Последнее желание

Проходил он в особняке мера – он часто проводил общественные балы, если так можно было выразиться, так как попасть туда можно было только в том случае, если Ваш доход не ниже одной тысячи фунтов в год. Семья мистера Блумфилд, несмотря на недостаток в средствах, обладала очень хорошей репутацией, поэтому Менди могла спокойно присутствовать на таких мероприятиях. Как большинство людей из её окружения.

Бальный зал был богато украшен, и Менди была рада, что выбрала свой лучший туалет. Отдавая предпочтение ярким цветам и некоторой детскости в нарядах, Менди выбрала платье нежно-розового цвета, подол которого было украшено вышитыми красными розами и насыщенными зелёными лепестками. Волосы её были непривычным для неё образом собраны на затылке и скреплены золотой заколкой. Не только из-за этого, но и в общем, среди своих сверстниц Менди выглядела непростительно юной, настолько, что женщины проедали её завистливыми взглядами. Но Менди не замечала этого, она была слишком поглощена тем, что искала взглядом мистера Фултон. Она догадывалась, что он может несколько задержаться, и ей предпочтительнее завязать с кем-нибудь разговор, пока его нет, но она всё равно продолжала выглядывать его в толпе.

Как и предполагалось, сломленная потерей сына, миссис Питерсон на бал не пришла, но в особняк барона пришли её близкие подруги. Все хотели насладиться вечером, отведать вкусных блюд и качественного спиртного, несмотря на то, что не так давно присутствовали на похоронах маленького мальчика. Какой бы богобоязненной и совестливой ни была Менди, она не чувствовала вины ни перед Катрин, ни перед Богом. Она могла с полной уверенностью заявить, что в те дни отдала всю себя и поступила как истинный христианин. И сейчас она могла позволить себе думать лишь о мистере Фултон и долгожданной встрече с ним.

Родители Менди расположились на одной из скамей, и миссис Блумфилд тихо жаловалась мужу на современные нравы. Она находила платья молодых барышень слишком яркими и откровенными, осуждая и собственную дочь. А вскоре в зале заиграла музыка, все направились танцевать. Горели свечи, сверкали украшения и роскошные туалеты, но мистер Фултон всё не объявлялся. Желая отвлечься от переживаний, девушка разговорилась с другими женщинами, пришедшими на бал. Это был кто-то из окружения Катрин, кто, явившись на мероприятие не мог не сказать что-то о почившем ребёнке.

– Кто бы подумал, что Катрин всё же потеряет сына, мне так жаль её, никому бы такое не пожелала, – говорила первая, обливая себя потоками воздуха с помощью веера.

– Да, слышала, она сидит дома, её муж никак не может помочь ей отвлечься от потери, бедная, – согласилась вторая.

– Стоит её навестить, – появилось стойкое желание у Менди.

– А Вы не слышали, дорогая? – заговорила следующая. – Они сейчас никого не принимают. Я пыталась к ним наведаться, испекла пирог…

– Сами испекли, – перебила её одна из тех, кто уже говорила, – боюсь, если Вы отдали приказ, то это не одно и то же.

– Это не важно, – отмахнулась женщина, – главное другое. Я с этим пирогом пришла, а он не хоть бы какой, а с консервированным персиком; постучалась, думала, Катрин уважит меня тем, что сама откроет дверь, но вот только открыла мне их ключница. Забрала пирог, сказала, что они не принимают визиты, но пирог хозяйке передадут; и закрыла перед моим носом дверь.

– Надеюсь, бедная Катрин не тронулась умом от этой потери, – вздохнула другая женщина.

– Не знаю, но уходя, я услышала странный вой, похожий на волчий, думаю, это Катрин билась в рыданиях, – закончила свой рассказ женщина.

– Но, возможно, примут меня, – Менди пожала плечами, но потом пожалела о своих словах, так как все вопросительно на неё посмотрели: чем это она должно быть лучше них, – имею в виду, что я зайду на днях, и может Катрин к этому моменту станет лучше.

– Кто знает?! – женщины пожали плечами и переглянулись. – Может быть.

