Нежные языки пламени. Лотос

– Почему именно географии? – усмехнулась я, укрывая мамины руки одеялом. Я продолжала держать ее ладони в своих под ним. Только сейчас, сидя тут рядом с нею, я вдруг поняла, насколько боялась ее потерять. Без нее моя жизнь не имеет никакой точки опоры, она всегда была моим солнцем, вокруг которого я вращалась. Мне было наплевать на то, что меня не замечали, мне было все равно, сколько других планет – мужчин, любовников, знакомых и поклонников крутится вокруг моей звезды. Она все равно всегда возвращалась ко мне. Моя мама.

– Не знаю, почему. Ну кто может стать учителем географии? Я вообще повесилась бы, если б мне пришлось оказаться в комнате с двадцатью детьми, но кто уж не имеет фантазии на что-то другое – они идут учить литературе, иностранным языкам, математике там. А география – это уж совсем странно, как твой хвост дурацкий.

– География, между прочим, очень важная наука. Она открыла все континенты.

– И что? Континенты. Можно подумать, от них проку много. Тут по одному континенту не наездишься. Нет, ты мне объясни, что произошло? Как я тут оказалась? Я даже не могла поверить, что я в Москве. Я была в Авиньоне, на съемках. Что будет с фильмом? Господи, какой позор!

– Нет, ты нормальная? Думать о съемках, когда ты только вышла из комы? Мам! – возмутилась я.

Мама посмотрела на меня так, словно я была совершенным несмышленышем. Конечно, какая может быть кома, когда речь идет о съемках. Она наверняка предпочла бы не прекращать съемок и в этой ситуации. А что, в самом деле, ведь таких персонажей полно! Как сегодня заметил отец Сережи: в каждой тридцатой серии кто-то нет-нет, да и выйдет из комы.

– Кстати, о съемках. Я так понимаю, что мой дорогой Кузя ни разу не пришел меня повидать? Вот она, любовь молодых, ни в чем нельзя быть уверенной.

– Да он просто дурак, твой Кузя! Сам не понимает, что потерял, – вступилась я. Маминого молодого любовника, певца, чьих песен никто не знает, смазливого Кузьму Савина я не могла выносить с самого начала. Мама вздохнула и сжала мои пальцы.

– Эх, Даша, Даша, какая ж ты наивная. Кузьма прекрасно понимал, что теряет и что приобретает. Ты считаешь меня полной дурой? Но согласись, он такой красивый.

– Слишком красивый! Он ухаживает за собой больше, чем я.

– Что совсем не трудно, не правда ли? – отбрила меня мама. – Однако, как я понимаю, это не помешало тебе подцепить кого-то стоящего. Шура сказала, ты выходишь замуж, это правда? Как тебе это удалось?

– Она сказала? – я всплеснула руками. – Нет, это ни в какие ворота не лезет. Все-таки мне хотелось бы сообщать подобные новости своей матери самостоятельно. А она сказала, за кого?

– О, Шура заявила, что ты подцепила французского графа, а поскольку я не могу представить себе никакой другой французской аристократической семьи, с которой ты хоть раз пересекалась, кроме семьи Де Моро, то, полагаю, либо Шура ошиблась, либо ты каким-то образом подцепила кого-то на той вечеринке в особняке Габриэль Буже. Признаюсь честно, первая версия кажется мне намного реалистичнее.

– Ты всегда в меня верила, – хмыкнула я с умеренным сарказмом. Мама измерила меня своим фирменным оценивающим взглядом и пожала плечами.

– Просто помню, как ты выглядела в тот день. Хотя платье было довольно миленьким. У мужчин вкусы бывают самые престранные, а ты по-своему хороша. Диковата, но хороша. И все же согласись, твой конский хвост – и граф! Неужели, правда?

– Представь себе, – улыбнулась я. Мама тоже улыбнулась и кивнула. Я видела, что она устала, но я не хотела уходить. Я спросила, не будут ли ее больше вводить в этот искусственный сон, и мама заверила меня, что она выспалась лет на пять вперед.

– Вообще, это самый странный опыт в моей жизни. Я помню, как вчера я ждала курьера со съемочной площадки, мне должны были прислать сценарий на завтра. А следующий момент – и я тут, в Москве, утыканная какими-то капельницами. И прошло несколько недель. Чудовищно. Теперь меня, наверное, вообще вырежут из фильма. Честно говоря, у меня и роль-то была небольшая. Продюсеру понравилось то, что я говорю по-русски. Акцент, им нужен был акцент. Но слов у меня было – кот наплакал. С таким же успехом можно было снимать немую.

– Мама.

– Что? – она посмотрела на меня с удивлением, словно вообще забыла, что я нахожусь рядом с ней.

