Она такая разная. Современные рассказы о любви

Она такая разная. Современные рассказы о любви
Алиса Тишинова

Романтика вполне может уживаться с эгоизмом и прагматизмом, чувственность, – с аскетизмом, нежность и заботливость, – с капризами. В одном и том же человеке, в одну и ту же минуту. Неправда, что говорят: «это не любовь, это увлечение, страсть. Правильная любовь единственная в жизни». Нет для нее правил. Когда накрывает чувством, – не имеет значения возраст, и весь предыдущий опыт летит к чертям. Героини рассказов – самые обычные девушки, со всем спектром реальных эмоций, а не приглаженные образы.

Она такая разная

Современные рассказы о любви

Алиса Тишинова

© Алиса Тишинова, 2020

ISBN 978-5-0051-6933-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

«Я не знаю, как там у них, – в Лондоне, – я не была! А у нас: управдом – друг человека!»

Вот и я не знаю, – как там, в Лондоне, – или ещё где, – а у нас, – если честно, – сапер на любовном поле – женщина. Я очень люблю красивые талантливые истории про влюбленных, чувствительных, страдающих, красивых, полноценных мужчин. Скажу по секрету: сама порой пишу о таких. С пометкой «мистика», разумеется. (К слову, – взять даже классику мистики, «Мастер и Маргарита», – она: летает на метле, громит издательство, жертвует своим королевским коленом на шабаше, ищет его. А он – тихо депрессирует в психушке. Ну, помнит, что где-то есть какая-то Маргарита, но рукопись волнует его куда больше.)

Женщины влюбляются и любят, совершают активные, порой изощренные действия, ошибаются, страдают, возвращаются, плачут, чувствуют. Порой совершают поступки даже ради нелюбимых, лишь потому что пожалели. Робкие и застенчивые, боязливые изначально, – пускаются ради призрачной любви в опасную круговерть, учатся жизненному цинизму, и получают неоценимый опыт вместо романтики. Решают изменить опостылевшую жизнь, начав всё с нуля. Плетут сложные интриги, в борьбе за того самого… который чем-то покорил их сердце. Лишь побывав на грани жизни и смерти, наконец, получают признание от поздно прозревшего, измучившего непонятными «свободными отношениями» героя, после чего, в, итоге, – перегорают сами.

Мужчины тоже совершают поступки, порой даже подвиги. Кто бы спорил. У них и сил больше, и возможностей. Но, – за редким исключением, – это случайные разовые акции, обусловленные либо случаем и совпадением, либо… подстроенные женщиной. Так что, – кесарю – кесарево… А нам, – кому ещё не надоело, конечно, – продолжать играть в опасную игру, где каждый твой неудачный шаг может оказаться смертельным для собственных эмоций. Но в этом риске есть своя прелесть. Некоторым из нас кажется: не будь риска, – незачем жить. Таковы сапёрки.)

Интерны. 1

На домике, возле которого остановился поезд, не было даже названия станции. Больше всего он напоминал овощной склад. Ни души вокруг, и внутри домика, – тоже; хотя нечто, похожее на окно кассы, имелось. Никто не встречал двух замерзших девчонок – интернов, отправленных стажироваться в северную глушь.

Катя с Ларисой недоуменно переглянулись. Обе слишком устали, чтобы возмущаться, да и пугаться уже чего-нибудь. Ушедший поезд не догонишь; им оставалось лишь ждать. Через некоторое время к станции подкатила видавшая виды «скорая».

– Замерзли, девушки? Прощения просим, не могли раньше, – вызова! Машин мало. – Усатый водитель подхватил их сумки, забросил в машину. – Залезайте, держитесь крепче!

Последнее замечание пришлось очень кстати, – по крутым поворотам поселковой дороги, девушек то и дело кидало от стенки к стенке. Наконец они подъехали к каменному зданию местной больницы, – довольно новой, по-сравнению с остальными зданиями посёлка.