После этого тема была закрыта. Дамы пригубили вина, и разговор продолжился совершенно в другом ключе. Но поддерживать его Менди не хотела, она стояла чуть в стороне и слышала лишь обрывки фраз, а потом девушки ушли танцевать. Кто-то со своими мужьями, кто-то с джентльменами, выпросившими их. И только одна Менди осталась одна. Мистера Фултон всё ещё не было, и она решила проведать своих родителей.

Престарелая чета продолжала сидеть на скамье. Миссис Блумфилд обвила своей рукой руку мужа и выглядела по-настоящему счастливой. Подобная близость с мужем заставляла её выглядеть на много лет моложе, и судя по тому, как мужчина аккуратно наклонился к ней, говорили они о чем-то важном для них.

Но это что-то заставляло лицо миссис Блумфилд светиться изнутри. Она в этот момент казалась нежной, робкой и хрупкой, словно вновь стала юной девушкой. А он – уверенным в себе, пышущим здоровьем, молодым мужчиной.

Менди не стала нарушать их идиллию. Заметив, как им хорошо вдвоём, она развернулась и направилась в обратную сторону. Прошла под украшениями, которые свисали с канделябров, и поняла, что на неё смотрят.

В этот момент Менди не смогла сдержать улыбки – сквозь толпу к ней шёл объект её мечтаний.

Мистера Фултон сложно было назвать писаным красавцем, и среди молодых девушек мало кто смотрел в его сторону. У него были редкие светлые волосы, которые в летнюю жару мокли и липли к высокому лбу. Сам он был невысокого роста, худощав, некоторого болезненного сложения. Но глаза были приятного голубого цвета, глубокого как летнее небо, и редко, когда в них можно было бы увидеть след от горьких помыслов. Мистер Фултон производил впечатление легкого в общении и по нраву человека, с множеством, но поверхностных знаний. Но не будучи при этом дураком, он знал о несовершенности своего образования, и редко выказывал его, предпочитая отмалчиваться, если кто-то в разговоре начинал хвататься своими познаниями. Многие эту привычки воспринимали как пример светлой скромности, которой должен обладать каждый уважающий себя джентльмен. Менди же не цеплялась к его образованию, она редко, когда касалась темы литературы, географии или истории, так как понимала, что не только мистер Фултон, но и большая часть её окружения, не обладает теми же познаниями. Проблема была в принципе не только в том, что миссис Блумфилд ревностно относилась к воспитанию и образованию своих детей, но и её муж, являясь человеком гуманитарных наук, стремился дать своим детям качественные знания.

– Простите, мисс Менди, я заставил Вас ждать, – проговорил он, поклонившись, – но наконец-то я могу Вам это сказать: добрый вечер, я очень рад Вас увидеть.

– Добрый вечер, мистер Фултон, – Менди улыбалась, – я рада меньше Вашего! И не переживайте – я понимаю, что нашлось что-то, что задержало Вас.

Он взял руку девушки и положил её себе на локоть, после чего они вдвоём двинулись по залу.

Мистер Фултон был англичанином в каждом поколении своей семьи, поэтому рядом с ним и Менди чувствовала себя в меньшей степени ирландкой. И это было единственное, чем он мог гордиться – своим происхождением. Иногда он так выпячивал это, что Менди чувствовала, как заражает он её той же гордостью, хотя едва она была уместна. Говорил он мягко и тихо, голос его был обволакивающим, способным унести в даль от реальности, если его владелец начинал рассказывать какую-то историю. И помимо прочего был очень схож с миссис Блумфилд, так как осуждал всё, на что падал его взгляд. Осуждал он и женскую моду, и играющую музыку, и манеры джентльменов, и бессмысленные разговоры других гостей, и пустую трату времени на игры в карты (по большей части он протестовал против азартных игр, но сам любил сыграть в «Очко», ставя крупные суммы). При этом он хмурился, поджимал губы и брюзжал. Менди, которой хватало её матери, всегда отвечала примерно одно и то же:

– Ой, расчудесный мой мистер Фултон, ну что же Вы так? Найдите же хоть что-то радостное в сегодняшнем вечере! Посмотрите, как горят свечи, а та так изящно изогнулась под властью жара, что стала похожа на лебедя.

