Наставник

Макс все же поднимает глаза. Страх неуклонно вытесняется смирением. Уже готова к тому, что я сделаю, ждет неизбежного. Она это при-ня-ла! Нет, такого просто не может быть! Не верю, что внутри этой слизеподобной амебы прячется такой сильный внутренний стержень. Зачем же ты терпишь, девочка?

Заношу руку и, примеряясь, опускаю мягкую ладонь ей на лицо. Оглушительный в тишине бункера шлепок, зрачки Макс расширяются в такт приливающей к коже крови. Отпечаток пальцев на бледной щеке на глазах алеет.

Влепляю пощечину потяжелее. Зажмуривается, брови почти смыкаются на переносице, собирая «букет» складок на лбу – похоже, ощутимо вышло. Так в самый раз.

Продолжаю впечатывать ладонь в лицо Макс. Раза до десятого держится молодцом, выдавая ощущения лишь мимикой, после начинает тихонько попискивать. Кожа утомляется, каждая новая пощечина оказывается больнее предыдущей.

В какой-то момент рука попадает неудачно, рассекает нижнюю губу. Досадно! Я обещал, что не оставлю следов. Только сейчас до меня доходит, что пощечины – плохое наказание. На завтра ее лицо будет пестреть всеми оттенками фиолетового.

Не открывая глаз, Макс нервно слизывает кровь, но не сопротивляется и ждет следующей оплеухи. Хотя, может, она бы и хотела защититься, но в ее позе приходится упираться руками в пол, иначе зажатые у меня в кулаке волосы окажутся единственной опорой.

Честно досчитываю до двадцати трех. Открывает глаза – сумасшедший взгляд, полный ужаса и боли. Отпускаю волосы и поднимаюсь, освобождая ноги. Не двигается – похоже, боится не так шевельнуться. Вижу, что едва сидит, но исступленно ждет разрешения встать.

Стыд ядом разливается в крови. Перегнул. Это не та реакция, которой я хотел добиться. Боль должна быть просто болью, деморализовать девчонку в планы не входило! Да еще и следы. Нарушил слово!

Перешагиваю и направляюсь к холодильнику. К ее лицу следует приложить холод. Пачка замороженных овощей подойдет. Возвращаюсь в зал с полиэтиленовым пакетом. Цветастая упаковка мгновенно покрывается испариной. Макс так и сидит, как я ее оставил – на полу с закинутыми на кресло ногами.

Опускаюсь рядом с ней на колени, помогаю улечься на пол, прикладываю к щеке лед. Вздрагивает всем телом, но положения не меняет. Что это? Страх? Нет. Она только дернулась от страха, но остальное – это упорное подчинение. Которое тоже может быть из-за страха, но мне сдается, тут другое. У нее появилась цель, и она готова не считаться со средствами? Снова накатывает злорадное возбуждение – мои аппетиты достигают астрономических масштабов, если их не ограничивать. Так сколько ты готова заплатить, девочка?

Макс почти вырубается от усталости. Взгляд становится мутным. В таком состоянии она до кровати не доползет. Так и уснет в зале на бетоне. Подхватываю на руки, как ребенка, и несу в ее каморку. Слабая рука вяло обнимает меня за шею – никогда меня не обнимали настолько нежно и трепетно. Именно когда Макс так остро нуждается в моей помощи, едва ощутимое прикосновение запускает по коже электрический разряд.

Устраиваю на матрас прямо в костюме поверх пледа и снова прикладываю к щеке мокрый пакет брюссельской капусты. Ежится, но не отстраняется. И все еще смотрит на меня с диким страхом в глазах.

Беру ее ладонь и прижимаю к мокрому ледяному полиэтилену.

– Это лед. Подержи какое-то время, – говорю с безучастным выражением. – И засыпай.

Подхватываю с пола пластиковый будильник, завожу на 7:30. Показываю Макс на значок колокольчика рядом с цифрами:

– Встанешь в полвосьмого и приготовишь завтрак. Не подведи.

От последних слов у нее в уголках глаз выступают слезы. О, вот оно! Теперь она чувствует весь ужас неотвратимой расправы за любые ошибки.