– Здравствуйте! – приветствовала их симпатичная моложавая заведующая. – Как вовремя вас прислали! Я, наконец, смогу уйти в отпуск. Одну отправим в поликлинику, другую, – в стационар… Если что, – коллеги помогут.

Вот так. Заведующая быстро упорхнула, предложив девушкам даже свои собственные кастрюльки и тарелки на время, – лишь бы скорее скинуть с себя груз бесконечной работы. В ней чувствовалась усталость на грани истерики.

Лариса взяла на себя поликлинику, а Катя радостно подхватила доставшийся ей стационар, – пусть он считается более сложным и проблемным, но для неё он привычнее. Ей нравилось тщательно изучать больных; размышлять, и назначать лечение, а не бегло осматривать незнакомых пациентов, и за пять минут что-либо решать. Пусть её пациенты тяжелее, зато у нее есть время запомнить их, подумать.

Поселили девушек в элитном «финском» домике, где, казалось бы, всё дышало комфортом и местной колоритной роскошью. Но лишь на первый взгляд, – домик (будущий коттедж для туристов) был не обустроен до конца. Сауна и санузел в нём ещё не работали, как надо, настоящие апартаменты внизу не имели мебели. Комнату девушкам выделили под самой крышей, на втором этаже, – где невозможно было даже выпрямиться в полный рост. Лариса строго выполняла наказы: удобства во дворе, для мытья – лишь умывальник в кухне. Воду сливать в тазик, и выливать во двор. Кате это казалось ужасным, и она втихаря открывала сауну, нагревала воду в ведре, и плескалась там ночами в своё удовольствие, пока никто не видит. Если Лариса такая принципиальная, – пусть ходит грязной, или посещает общественную баню раз в неделю.

…

Палат было много; запомнить, изучить сразу всех пациентов оказалось сложно. Особенно привередничали бабки. Одна из них при каждом обходе презрительно произносила нечто, вроде: «А вот Надежда Ивановна всегда помнит моё давление…» Ну, еще бы! Ты же достанешь кого угодно, – попробуй, не запомни за несколько лет. Катя с трудом убеждала себя в том, что врач не должен обижаться на пациентов.

Другая строила из себя скромнейшую мученицу, которой ничего уже не надо, и ничего она уже не ждет, и все прекрасно понимает, – дни её сочтены, – поэтому не стоит с ней возиться, а лучше уделить внимание той самой Алле Петровне, – массивной, черноволосой и краснолицей, чьи колебания цифр артериального давления (утреннего и вечернего), – весь уважающий себя медперсонал должен помнить наизусть. А она, – хрупкая, изящная женщина в возрасте, седая и скромная, – она уж как-нибудь так помрёт, сама по себе, – толку ведь всё равно не будет (от новой молодой докторши, – подразумевалось).

Мужские палаты, – в этом смысле, – являлись светлым оазисом. Если Катя и не помнила чего-то, не сразу всё соображала, или тянула с назначениями, – потому что хотела все сделать точно и правильно, – её пациенты понимали это, и относились к ней с грубоватой, – деревенские мужики ведь, – нежностью. Они видели ее старание, и доброжелательность; уважали, и не давали в обиду. Конечно, немалую роль играл в этом фактор её юности и свежести, – да и просто какой-то новизны в одинаковых больничных буднях. Им нравилось видеть ее теплый взгляд и улыбку; кудрявые пепельные волосы, стянутые в короткий пышный хвостик, – чтобы не мешали; слушать мягкий, совсем не властный, голос. Катя была приятным разнообразием для мужской половины пациентов, уставшим от одних и тех же строгих лиц докторов; а с ней и пошутить можно. В пределах разумного, – они уважали её. Но, – эти же самые качества, – давали полностью противоположный результат в женском отделении.

