Булгаковские мистерии. «Мастер и Маргарита» в контексте русской классики Очерки по мифопоэтике. Часть III

многое множество книжек.

    В. Маяковский. «Мистерия-буфф» (1918)

По Маяковскому, через Евангелие и Коран, а также «Потерянный рай» и «Возвращенный рай» Джона Мильтона – миф о дьяволе проникает в русское футуристическое искусство, превращая мистерию в буффонаду с ее мистерийными чертями, подобными карнавальным и имеющим свои корни еще в сказках Пушкина. По справедливому замечанию Петровского, М., «Булгаков основательно „мистеризировал“ буффонаду, а Маяковский – „буффонизировал“ мистерию»; «богоборческой мистерии-буфф Маяковского противостоит богоискательская мистерия-буфф Булгакова».

Богоискательская мистерия Булгакова имеет, таким образом, глубочайшую традицию, основанную на мифе о дьяволе (змие-похитителе). Миф включает в себя комплекс представлений о тех способах, какими дьявол способен отвратить человека от веры в Бога и от понимания ценности жизни, ярко показанные Пушкиным в споре человека и беса в «Сцене из Фауста» (1825). Оставаясь структурно устойчивым, миф о дьяволе оброс за литературное столетие после Пушкина множеством новых подробностей и интерпретаций. Когда Булгаков начал писать «Мастера и Маргариту» (1928), в это же время вышел перевод труда известнейшего французского историка Ж. Мишле «Ведьма» (1929), а Брюсовым В. уже был написан его роман «Огненный Ангел» (1909) с его знаменитой сценой полета на шабаш. Но еще столетие назад русский писатель Орест Сомов – не без влияния Пушкина – написал повесть «Киевские ведьмы» (1833), в которой также мы найдем подробное описание полета героев на шабаш и описание самого шабаша.

В 1930 г. появился перевод научно-популярной работы немецкого автора рубежа XIX – XX вв. М. Геннинга «Дьявол, его миф и история в христианской религии», а в 1932 году – «Молот ведьм» в русском переводе и с предисловием С. Лозинского, где на основании средневековых «документов» излагалась краткая история общения человека с дьяволом. Таким образом, перед Булгаковым был богатейший круг литературных и исторических источников, в которых в разной степени отразился многовековой миф о дьяволе, имеющий свои корни еще в Библии – и в Ветхом и в Новом Завете. Но еще в 1825 году Пушкиным была написана «Сцена из Фауста»: Фауст и Мефистофель на берегу моря, в которой Пушкин показывает, как посредством договора Фауст получает (очевидно, также как и гётевский Фауст – от самого Бога) возможность повелевать самим дьяволом.

***

И сказал господь сатане…

    (Иов, I; 6—12).

Мефистофель (Господу):

Угодно об заклад побиться?

    И. Гёте. «Фауст». Пролог;
    (пер. Д. Мережковского)

Глава 3. Диалог Бога и Сатаны

Диалог Бога и Сатаны в «Книге Иова» («Ветхий Завет»)

«Читаю Библию, святой Дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гёте и Шекспира».

    Пушкин А. С.
    (Из письма Н. Н. Гончаровой от 1824 г.)