9. День третий

Будильник скрипучим и шепелявым писком крошечного динамика прорывается сквозь сон. Открываю глаза, смотрю в бетонный потолок. Воспоминания о вчерашнем вечере всплывают пятнами. Вздрагиваю. Это было ужасно. Но еще хуже то, что все мои мысли в тот момент выстроились в одном направлении – во что бы то ни стало неукоснительно выполнять приказы Рика. Это было сильнее всех желаний и нежеланий, сильнее всего. Похоже на инстинкт самосбережения или как его там называют.

Вспоминаю, что должна приготовить завтрак – обдает холодом, надо успеть! Пытаюсь встать. Пресс отзывается резкой болью, руки ноют даже сильнее, чем вчера. Бедра словно свинцовые. Становится дурно от мысли, что сегодня Рик устроит мне очередную тренировку. Что от меня останется?

Взяв себя в руки, волевым усилием заставляю тело сесть. Затем все же поднимаюсь. Ноги еле держат. Опершись о стену, пробираюсь к умывальнику. Надо хотя бы умыть… лицо! Облизываю подсохший рубец на губе – те пощечины мне все же не приснились.

Из огрызка зеркала на меня смотрит чумазая всклокоченная девка с пыльными разводами на лице, словно попрошайка с базара. Левая скула и челюсть окрашены лиловым. Нижняя губа, зачеркнутая полоской запекшейся крови, распухла, как сосиска. Видок печалит.

Сама виновата, Макс – не тянешь нагрузок. Смирись и старайся! В следующий раз будет лучше. Ты справишься!

Умываю лицо холодной водой, стараясь не тревожить пострадавшую щеку. Даже под легкими прикосновениями кожа вспыхивает острой болью. Напоследок бросаю взгляд в обкусанное зеркало – все же расчешусь. Осталось только выудить расческу из сумки, которая так и стоит неразобранной.

Повезло справиться быстро. Хорошо хоть, одеваться не надо. Часы, висящие над проходом в кухне, показывают 07:51. Этого времени должно хватить. Медленно ворочая сонными мозгами, вспоминаю, как готовил завтрак Рик – поставить чайник, насыпать хлопья в пиалы. Заливать пока рано. Приготовить чай. Точнее, все для чая.

Рик, свежий и бодрый, выходит из спальни ровно в восемь. Смотрит на меня благодушно, затем вдруг обретает смурной и недовольный вид. Душа уходит в пятки. Что я сделала не так?! Опускаю взгляд, слишком страшно смотреть ему в глаза. Кончики пальцев пульсируют от волнения, сердце бьется в горле. Вдруг он снова меня ударит? От этой мысли колени становятся, как комки мокрой ваты, хочется присесть.

Надвигается, словно грозовая туча. В поле зрения только ноги в тапочках и матерчатых спортивных штанах. Делаю неуверенный шаг назад и упираюсь спиной в барную стойку. Бежать некуда.

Поднимаю глаза, собираясь взмолиться о пощаде… но сдерживаю порыв эмоций. Будь что будет. Если накосячила, приму заслуженную кару. Рик останавливается напротив, но слишком близко. Угрожающе близко. Ноги пытаются сделать хотя бы крохотный шажочек – некуда.

Протягивает руку – против воли нервно отдергиваю голову. Звенящий страх снова ощутить на щеке его пятерню овладевает каждой клеточкой тела. Но Рик таки берет меня за подбородок – удивительно нежно – и поворачивает голову.

– То, что случилось вчера, недопустимо, – говорит серьезно, но не сердито и отпускает мой подбородок. – Остались следы.

Ну да. Что он хочет сказать? Я была настолько плоха, что ему пришлось разукрасить мне физиономию? Или таким странным образом корит себя вслух? К счастью, ответ не требуется. Делаю торопливый шаг к чайнику, заливаю пиалы с насыпанными хлопьями кипятком и ставлю на стойку. Звонкий чирк по натуральному камню столешницы оживляет напряженное молчание. Кладу рядом приборы.

Рик молча садится за стойку, берет ложку, а потом пронзает меня испытующим взглядом.

– Не отпало еще желание продолжать сотрудничество? – слова звучат с иронией, будто шутка. – Вдруг я и покалечить могу?..