– Скажи, а ты ничего странного не заметила перед тем, как у тебя случился приступ? – спросила я, кусая ногти. Мама замолчала, разглядывая меня, словно я была живым кроссвордом. Вниз по вертикали, семь букв. Свихнувшаяся дочь. Идиотка.

– В каком смысле – странного?

– В любом смысле. В поле зрения попали подозрительные люди… Может быть, к тебе кто-нибудь приходил. Или, к примеру, у тебя возникло странное чувство, будто что что-то идёт не так. Может, кто-то был в твоей комнате. Женщина…

– Женщина… ты говоришь о ком-то конкретно? – нахмурилась мама. – Что произошло, почему у тебя такое лицо, словно ты проглотила пенку от киселя. Ты что-то не договариваешь.

– Я просто пытаюсь понять, что произошло. Может быть, на тебя кто-то напал.

– Напал? На меня? Зачем? – Мама хлопала глазами, а я жалела, что завела этот разговор. Мама только пришла в себя, а я волную ее. Знаю же, что людям с сахарным диабетом нельзя волноваться, и вот – хорошая же я дочь! – мучаю ее вопросами.

– Просто скажи, что ничего необычного не было, и я успокоюсь. Ведь… у тебя же никогда не было таких серьезных приступов.

– Все когда-то случается в первый раз, – резонно заметила мама. – Дай мне зеркало. И косметичку. Ты можешь включить свет настольной лампы? – Я механически выполняла все ее просьбы (читай приказы). – Отвечая на твой дурацкий вопрос, нет, Даша, я никаких женщин не помню. И мужчин особо тоже. В Авиньоне было ужасно скучно, и я хотела оттуда уехать.

– Женщина в парандже. Вернее, в никабе.

– Что такое никаб? – спросила мама, внимательнейшим образом разглядывая себя в маленьком зеркальце. Ей не нравилось то, что она видела.

– Это такой платок, который закрывает все, кроме глаз.

– То ест паранджа?

– Нет, никаб. Паранджа оставляет часть лица открытой, впрочем, многие путают.

– А когда ты стала таким экспертом, Дарья? Ты ничего не хочешь объяснить? Почему я должна была видеть женщину в парандже? Или ты имеешь в виду, что у меня снова могли возникнуть галлюцинации, как с Сережей. Постой? Сережа? Его нашли? Он живой или все же мертвый?

Последний вопрос заставил меня замолчать и побледнеть. Я молчала так долго, что мама нахмурилась, отложила косметичку и строго посмотрела на меня.

– Скажи мне, Даша, этот твой граф, за которого ты выходишь замуж – это не тот мужчина, с которым ты… развлекалась в самом начале нашей поездки? Я имею в виду тот тип развлечений, после которых на руках остаются следы. Мне кажется, ты понимаешь, о чем я говорю.

– Мама, этот мужчина… О, господи, как же непросто! – пробормотала я. – Ну а что, если это даже и он?

– Значит, все серьезно! – Воскликнула она. – Ты не понимаешь, подобные игры не доводят до добра. С такими мужчинами нельзя строить будущее, только очень короткий отрезок настоящего. Я понимаю, эти вещи могут затрагивать душу очень сильно, но это опасно, это… это….

– Мама, я очень тебя люблю, но не надо говорить про мое будущее. Ты была замужем четыре раза, а сколько раз ты строила будущее, так сказать, без официального разрешения? И с кем? Кто из моих так называемых отчимов подходил под твои стандарты?

– Дарья, как ты можешь так говорить! Я просто хочу, чтобы ты была счастлива. С мужчиной, которому нравятся… опасные игры, ты счастлива не будешь, как ты не понимаешь! Это – как наркотик. Что станется, если ты отберешь его у него, у себя? Он уйдет от тебя в тот же день! – Мама говорила прерывисто, задыхаясь, и я испугалась, потому что ее слова были пропитаны тем, чего я не ожидала – личным опытом. И она была права, да, мама была права. Я с самого начала ждала от Андре только беды. Кто сказал, что замужество – не часть этого бедствия, моего личного кораблекрушения? Я вдруг вспомнила тот взгляд, который бросил на меня Андре сегодня утром. Обещание расплаты. Может быть, этот Андре настоящий, а не тот, что заботливо настраивает для меня кофейную машину только потому, что я люблю выпить чашечку кофе с утра?