Договор Бога с дьяволом («Во власть твою //Раба Господня отдаю»). Мефистофель в «Фаусте» Гёте – это гигантская черная темная сила, отданная волею Бога в услужение Фаусту, который получает её в качестве исключения за научные достижения. У гётевского Мефистофеля гигантские возможности, но сам он не вправе использовать эти возможности по своему усмотрению. Он – власть исполнительная. У Фауста, который может отдать любой приказ Мефистофелю, в руках вся полнота власти на планете. Но парадокс в том, что сам Фауст об этом не подозревает. Конечно, та власть, которую имеет Фауст у Гёте, и власть Фауста в пушкинской «Сцене из Фауста» (1825) – это разные уровни власти. У Гёте Фауст на равных с канцлерами и царями древнего мира, вместе с Мефистофелем он дает советы самому императору, пытаясь спасти империю от развала. Фауст у Гёте уверен, что власть дает счастье. У Пушкина же Фауст – скучающий гений. Ему скучно, и это позиция человека, пресыщенного властью. Что касается силы власти Воланда в романе Булгакова «Мастер и Маргарита», Коровьев так говорит о ее размахе Маргарите: «Мы увидим <на балу Сатаны> лиц, объем власти которых в свое время был чрезвычайно велик. Но, право, как подумаешь о том, насколько микроскопически малы их возможности по сравнению с возможностями того, в чьей свите я имею честь состоять, становится смешно и, даже я бы сказал, грустно» (гл. 22).

Награда и кара(«Угодно об заклад побиться?») (И. Гёте. «Фауст». Пролог; пер. Мережковского). В Книге Иова недвусмысленно ставится под сомнение популярная трактовка Завета как сделки. Действительно ли так уж возвышенна преданность Иова Богу, если она приносится только в обмен на божественные благодеяния? «Разве не за мзду богобоязнен Иов?» – в этом вопросе библейский Сатана как бы предвосхищает те обвинения, которые не раз потом выдвигались против религиозной этики, якобы всецело построенной на «награде и каре».

Вообще, судьба демона – трагична, как и судьба самого человека. Злой дух – есть олицетворение мщения, и вся его судьба – это мстительные подвиги. Возможно ли тогда, чтобы тот, кто изначально в результате своей мести предназначен был сеять зло на земле и докучать злом человеку, принес бы ему хоть какую-то благую весть в облегчение его судьбы?

Гёте И. приоткрывает нам это закулисье в драме «Фауст» (1808). Пушкин в осмысление драмы Фауста пишет также свою «Сцену из Фауста» (1825), а через сто лет Булгаков, отвечая и на наши вопросы здесь, берет эпиграфом к своему роману «Мастер и Маргарита» (1928) слова Беса Мефистофеля, гетевского духа зла: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».

Эти слова, мудрствуя лукаво, действительно произносит у Гёте Бес Мефистофель. Но Булгаков вполне мог бы взять эпиграфом к своему роману и другие строки из «Фауста» Гёте, в которых мы найдем Беса Мефистофеля «сочувствующим» человеку духом Зла (как и сам Воланд у Булгакова):

Господь

Так на земле все для тебя не так?

Мефистофель

Да, господи, там беспросветный мрак,

И человеку бедному так худо,

Что даже я щажу его покуда.

    И. Гёте. «Фауст» (1808)
    «Пролог на небесах»

Здесь у Гёте в «Прологе» к «Фаусту» мы видим Мефистофеля, хоть и с нескрываемым скепсисом, однако же «сочувствующим» человеку (“…так худо, //Что даже я щажу его покуда»). Снова после «Бытия «Моисея в Ветхом Завете (где мы найдем самый первый диалог между Богом и Змием), Гёте опять включает подобный диалог в сюжет своей драмы о дальнейшем бытии и судьбе человечества (диалога Бога с Бесом Мефистофелем, который называет себя здесь правнуком тысячелетней Змеи-искусительницы).

Тема «милосердия» дьявола звучит и в романе Булгакова: «Я о милосердии говорю, – объяснил свои слова Воланд, не спуская с Маргариты огненного глаза. – Иногда совершенно неожиданно и коварно оно проникает в самые узенькие щелки» (гл. 24). Пусть даже и со всем своим нескрываемым скепсисом, как у Мефистофеля Гёте, мы видим булгаковского Воланда в этой сцене все же «сочувствующим» человеку в его земной судьбе. В результате, несчастная Фрида, вопли которой проникали «в самые узенькие щелки» (то есть, доходили не только до человеческого слуха, но и до обитателей ада), была милосердно пощажена в своем вечном страдании, данном ей в наказание за убиение младенца.

