Она такая разная. Современные рассказы о любви

– Екатерина Андреевна… Катенька, – дрогнувшим голосом сказал Коля. – Спасибо вам, – он протянул ей букет почти засохших гвоздик, замотанных целлофаном так, что их, – оно и хорошо, – почти не было видно, (где только и раздобыл он их?), да скромную коробочку конфет «Родные просторы». Для него, наверное, было подвигом, – найти деньги сразу после больницы, не пропить их, купить цветы…

– Спасибо, Коля! – Катя занервничала. Если он сейчас начнёт какие-то признания делать, – как ей быть? Надо не допустить. – Я на минутку, очень много работы! Я рада, что ты выглядишь здоровым. Как себя чувствуешь?

– Хорошо… Но, я хотел поговорить.

– Я тоже. Вот, держи, – Катя протянула Дронову лекарства. – Я взяла их для тебя, – поскольку тебя выписали так резко, без рекомендаций… Но не надо было скандалить, лучше бы ты прошёл обследование. Я беспокоилась за тебя. А пока продолжай принимать всё по той же схеме, как и здесь. Да и в инструкции все написано.

Она отчетливо понимала, что не прочтет он никакие инструкции, и принимать ничего не станет. Он смотрел на неё горящими умоляющими глазами, не слыша, и не сознавая ничего, кроме единственного, что дошло до его сознания: Екатерина Андреевна думала о нём, переживала, и даже раздобыла для него лекарства! Ей не всё равно! Может, у него есть надежда?! Но почему же она так торопится уйти, и говорит лишь о лекарствах? Забирая таблетки, он коснулся её теплых пальцев. Не выдержал, наклонился, мгновенно поцеловал руку горячими сухими губами.

– Екатерина Андреевна! Простите… Постойте!

– Николай, милый, мне правда нужно работать. А скоро и уезжать. Береги себя, пожалуйста! Лечись. Не пей, – тебе нельзя совсем! И ещё… тебе кто-нибудь говорил, что ты безумно красив?

– Нет… – Коля оторопел от её слов.

– Так вот, знай это… И, – прощай!

Воспользовавшись моментом, Катя легко взбежала по лестнице, с конфетами и цветами. Не оглядываясь. Возле ординаторской она с трудом перевела дыхание, вытерла набежавшие на глаза слёзы. Что она может сделать? Ну вот, – что? Усыновить его? Замуж взять? Не выйти, а взять замуж, – инвалида-алкоголика, необразованного, не имеющего ни денег, ни квартиры! Да и не любит она его. Жалко – да, до безумия, сердце щемит от его нежной улыбки, необыкновенных трогательных глаз, жуткого шрама. Что угодно для него сделала бы! Кроме одного… Неожиданно для самой себя она выдала ему эту последнюю фразу, в импульсном каком-то порыве. Тем не менее, фраза имела конкретные цели: помочь ей уйти, пока он в состоянии шока. И той же шоковой терапией, – поднять ему самооценку, чтобы на всю жизнь он запомнил именно такие слова о себе, сказанные самым значимым человеком. Кто знает, – вдруг пить бросит после этого?

…

На следующий день, когда Катя возвращалась с работы, – её поджидал Коля.

– Я провожу вас!

– Проводи.

Катя не сразу поняла, – по морозу, – что от него пахнет спиртным. Держался Коля несколько развязнее. Для того и выпил. Ох, – не так на него слова её повлияли, не так! Видимо, он решил, что имеет какие-то шансы. И выпил для храбрости, – вместо того, чтобы не пить совсем! Катя ощутила бессилие и досаду.

– Коля, ну зачем? Я же просила тебя не пить; тебе же нельзя!

– Да, знаю. Но какая мне разница, если… если вы уедете! Катенька, – он вновь взял её руку, прижал к щеке. – Вы, вы такая! Я никогда не встречал девушки, похожей на вас! Не уезжайте! Я буду много работать, мне неплохо платят…

– Коля, милый… Не надо. Не мучай себя и меня. Здесь тоже есть хорошие девушки. Ты, главное, не пей! Вылечись. Видишь, и платят хорошо… И все будет хорошо. Ты мне нравишься, но пойми, – я живу другой жизнью, я не могу остаться с тобой. Хочешь? – я дам тебе адрес и телефон?

Катя нашла в сумке карандаш с блокнотом, старательно выводила на листочке буквы и цифры, зная, что назавтра, – скорее всего, – Коля потеряет заветную записку. Но хоть сейчас будет счастлив. Он бережно сложил листочек, спрятал в карман.

– А теперь прощай! Не забудь принимать лекарства, не потеряй адрес, а главное – не пей, пожалуйста!