– Что эти лебеди, мисс Блумфилд? – говорил он. – Изящность их преувеличена. Изящной я могу найти Вашу нежную ручку с Вашей белой бархатной кожей, но подобны ей только недавно зажжённые, ещё не успевшие растаять свечи. И посмотрите, как их мало в зале. Совсем скоро от всех свечей останутся одни огарки, и зал погрузится во тьму. И где же местные слуги? Должно быть, в какой-нибудь каморке пьют украденный у господ виски. Им же всё равно на то, какая суматоха тут начнётся, когда нежные создания подобные Вам, испугавшись темноты, впадут в истерию.

– Я не боюсь темноты, мистер Фултон, – ответила Менди, стараясь не показывать, что слова его её несколько обидели, – должно быть, и никто из присутствующих не воспримет погасшие свечи как главный страх своей жизни.

– Вы храбрая леди, – заметил мужчина, глядя девушке в лицо, – но не спешите судить о других. Я знаю, что многие женщины боятся темноты.

Менди тянуло ответить какой-нибудь гадостью, из разряда, а откуда у него такие суждения? Не оттуда ли, что он опросил всех женщин мира и высчитал среднее арифметическое? Но Менди в ответ лишь улыбнулась, так как очень не хотела тревожить самолюбие мистера Фултон. Он слишком сильно ей нравился, чтобы она стала развивать с ним конфликт. Ко всему сама Менди никаких исследований не проводила и не могла быть уверена, что он не прав.

Вдвоём они шли дальше вдоль зала, присоединиться к танцующим они не спешили, совершая подобие променада. Мистер Фултон выглядел крайне довольным собой, держа Менди под руку. Её он считал одной из главных красавиц Брайтона, и ему льстило, что она выбрала именно его из огромного количества холостых мужчин города. Его несколько раздражали её детские наряды ярких цветов, что совершенно не соответствовало её возрасту, но он закрывал на это глаза, считая, что скорректирует её туалет после женитьбы.

Когда они прошли ещё круг, Менди всё же попыталась привлечь интерес мужчины к танцам, но он лишь с недовольством посмотрел в сторону танцующих. Это огорчило девушку, но она старалась не допустить, чтобы скука и обида овладели ей. Они направились дальше по залу, дошли до украшенного стола, на котором стояла ваза с пуншем, и Менди едва сдержала вздох от облегчения, когда мужчина решил налить им этого напитка. Она надеялась, что с пуншем ей будет проще придерживаться хорошего настроения, но всё сложилось так, как Менди даже не ожидала. Опустошив стакан, мужчина широко улыбнулся – алкоголь заставил его раскраснеться, а в светлых глазах виднелось желание присоединиться к всеобщему плясу, и он, взяв Менди под руку, настоял, что они обязаны станцевать. И Менди без раздумий согласилась.

Один танец сменял другой. Мистер Фултон, пока он пил пунш, казался весёлым, улыбчивым и очень добрым. Весь мир вокруг него перестал вызывать в нём ненависть и презрение, теперь он отмечал, что бал удался на славу, и он рад оказаться в компании таких замечательных гостей. Такую перемену настроения Менди объясняла себе выпитым пуншем и врождённой любовью к миру, но скрытой под огромным количеством жизненных обид. И только спиртное позволяло ему отбросить прочь нехорошие мысли и предаться веселью. Менди отметила для себя, что это не лучшая черта, но в любом случае пусть так, чем если бы мистер Фултон в большей степени начинал ненавидеть этот мир.

– Вы, право, мисс Блумфилд, шикарно танцуете, – заметил после второго танца мужчина, – знал бы я раньше, что Вы способны так увлечь меня танцем, я пригласил бы Вас тот час, как мы с Вами встретились!

– Ваш комплимент мне очень приятен, спасибо большое, – ответила Менди, – я должна отметить, что и Вы двигаетесь потрясающе.

После третьего танца они отошли в сторону и стали смотреть, как танцуют другие. С большой радостью Менди переводила дыхание – казалось, мистер Фултон с лёгкостью может исполнить подряд несколько котильонов, а затем ещё и контрдансов, но Менди же после трёх танцев решила отдышаться у стены, ближе к скамьям, на которых сидели одинокие женщины, которых никто не спешил пригласить на танец. Рядом с ними Менди, казалось, попала в их тень и становилась такой же не желанной партнёршей для танцев. А мистер Фултон, дав возможность Менди прийти в чувства, налил себе ещё пунша, разместился рядом с ней и с видом знатока сей жизни смотрел на танцующие пары.