В одной из мужских палат находился молодой человек двадцати восьми лет, – как было указано в истории болезни. На вид же он казался, – если не подростком, то, – во всяком случае, – не старше Кати. Лишь слабо пробивающиеся усики сообщали, что это не так. Очень худой, с прозрачными синими глазами и светлыми волосами до плеч, – он походил на изможденного Христа. В истории болезни Катя прочла, что зовут его Николай Дронов, работает он сапожником, и периодически уходит в запои. Совсем не объект для девичьего интереса. И все равно она смущалась, проводя осмотр. Впалый живот юноши пересекал огромный страшный шрам. «Удалено 3/4 желудка после кровотечения, осложненного перитонитом». Жалость затопила сердце. Ему нельзя пить! А что ему еще делать? В этой глухомани пьют все, – кроме тех, кто не живёт здесь постоянно, а имеет лишь дачи для отдыха; да, возможно, самих врачей (и то не факт).

Бывает такое? Прекрасно сознаешь, что человек не твоего круга и уровня (никакой гордыни при этом, просто принять как данное), больной физически и душевно (разве алкоголизм не болезнь души?), – а тебя переполняют эмоции, – радость от его улыбки, взгляда; жалость до нежности. Возникает безудержное желание помочь хоть чем-нибудь, – настолько сильное, что ты готова поплатиться за это.

Катя заметила, что остальной персонал махнул на него рукой, все относятся несерьезно, – все равно, мол, – смертник: алкоголик-язвенник, с культей желудка. Скоро выписка, а ФГДС-контроль не сделан. Из всей терапии – диета, да фамотидин. Недрогнувшей рукой Катя подключила к терапии более дорогие и эффективные препараты, назначила обследования; изменила предполагаемый срок выписки. За что и получила нагоняй, от узистки и хирурга. Затем она подошла к старшей медсестре, пожаловалась на гастрит, якобы беспокоящий её, – выпросила упаковку де-нола, и альмагель. Она знала, что для Коли не дадут ничего, и заранее позаботилась обеспечить его лекарствами, – хоть на какой-то период после выписки.

Конечно, лекарства она могла бы и купить в аптеке. Да где та аптека? Она ещё не изучила местность, и знала лишь дорогу от больницы до финского домика, да продуктовый магазинчик рядом. Посёлок невелик, но кругом сугробы по-пояс, а названия улиц и номера домов, – если вообще имеются, – скрываются в потемках полярной ночи. Тут заблудиться, провалиться в сугроб, – нечего делать. Весной найдут… К тому же, – морально это было бы для неё неприятно. Потратить личные деньги на пациента, – даже если он этого не узнает, что маловероятно в таком посёлке, – но от самой себя-то ничего не скроешь! – казалось ей чересчур интимной заботой, – Кате не хотелось бы чувствовать подобное. К тому-же, больница, – по ее мнению, – должна выписывать человека с выдачей ему необходимых на первое время препаратов. Так было заведено там, где она училась. Это нормально и правильно. Ну и пусть ей пришлось пойти на хитрость.

Как ни старалась Катя скрывать эмоции, – молодой человек заметил её внимательное отношение к нему. Трудно было не заметить. Ведь теперь, – её стараниями, – он принимал новые лекарства, и лазер-терапию получал. И о том, что лечиться ему теперь ещё больше недели, – тоже, разумеется, знал.

Впрочем, Катя всего лишь восстановила справедливость. Но Николаю её действия показались чем-то гораздо более значимым. Теперь он часто приходил на пост, где Катя заполняла истории, – здесь ей было удобнее, чем в холодной ординаторской, – не надо каждый раз бегать за медсестрой, чтобы отдать историю. Коля благодарно смотрел огромными голубыми глазами, пытался поговорить с ней о чём-нибудь, – для него это было сложным делом. Но Катя, улыбаясь, быстро пресекала его мучительные попытки благоговейного флирта, – по той причине, что ей, – в самом деле, – было безумно некогда. Больных, – на неё одну, – оказалось очень много, – она и так торчала в больнице до самого вечера.