– Ты прости, мам, прости, – я бросилась к ней, обняла ее. – Я не знаю, что мне делать, это выше меня. Иногда мне кажется, что я нахожусь под действием чар. Я тоже надеялась, правда, с самого первого дня надеялась, что это пройдет, что это – просто наваждение. Но оно не проходит, мам, оно становится только глубже. И я знаю, что да – о да, он может быть опасен, что он как минимум может разрушить меня изнутри, но что мне делать? Он не покидает меня, он словно уже стал частью меня. Даже сейчас я сижу тут с тобой, но уже скучаю по нему. Я поругалась с ним утром и боюсь, что он уйдет от меня. Это самое страшное, понимаешь? Я никогда не боялась, что Сережа от меня уйдет. В какой-то степени, я даже надеялась на это, но тут другое. Для меня каждый час, добровольно проведенный без него – это как час борьбы с самой собой. Ты, наверное, права, это словно наркотик, и я просто не смогу его бросить, даже если бы захотела. Но я не хочу. Дело в том, что я не хочу. Такое вот мое счастье.

– Он приехал с тобой в Москву? – спросила мама после долгой паузы. – Ты познакомишь меня с ним, раз уж все настолько серьезно? Граф, господи. Бедная моя девочка. Наверное, он старый, седой и пресыщенный, да? Эдакий Калиостро? Помнишь, его еще играл Нодар Мгалоблишвили, такой импозантный мужчина с очень грустными глазами. Впрочем, откуда тебе помнить, ты тогда, по-моему, еще даже не родилась. Господи, какая я уже старая.

– Мамочка, что за глупости! Все вовсе не так плохо, и он совсем не старый, и уж тем более ты. А с моим… графом… Если уж на то пошло, вы знакомы, мам, – тихо ответила я, и мамин взгляд изменился, она посмотрела на меня со смутным подозрением.

– Кто он, Даша? Говори уже, наконец!

– Ты не поняла? Ты все еще не поняла, мама? Это Андре Робен, твой знаменитый доктор, и да, он здесь, в Москве. Он приехал, потому что не хотел отпускать меня одну. Андре – мой граф Де Моро, он – человек, оставляющий следы на моих руках, и я сошла с ума, раз позволяю ему это. Ты во всем права, мама, но и то правда, что я люблю его и что выхожу за него замуж.

– Ты выходишь замуж за Андре Робена? – спросила мама, не веря своим ушам. Еще бы, ее можно понять.

* * *

Я ушла через некоторое время после того, как мама уснула. Когда она спала, я все сидела рядом с ней, держала ее за руку и уговаривала себя не устраивать спектакль – мне хотелось снова ее растолкать, разбудить, спросить о чем-нибудь, о чем угодно. Я боялась, что заснув, она опять не проснется черт знает сколько времени, снова ускользнет, и я ее потеряю. У меня во всем белом свете не было никого, кроме нее. Забавно, что никогда еще в своей жизни я не чувствовала себя так одиноко, как сейчас, когда любила, была любима, выходила замуж. Эта новая жизнь – она была, как новое платье, что висит на плечиках в примерочной. Оно смотрится роскошно, но я понятия не имею, как буду выглядеть в нем. Даже не знаю, подойдет ли размер. Мое же привычное платье стало больше похоже на лохмотья.

Я доехала до дома по проездному, который купила еще утром, когда направлялась к Сережиным родителям. Все эти месяцы меня настолько не касались вопросы денег или хлеба насущного, что я забыла, как на них отвечать. Я прожила остаток лета и начало осени, как птичка, перелетающая с одной жердочки на другую, а между тем оказалось – у меня ничего нет, не осталось. Я приехала к разоренному дому, запыленному, заваленному бумагами, к долгам по квартплате и отключенным Интернетом. С моей основной работы, где я переводила тексты и готовила документы на французском, меня уволили. Я никак не могла винить своих работодателей: они звонили мне, узнавали, что со мной сталось и почему я не сдаю в срок никаких бумаг. Они предлагали мне оформить отпуск за свой счет, но я прочитала это письмо только в самолете – я забывала проверять свою почту.

Мое поведение напоминало приступ алкоголика в запое, я забыла обо всем и выпустила все из рук. Любовь и сумасшествие, зависимость – оказывается, так близки друг другу, как кровные сестры.

Денег почти не было, только какая-то мелочь в евро, а рублей – кот наплакал, осталось только то, что было при мне, когда мы с мамой садились в самолет до Парижа. Как, кажется, давно это было! Я пересчитала мои жалкие остатки и зашла по дороге к дому в булочную. Жизнь без денег не пугала меня, я знала, что стоит мне собраться, стоит мне снова стать самой собой, как я найду способ прокормить одну непритязательную особу. Я купила батон белого хлеба, в соседнем отделе разжилась кефиром – проблема с ужином отпала. Андре говорил, что мы пойдем ужинать к его отцу, но я не думала, что это случится сегодня. Сегодня мы находились в состоянии войны, и впереди было главное, генеральное сражение.