– Вот знаете, мисс Менди, – заговорил он, – вот что эти танцы? Кажется, какая радость кружиться по залу под музыку, держать за руку красивую женщину и наслаждаться этой компанией. М-да. Какая это отрада для мужчины, особенно для меня – холостяка. Хоть какая-то видимость счастья. Ведь я обречён остаться без денег, а соответственно и без жены. Встретить старость в нищете. Да, мисс Менди? Какая горечь на душе. Вот что мне эти танцы? Сверкающие платья, плавность движения женской руки, улыбки. Но это только здесь. А потом ожидание следующего бала, ожидание, что когда-нибудь произойдёт в моей чёртовой жизни хоть что-то хорошее.

Слушая монолог мужчины, Менди бросила косой взгляд на вазу с пуншем. Мистер Фултон был пьян, достаточно пьян, чтобы говорить то, что всё это время бороздило его мозг. Сколько страха, боли и обиды, должно быть, было в мужчине.

– Вы, наверное, считаете меня дураком? – спросил он, бросив взгляд на девушку.

– Вы заблуждаетесь, никогда Вас им не считала, – ответила Менди.

– Но я дурак. Я страшный дурак. Я тешу себя ложными надеждами. Идиотов полон мир, какая горечь – я один из них. Не останавливайте меня и не переубеждайте, я знаю, что Вы, как дама с чистым сердцем, поспешите успокоить мои терзания, но я прошу Вас, просто слушайте. Я редко бываю пьян, хотя уж ладно – часто, но что мне этот бал?

Менди смотрела на него и плохо понимала, как нужно разговаривать с пьяными мужчинами, она решила прислушаться к нему и выполнить его просьбу, поэтому стояла молча, ожидая, что он продолжит свою речь, хотя боялась, что её безмолвие способно как-либо его оскорбить.

– Вот Вы, мисс Менди, – заговорил он, глядя ей в лицо, – вот Вы прекрасны, умны, скромны, добры душой, но одиноки. Во что Вы верите, мисс Менди? Я, как истинный дурак, верю, что Бог позволит мне соединиться с кем-то по любви. А Вы? Хотя, Вы дама, я знаю Ваш ответ. Да и любой на свете человек хотел бы жить в любви. И вот я здесь, такой дурак, смотрю на эти танцы. Но что мне этот бал?

– Возможно, этот бал приблизит Ваше счастье, – ответила Менди вполне серьёзно.

– Вот я дурак – я верю в лучшее, и верю в милость Бога, а Вы – наивны и просты. Уж если что приблизит моё счастье, так это… Какая горечь, ну что мне?

– Я плохо понимаю, что по-настоящему тревожит Вас, – проговорила Менди, смотря мужчине в лицо, но он продолжил, словно не услышал её:

– Вот Вы, мисс Менди, Вы право так прекрасны! Вас лично Бог лепил, а ангелы на Землю опустили. Смотрю на Вас и понимаю, что Вы достойны лучшего, кого-то лучше меня. Но я дурак во что-то верю. Сейчас я с Вами здесь, мы танцевали, я наслаждался роскошью Ваших огненных волос. Боже! До чего же Вы прекрасны. Я убеждён, в Вас влюблён каждый в нашем захолустье, и каждый знает, что не достоин Вас.

– Захолустье? – Менди улыбнулась. – Не оскорбляйте Брайтон.

– И это всё, что Вы услышали? – несколько огорчённо проговорил мужчина. – Ох, мисс Менди, я такой дурак. Хочу сказать Вам, что я люблю Вас, и ничего не могу Вам дать.

И тут он замолчал, сел в рядом стоящее кресло, положил голову на кулак и полностью погрузился в свои мысли. Менди смотрела на него испытывая смесь чувств из жалости, понимания и даже лёгкой скорби. Она положила руку ему на плечо и тихо сказала:

– Мой дорогой, я наполнена тем же чувством. И если Вы дурак, но я самая настоящая дура.