За три дня до выписки Дронова, Катя заболела. Немудрено простудиться, – живя в спартанских условиях, переутомившись, да находясь среди чихающих и кашляющих. Пусть в инфекционное «крыло» здания она заходила крайне редко, – для консультаций, – но всё равно это случалось.

Долго болеть ей не позволили, – невролог Анна Сергеевна, – молодая, но уже мрачная и задерганная; худенькая, с мальчишеской стрижкой, – пришла навестить её. От имени всего коллектива, – сколько их там осталось? Она теперь одна вела практически всю больницу, кроме хирургии и инфекционного отделения. Тут побежишь… Заставила Катю выпить около литра горячего чаю с мёдом; не слушая протестов, плеснула в её чашку малиновой настойки; вытащила большой шмат сала (при виде которого Кате стало дурно), и велела есть, – в нем, мол, куча витаминов. Им тут болеть некогда! Чтобы дня три, – максимум, а не то… она тоже на больничный уйдет!

– Кстати, Дронова твоего выпишу завтра, – хмуро добавила Анна Сергеевна. Без всякой язвительности, или попытки надавить таким способом. Просто для неё он действительно казался лишь Катиным капризом. – Новых больных класть некуда. А он третью неделю лежит!

– Но у него же ФГДС через день, и еще два лазера осталось! – взмолилась Катя. – Нельзя же без контроля ФГДС!

– Ничего, – перепишем на завтра, – сделает ФГДС, и ещё один лазер, и завтра же выпишется.

– Тогда ладно, – успокоилась Катя.

Но вышло не очень ладно. На другой день взбешенная Анна Сергеевна прибежала снова.

– Твой Дронов! Устроил дебош! Отказался идти на ФГДС, твердил мне одно, как попугай: «Екатерина Андреевна назначила мне на послезавтра… Не пойду сегодня!» Я ему: «Твоя Екатерина Андреевна сама лежит с температурой, и твой лечащий врач сейчас – я! Сегодня пойдёшь!» – «Нет!» – «Ну и чёрт с тобой, – не ходи! Уйдешь без обследования. Собирай вещи, – ты выписываешься ты прямо сейчас, – а мне надо других больных принимать!»

Катя опустила голову. Вон как всё вышло… И ведь невролог права, – ни к чему Коля полез на рожон. Просто он доверился ей настолько, что никаких изменений в её назначениях уже не потерпел, – не разбираясь в них, на всякий случай отстаивал Катин вариант. Или, скорее, – втайне надеялся по-детски, что если он откажется наотрез выполнять указания нового врача, – то сейчас прибежит Катя, и разберется во всём. Его тоже понять можно, – уже третий лечащий врач, – и каждый резко всё меняет.

Что тут скажешь? Она ничего не ответила Анне Сергеевне. А той и не нужен был ответ, – выплеснула эмоции, сообщила о событиях, да ушла. Не до того ей, – сама с ног валится.

…

Около пяти вечера врачи ещё и не думали заканчивать работу. Они только начали писать истории, эпикризы на завтрашнее утро. В просторной ординаторской их находилось трое: хирург, Анна Сергеевна и Катя. В дверь негромко постучали.

– Да-да! – громко произнёс Павел Иванович, хирург.

На пороге возник Коля Дронов, Кате было странно увидеть его в чёрной зимней куртке.

– Здравствуйте! – Дронов улыбнулся, боязливо покосившись в сторону Анны Сергеевны. Левой рукой он безуспешно прятал за спиной букет. – А можно… Екатерину Андреевну, на минутку? – обычно бледное лицо лицо его порозовело.

– Сейчас! – Катя и так уже вскочила, сияя глазами, – она спешно искала лекарства в ящике стола, незаметно переложила их в карман халата.

– Можно, можно, – усмехнулась Анна Сергеевна. – Беги к своему протеже… это для меня теперь путь в обувную мастерскую закрыт…

Смущаясь друг друга, они спустились в темный холл по винтовой лестнице, уселись на стулья для посетителей, которых здесь и не бывало никогда, – но стулья на всякий случай стояли.