Стоп, что? По спине ползут холодные мурашки. К горлу подкатывает ком.  Покалечить? Это как же надо провиниться, чтобы заслужить такое?! Вдруг охватывает безумная тревога – неужели он решил отказаться от меня? И тут же накрывает злость – это будет жестоко и несправедливо! Но если вдуматься… Он перешел черту, потому что я – бесполезный мешок овощей. Смысл тогда со мной возиться?

Усаживаюсь напротив за стойку, тоже беру ложку. Аппетит пропал напрочь. Тяну время, не хочу отвечать, но Рик смотрит на меня коронным пронзительным взглядом.

– Надеюсь, сэр, я не провинюсь настолько сильно, – улыбаясь через силу, обволакиваю смысл размытой формулировкой.

В глазах Рика мелькает недоверие. Молча углубляется в тарелку, отправляет в рот несколько ложек каши и снова поднимает глаза. Взгляд прямой и тяжелый. Свирепый.

– Разве я не обманул тебя? – говорит отрывисто, с гневом. – Или ты забыла, что я обещал не оставлять следов? Как ты планируешь продолжить сотрудничество, если не сможешь мне доверять?

Слова вонзаются в мозг. Правильные слова. Могу ли я ему доверять? По-хорошему, нет. Отсчитывая дополнительные круги, как на аукционе, он даже развеселился. Получал удовольствие. И что? Пусть получает, если сделает меня лучше. Я хочу и буду доверять. Это важнее. К тому же, какая-то часть меня гордится тем, что пощечины – унизительные и болезненные – не заставили меня сдаться. Синяки и ссадина сойдут. Твердость останется.

– Скажу начистоту, сэр, – ерзаю на стуле, откладываю ложку в сторону и прямо смотрю в его серые глаза. – Мне было очень больно, это правда. Ощутив вкус крови, я осознала, что без следов не получится. А раз так, я могла бы поставить под сомнение все ваши действия.

Кособокая попытка сгладить углы. Говорю ровно, стараясь, чтобы голос не дрожал. Рик слушает внимательно, но на непроницаемом лице эмоций не разобрать.

– А потом вы позаботились, принесли лед, – прибавляю воодушевления. Рик обретает заинтересованный вид, одна бровь скользит вверх, словно неподконтрольная общему каменному спокойствию. – Тогда я поняла, что вы выбрали пощечины не просто так и по пустяку не стали бы наказывать меня настолько сурово.

Правдами и неправдами показываю, что я доверяю и продолжу доверять. От мысли, что он сейчас прикажет собрать вещи, бросает в пот, душу захлестывает отчаяние. Нет, он не может вот так меня выкинуть!

– Я тебя обманул, – раздраженно плюхает ложку в пиалу. – Ты понимаешь, что это повод расторгнуть соглашение?

Тревога щекочет в затылке, ползет змеей по позвоночнику и обвивает талию. Майка облепляет вспотевшее тело. Нельзя. Не могу лишиться его поддержки. Только не сейчас, когда уже наверняка убедилась, что выдержу все испытания и дойду до конца любой ценой.

– Я не хочу расторгать! – вырывается само и грубее, чем планировалось. Пытаюсь смягчить: – Сэр, я не уйду. Мне некуда возвращаться!

Ненужная патетика режет слух. Рик молчит. Смотрит в тарелку, не ест. Слушает. Ощущение, что это мой последний шанс уговорить его. Решаюсь.

– Если подумать, к чему я вернусь? – слова вырываются скороговоркой. – К неудовлетворенности, пустоте и бесцельному прозябанию? Так и останусь никчемным насекомым? Вы поступили по правилам. Наказали за провинность. Не мне выбирать, какой будет кара.

Выдыхаю. Конец тирады. Все сказала. Теперь решение за ним. Смотрит на меня, и лицо искажается в ехидной, жестокой улыбке.

– И ты готова к тому, что я забью тебя до смерти? – говорит будто на полном серьезе. Чувствую, как на голове шевелятся волосы, пальцы сами начинают выстукивать нервную дробь по столешнице. – Меня никто не остановит. В бункере, о котором никто не знает и как ты входила – не видел. Где ты – твои жидкие друзья не беспокоятся, а ключ от твоей халупы у меня. Ничего так перспективка?