Отчего к ней пускала других исследователей и даже прессу, а к своему объекту полной регенерации – «никого ни при каких условиях»!
Отчего упорно не замечала показаний повышенной мозговой активности на голограмме, что плавала над телом Мещерского, особенно в миндалевидном теле, отвечающем за тревогу и страх.
Гении редко объясняли причинно-следственную связь своего поведения, они творили. Новые земли, будущее, жизнь. Петя надеялся, что и он сможет так. Верил всей душой.
Он приносил Дарие Владимировне две чашки кофе и уходил обратно в палату к Екатерине Устиновой. Включал транслятор сна.
– Ну, поглядим, что тебе снится…
И бывшая работница Зоны отдыха, и его, Петина, начальница, обе бредили Мещерским.
***
Цветочный рай стирался все быстрее. А мы с Кэт любили друг друга и не замечали гаснущих над нами звезд. Порой мне казалось, что Каллисто – моя клетка, а Кэт – месть Юпитера, за то, что я попрал его возлюбленную.
– Она была права, – шептала Кэт, – знаешь, она пришла ко мне однажды.
– Кто? – не первый раз спрашивал я и задерживал дыхание.
– Ты бросил меня, но я смогла найти тебя.
Порой мне слышался плач. Я подбирал имя плачущей. Арина? Альбина? Алина? Она плакала и говорила, что нашла меня утром. Что это она виновата. Что Юпитер – цвета корицы или пива. Что она не знает, как обо всем рассказать свекрови.
Волосы Кэт обволакивали меня темнеющим облаком, напоминали какую-то пряность, я всё не мог припомнить какую. Где-то в последнем рациональном участке разума скакали печатные буквы на старой бумаге: «Мы покорим их или они нас?»
Я отвечал – они. Кэт заглушала ответы поцелуями. Юпитер пел свою жуткую колыбельную. И в его завывании я почти различал знакомые голоса: мне пела та, чье имя я не мог вспомнить, и другая, которую я называл своей в мыслях, но никогда вслух, пела мама и внутриутробная жидкость. И за ними – аварийная система корабля, и голос капитана, пробивающийся сквозь стазисный сон.
– Ты слышишь это, Кэт? – спрашивал я.
– Они все врут, Витя, – отвечала она, – Их нет. Есть только наша Каллисто.
notes
Примечания
1
Станислав Лем «Солярис»