Гёте, когда замыслил своего Мефистофеля – «духа отрицанья», приносящего Господу весть о бедственном положении людей, тоже не был оригинален в таком повороте сюжета. Сцену, подобную «Прологу на небесах» у Гёте, мы можем обнаружить, как можно об этом догадаться, – еще в Библии, а именно, в Книге Иова, в которой библейский автор (в нем подозревают даже самого царя Соломона), также выводит на сцену Сатану.

Диалог Бога и Сатаны в «Книге Иова» («Ветхий Завет»). Здесь, в Книге Иова, мы также найдем сцену в Раю и эпизод с включенным в него диалогом между Богом и Сатаной. Эта библейская сцена переносит нас в надзвездные чертоги, где на престоле, подобно царю, принимающему доклады вельмож, восседает сам Бог Ягве, окруженный своими слугами-ангелами. Среди этих «сынов Божиих» выделяется один – с именем Сатана (т. е., Противящийся). Это имя не должно нас вводить в заблуждение: Противник (Противящийся) у Иова – не совсем дьявол, как его стали понимать позже в классической христианской демонологии. Это, скорее, демон – дух отрицающий, как понимал его, например, Пушкин, создавая подобный образ в своем стихотворении «Демон» (1823). Задача демона – испытывать (искушать) человека.

Библейский диалог между Богом и Сат?ном (будем здесь называть его именно как Сат?н – с ударением на последнем слоге, на манер французской библии, где он назван Satan, чтобы нам отличать его от Сатаны-дьявола в классической христианской демонологии) происходит непосредственно после того, как демон Сат?н, обежав землю и обозрев людей на земле, приходит к Господу с некими упреками, настаивая на том, что праведник Иов, которого Бог «заприметил», почитает его лишь потому, что тот благословлен на удачу («Разве даром богобоязнен Иов?»). Сат?н просит у Бога разрешения проверить преданность Иова и его веру в Бога, на что Бог дает свое согласие, но в ограниченных пределах – Сат?н может насылать на человека любые бедствия и несчастья для испытания Иова, отнимая у него все, но не властен над его душой:

«И был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел и сатана.

И сказал Господь сатане: откуда ты пришел? И отвечал сатана Господу и сказал: я ходил по земле и обошел ее.

И сказал Господь сатане: обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла.

И отвечал сатана Господу и сказал: разве даром богобоязнен Иов?

Не Ты ли кругом оградил его и дом его и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле; но простри руку Твою и коснись всего, что у него, – благословит ли он Тебя?

И сказал Господь сатане: вот, все, что у него, в руке твоей; только на него не простирай руки твоей. И отошел сатана от лица Господня» (Иов, I; 6—12).

Итак, в Библии, где действительно можно найти все темы, которые оказываются в последующем богатым источником мировой литературы, можно найти и такой поворот сюжета, когда темный дух зла – демон сат?н (дух противящийся), названный также у Пушкина в «Сказке о попе…» супостатом (от ст.-слав. противоречащий, противостоящий: «Экого послали супостата!») – отправляется «благовестить» на землю.

Сама эта сцена из Книги Иова (сцена аудиенции в божественных чертогах) – очень повлияла не только на Гёте, но и на Пушкина. Пытаясь создать подобную сцену в «Гавриилиаде» (1821), Пушкин также рисует в своей поэме картину тронного зала – с восседающим божеством на троне и иерархическими рядами ангелов вокруг, он рисует картину явления Всевышнего перед своими «сынами», и все это представлено у Пушкина как сон Девы Марии:

Всевышний рек, – и деве снится сон:

Пред нею вдруг открылся небосклон;

Во глубине небес необозримой,

В сиянии и славе нестерпимой

Тьмы ангелов волнуются, кипят,

Бесчисленны летают серафимы,

Струнами арф бряцают херувимы,

Архангелы в безмолвии сидят,