– Хорошо… Катенька… – он ещё раз прижался губами к её руке, не желая отпускать…

…

Заперев за собой двери финского домика, Катя, не раздеваясь, без сил упала в гостевое кресло, и, уронив лицо в ладони, заплакала.

Интерны. 2

Кемский вокзал выглядел величественно и мрачно. В синих сгустившихся сумерках он напоминал как готический замок, так и отчаянно неуютные, казенные постройки советского периода. По-сравнению с предыдущими станциями, здание обнадеживало хотя бы размерами, – сразу видно, что прибыли в город. Пусть и чудовищно неприглядный, тоскливый, – с видимого ракурса. Но не Кемь была конечным пунктом назначения, – а старинный сказочный посёлок Калевала, известный своим великолепным эпосом. На самом деле, лишь эпос от него и остался, – судя по рассказам уже работавших в нём врачей и интернов.

За какие прегрешения Надю с Леной отправили именно сюда, – неизвестно. В Калевалу никто не хотел ехать (скорее всего, безропотными и безотказными девушками просто заткнули пробел). Один плюс: чем страшнее место и больница, тем, – говорят, – больше заплатят. Но про посёлок шли жуткие слухи, – там, мол, вовсе нет водоснабжения, – хирурги моют руки под железным рукомойником, наливая в него воду из ведра; сами же её и приносят из колодца, а зимой машина привозит. Печное отопление. Удобства исключительно на улице. В мороз под минус тридцать. И это – в начале XXI века! Не верилось.

Поезд через Калевалу не шёл, – девушкам предстояло купить билеты на автобус, и ехать ещё часа три.

– Подожди, не могу! – Надя поставила тяжеленный синий баул на снег; остановилась. Сумка просто отрывала ей руку. Не ожидали они, что придётся так далеко идти по перрону.

– Опоздаем ведь! Кто знает, во сколько этот чертов автобус отправляется, – а вдруг уже? Ждать до завтра?

Лена тоже на полминуты опустила сумку. Затем вздохнула, и взяла обе, – свою и Надину, – и быстро зашагала к вокзалу, – чтобы скорей дойти, пока ещё может. Надя почти побежала следом, чувствуя неловкость. Но в чем её вина, если у Лены руки сильнее, а она просто не может больше? Дойдя до высоченных, как городские ворота, деревянных дверей, Лена остановилась, чуть дыша; вернула подруге её ношу:

– Дальше сама…

– Не надо нам было книги брать! И посуду…

– Да. Но вдруг у них там никаких учебников нет? Основное же.

– Ну да… Вообще зря мы согласились. Не нравится мне здесь. Страшно.

Девушки купили последние билеты на автобус, который, в самом деле, отправлялся уже скоро. Внутри здания вокзала им стало ещё тревожнее: мрачно, темно; высоченные потолки, и отсутствие людей, – создавали пещерную гулкость, давили на психику. Они поспешили выйти на свежий воздух. Но и там обнаружилась унылая привокзальная площадь, запущенные, непривлекательные дома и улицы вокруг, – город казался похожим на рабочие окраины послевоенного периода, словно не поезд их привёз, а машина времени. Толпа народа стягивалась к автобусу, вид и размеры которого, доконали окончательно, – непонятно, как такое количество людей втиснется в него: короткий, низенький, обшарпанный. Места им достались сзади, самые последние. Кое-как все влезли, но головами девушки почти задевали потолок. Автобус мчался по узкой, (кажется, – со встречной еле разминулись бы), петляющей тропинке. Дорогой это было не назвать. Высоченные таежные ели и сосны, – таких не вырастало в их краю, – обступали эту жалкую трассу вплотную, – сами по себе вызывая восторг и трепет, – но полностью перекрывали видимость.

Наде казалось, что у неё началась клаустрофобия с приступами паники: их везут куда-то, откуда нет другого пути назад, лишь этот же ненадежный автобус… Лена пыталась шутить, Надя делала вид, что ей тоже смешно. Мало всего, – так ещё при каждом повороте или яме (то есть почти ежесекундно), – их подбрасывало головой в потолок.

– Если останемся живы, – обратные билеты купим заранее, на первый ряд!

Живыми они доехали, – раз уж оказались в кабинете главного врача и начмеда. Но сам момент остановки автобуса, и путь до больницы стерся из Надиной памяти, словно она была без сознания. Кажется, они спросили у попутчиков, где им искать больницу. Долго ли, коротко ли, – трудно сказать. Сугробы и темнота, редкие деревянные постройки; наверное, – красивейшее летом, и чистейшее, – озеро Куйто, по левую сторону дороги. Длинным побережьем посёлок прерывался на две части, возле озера было совсем безлюдно, никакого жилья поблизости не было. Обрывки впечатлений. Как-то донесли они свои сумки? Тоже не помнится, наверное, – с передышками, – раз теперь торопиться некуда.

