Булгаковские мистерии. «Мастер и Маргарита» в контексте русской классики Очерки по мифопоэтике. Часть III

Их мертвою не соблазнишь.

    И. Гете «Фауст» (1808)
    «Пролог на небесах»
    (Пер. с нем. Пастернака)

Пушкин, создавая свои сцены из Фауста (1821), также передает эту мысль о живой и мертвой душе. В одной из сцен («Наброски», 1821), в которой он приводит своего Фауста на аудиенцию пред Вечностью (представленной у него божеством Смерти), Мефистофель и Смерть тоже рассуждают у Пушкина о душе Фауста:

Смерть:
– Зачем пожаловал сюда?
Мефистофель:
– Привел я гостя.
Смерть: – Ах, создатель!..
Мефистофель:
– Вот доктор Фауст, наш приятель. —
Смерть: – Живой!
Мефистофель: — Он жив, да наш давно —
Сегодня ль, завтра ль – все равно.
Смерть: – Об этом думают двояко;
Обычай требовал, однако,
Соизволенья моего…

    А. С. Пушкин. «Наброски к замыслу о Фаусте» (1821)
Книга Иова дала драматическую завязку многих сюжетов мировой классики и составляет определенный реминисцентный слой и в произведениях Пушкина и Гёте, и впоследствии Булгакова – писателей, которые бесконечно варьируют в своем творчестве эту сцену, где человек и сатана предстают «пред господа».

Библия включила Книгу Иова в свой канон, тем самым показав, что откровение библейское есть откровение всечеловеческое. Все, что происходит с Иовом в библейской книге, – универсально, и в том или ином виде знакомо каждому человеку, живущему на земле, испытавшему земные страдания: «Et Satan se retira de devant la face de l’Еternel. Puis il frappa Job d’un ulc?re malin, depuis la plante du pied jusqu’au sommet de la t?te; Job, 2:7 («И Сат?н удалился от лица Вечности. Потом он поразил Иова страшной язвой от самых подошв его до макушки головы»; перевод наш – А.А.А.).

Книга Иова – это шедевр, равный греческим трагедиям и диалогам Сократа и Платона. Здесь истина находит свое выражение еще убедительнее, чем в греческом самопознании. А диалоги и монологи обладают той же глубиной, какой на следующем этапе развития риторики обладают монологи Шекспира и Гёте. Книга исполнена гигантской космической образности и одновременно являет собой подобие «сократического диалога», в котором совершается искание истины, но не в холодных состязаниях ума, а перед лицом жизни и смерти, ибо это последний спор, и на чашу весов здесь брошена сама человеческая судьба.

Явление демона, наславшего чуму на человечество, мы видим у Пушкина в трагедии «Пир во время чумы», также сохранившей весь пафос монологов и диалогов страдающего Иова. Героя, подобного бедному Иову, мы найдем у Пушкина и в «Медном всаднике», – в образе его «безумца бедного» Евгения, пережившего катастрофу наводнения, в результате которой он потерял все, что имел в жизни, включая рассудок. Наконец, булгаковский Мастер, находясь в психолечебнице – после того, как все до последнего у него было отнято в этой жизни: и любовь, и дом, и сгоревший роман, – в своей исповеди Ивану Бездомному также сохраняет весь пафос монологов и диалогов страдающего Иова.

Диалог Бога и Беса Мефистофеля в трагедии Гёте «Фауст»

Мефистофель:

Угодно об заклад побиться?

Я выиграю вновь, лишь дайте мне вести

Тихонько Фауста по моему пути.

Господь:

Я знаю: человек грешит, пока стремится,

Пока он на земле живет, во власть твою

Раба Господня отдаю.

    И. В. Гете «Фауст. Пролог на небе» (1800)
    (Пер. с нем. Д. Мережковского)

Так человечно думать и о черте…

    И. В. Гёте «Фауст. Пролог на небе» (1800)
    (Пер. с нем. Б. Пастернака)

Именно вслед за Сат?ном из Книги Иова, в результате некого пари между Богом и Бесом темный дух Мефистофель у Гёте тоже отправляется на землю испытывать Фауста. А через сто с небольшим лет после создания образа Мефистофеля немецким классиком И. Гёте, Михаил Булгаков тоже отправляет своего героя – злого и мстительного духа Воланда, одного из князей царства Тьмы – «вестником» на землю, чтобы разделить или усугубить участь человека. И в Москве, куда прибывает «творить зло» Воланд у Булгакова в «Мастере и Маргарите», он также видит «там беспросветный мрак, //И человеку бедному так худо» – там зло уже заполонило весь город, проникнув во все его уголки.

Из диалога между Богом и бесом Мефистофелем в «Прологе на небесах» Гёте мы узнаем, что Бог заботится о душе Фауста. Явление темного злобного гения Мефистофеля – это именно промысел божий, его умысел, пожелавший сначала ввергнуть Фауста в заблуждения, а затем заставить выйти его из темноты к свету. Гёте отстаивает в своей драме высказанный в библейских притчах взгляд на страдания, которые не всегда следует рассматривать как кару, ибо часто они есть испытание, очищающее веру от своекорыстия. Снова после Книги Иова, у Гёте между силами Добра и Зла заключен спор, в котором Мефистофель (правнук Змея-искусителя и внук Сат?на) не сомневается в нем выиграть:

Мефистофель:

Уверен я в победе. Об одном

Прошу Тебя: великим торжеством

Ты не мешай мне вволю наслаждаться.

Заставлю доктора во прахе пресмыкаться,

Он будет прах глотать, как некогда змея,

Тысячелетняя прабабушка моя!

    «Фауст» И. Гете
    «Пролог на небе» (1808)
    (Пер. с нем. Б. Пастернака)

Намереваясь в дальнейшем проанализировать диалог из «Фауста» Гёте между Богом и Мефистофелем, духом отрицающим, приведем его здесь полностью:

Мефистофель

К тебе попал я, боже, на прием,

Чтоб доложить о нашем положенье.

Вот почему я в обществе твоем

И всех, кто состоит тут в услуженье.

Но если б я произносил тирады,

Как ангелов высокопарный лик,

Тебя бы насмешил я до упаду,

Когда бы ты смеяться не отвык.