила – речь шла не о бутылке. Хотя бутылку я тоже взял. Она повторяла контуры фигуры Кэт и мягко светилась в неоновых огнях бара «На закате», где каждый из нас хвастал обретенными дарами. В основном людьми, которые не значились в списке поселенцев. Собаками, оставленными на Земле или Венере. Реже коллекциями машинок или брелоков. Стоит ли говорить, что Кэт произвела фурор. Стоит ли говорить, что каждый думал, что ему повезло больше остальных.