Бородатый главврач, совсем не похожий на врача, – скорее, он напоминал охотника, – не заинтересовался прибывшими. Начмед, Ирина Михайловна, – высокая, худощавая, со светлыми растрепанными кудряшками, – почему-то напоминала Наде озорного юношу, – мило улыбалась им. Но ей было некогда, очень некогда. Она приняла у девушек документы, прерываясь на телефонные разговоры, отправку, и приём факсов. Этот аппарат подруги видели впервые, – появившись не так давно, он не успел прижиться в центральных районах, – там уже начали использовать компьютерную связь, у кого-то появлялись сотовые телефоны. Они пропустили этот этап развития техники. Здесь же факс являлся просто спасением.

Затем Ирина Михайловна повела их в ординаторскую, передала больных, – то есть, распределила папки с историями, уточнила разные детали: кого на выписку, сколько поступит планово, как принято обследовать и лечить. Многое было иначе. Даже истории болезни выглядели непривычно: в листе назначений не было дневникового стиля (что добавить, что убрать, или – прочерк, если без изменений). Он был на одном листе в виде таблицы (использовалась даже температурная кривая! Такая древность.) Препараты записывались сверху, а вертикально стояли даты, – и в маленьких квадратиках, как-то по -детски, – ежедневно отмечали плюс или минус. Ко всему нужно было привыкнуть быстро.

Больница поразила, – люди не врали. Деревянная. Древняя. Инфекционное, и детское отделения, – вросли в землю по самые окна. Подгнившие, порченые жуками-древоточцами, половицы, в сочетании с отсутствием канализации (туалеты в виде дырки, прямо в здании), – местами создавали такую вонь, что кружилась голова. Вот так, наверное, жили люди в средневековье, даже ещё хуже. Привыкали. Ну, ничего, – зато, небось, и Пирогов, и Гиппократ начинали не в лучших условиях. Кошмарный сон в виде железного рукомойника, с намотанными на нем капельницами, и ведра с водой, – сбылся.

Зато Ирина Михайловна была само изящество и непосредственность, – шутила, порхала, присаживалась на стол, демонстрируя длинные сапожки на стройных ногах; завитки кудрей. Нет, чувствовалась в ней, конечно, – некоторая отсталость от городской моды, – но всё же, в целом! Она умудряется следить за собой, прихорашиваться, и не страдать в таких условиях, – словно это нормальная среда обитания! Удивительно. Неужели ко всему можно привыкнуть, и даже сохранить кокетливость и лёгкость?

Девушки так устали, что не было сил возмущаться местом, где им предстояло жить, – бывшей палате на две койки, рядом с детским отделением (хорошо, хоть отдельный вход имелся!). Узкая, с одним лишь столом, между короткими продавленными койками; со второй стеклянной дверью, выходящей в общий коридор, слабо замазанной белой краской. То есть их даже видеть могли постоянно! Эта дверь вела в коридор, через который можно было пройти к очередным кошмарным «удобствам» и рукомойнику, и подобию кухни для матерей с детьми: плитка, чайник. Хотелось есть, спать, и плакать; больше всего хотелось очутиться дома.

Как, и из чего приготовить сейчас сносную еду? Надо купить продукты, но для этого опять куда-то идти, искать магазин. Как разложить вещи, если для них нет места? Как увидеть себя в зеркале, если его нет, – кроме маленького, в косметичке? Как смыть с себя дорожную грязь, переодеться во что-нибудь, похожее на домашнюю одежду? Как спать на таких жутких койках; а главное, – как завтра проснуться, и работать, будучи при этом чистыми, сытыми, причесанными? Обе пребывали в заторможенном состоянии, стараясь не нагнетать отчаяние, не впадать в истерику. По счастью, магазин находился рядом, и девушки всё же смогли купить готовых замороженных котлет, макарон, хлеба, сыру и сосисок. Холодильник при кухне имелся. Сварили сосиски вместе с макаронами (ковшичек пригодился), поели прямо из него.

– А послезавтра, в субботу, – надо купить водку и селедку! – выдала удивительное предложением Лена. – отпраздновать такое событие!

– А почему водку с селедкой, а не вино? – удивилась Надя.

– Будем превращаться в аборигенов. Здесь вряд ли пьют вино.

– Хм… – Надя улыбнулась, но водки ей совсем не хотелось. Да ещё с селедкой. Тут помыться-то негде, душно, тесно, – какая селёдка…

Кое-как умылись, легли. Духота, непривычность и неудобство кроватей, свет за полупрозрачной дверью, и тревога мешали заснуть. Но всё-таки сон сморил их.…

Утренняя пятиминутка была нудной и необычной. Главный врач, тот самый бородатый мужик, (он даже не подумал хотя бы накинуть белый халат на свитер грубой вязки), начал её со слов: