Загадочные исчезновения

Это опять было здесь – доказательства я нахожу ежедневно. Снова всю ночь с ружьем в руках просидел в укрытии, оба ствола зарядил картечью. Утром, как и прежде, обнаружил новые следы. Странно все это: могу поклясться, что не спал… Я вообще в последнее время почти перестал спать. Это ужасно! Невыносимо! Если то, что происходит, происходит в реальности, я скоро сойду с ума. А если это мне только мнится, значит, я уже помешался…

3 октября

Я не уйду. Это не сумеет меня выжить отсюда. Здесь мой дом, это моя земля! Господь ненавидит трусов…

5 октября

Все, больше не могу терпеть. Пригласил Харкера погостить у меня несколько дней – у него голова соображает. По его поведению пойму, сошел я с ума или нет.

7 октября

Я нашел разгадку! Решение пришло прошлой ночью – внезапно, как озарение. Как все просто! Чудовищно просто!

Есть звуки, которых мы не слышим. Не весь диапазон звуковых волн способно уловить человеческое ухо – оно несовершенно. Мы не воспринимаем слишком высокие или слишком низкие колебания. Однажды я наблюдал за стаей черных дроздов, они устроились в густых кронах деревьев по соседству и пели. Внезапно – в одно мгновение! – все они снялись с места и улетели. Как? Они не видели друг друга, им мешали листва и ветви деревьев. Все видеть вожака стаи не могли. Значит, был дан какой-то сигнал – приказ или предупреждение об опасности, – высокий и пронзительный, способный перекрыть весь этот гомон, но мне, человеку, не слышный. Я увидел только последствие – как в полной тишине вся стая одновременно срывается с места! И не только черные дрозды, но и другие птицы, например перепела, даже те, что сидели, затаившись, по другую сторону холма!

Моряки знают: киты, которые греются и резвятся на поверхности океана за несколько миль друг от друга, нередко даже в разных бухтах, вдруг одновременно уходят под воду и исчезают с глаз в один миг. Они тоже подают сигнал – слишком низкий, чтобы его услышал матрос, стоящий на палубе или сидящий на верхушке мачты, но сотрясающий корабль, подобно тому, как басовые ноты органа сотрясают стены собора.

Вот и с цветом та же история, что и со звуком. Физики обнаружили присутствие так называемых актинических лучей на краях солнечного спектра. Они входят в состав цветов спектра, но мы не способны их различить. Человеческий глаз – несовершенный инструмент, он способен улавливать только часть хроматической гаммы. Это не бред сумасшедшего. Существуют цвета, которых мы не видим.

Да поможет мне Господь! Проклятая тварь как раз такого цвета!»

Однажды летней ночью

Генри Армстронг лежал навзничь в неудобной и непривычной позе: руки сложены на животе и в запястьях чем-то связаны. Путы ему удалось разорвать без труда, но кисти рук вновь легли друг на друга – он не мог развести локти, они упирались во что-то твердое. Он постарался изменить положение тела, но безуспешно.

Армстронг всегда был скептиком и привык доверять только собственным чувствам. Сейчас они говорили ему, что он заживо погребен в могиле. Его окутывала тьма, чернильная, непроницаемая для взгляда. Бездонная тишина. Все его существо пронизывало ощущение бесконечного одиночества. Но он не умер, он был жив. Однако факты были так очевидны и бесспорны, что он и не пытался осмыслить свое положение.

Нет, он не умер; он был только болен, очень болен. Все его тело, казалось, онемело. Состояние глубокой апатии мешало сосредоточиться на собственной необычной судьбе, и он не очень осознавал, что в действительности с ним происходило. Армстронг не был философом. Он был самым обычным человеком. Только простая душа обладает этим благостным даром – временами впадать в спасительное состояние полного безразличия: нервные центры, подающие сигнал опасности, бездействовали. Не зная и не пытаясь представить, что ему готовит ближайшее будущее, он заснул. Мир и покой воцарились в душе этого человека.

* * *

Совсем иное происходило на поверхности. Еще длилась летняя ночь. Беспорядочные вспышки молний на западе предвещали скорое приближение бури. Что-то жуткое было в их безмолвном мерцании: пульсирующие отблески на краткие мгновения со зловещей отчетливостью высвечивали кладбищенские статуи и надгробья и, казалось, заставляли пускаться их в какой-то страшный танец. Едва ли в такую ночь нормальному человеку могло прийти в голову прогуляться по кладбищу. Поэтому трое мужчин, оказавшихся здесь, чувствовали себя в полной безопасности. В руках у них были лопаты. Они раскапывали могилу Генри Армстронга.

Двое из них были студентами местного медицинского колледжа. Третьим – старый, огромного роста негр по имени Джесс. Много лет Джесс работал при кладбище, и наибольшим удовольствием для него было, как порой говаривал он сам, знать, что «каждый покойничек лежит в своей могилке». Впрочем, по тому, чем они сейчас занимались, можно было догадаться, что далеко не каждый могильный камень имел своего хозяина. За кладбищенской стеной, недалеко от проезжей дороги, их ждал легкий фургон.

Тяжкой работу гробокопателя не назовешь: лопата легко входила в рыхлую, еще не успевшую осесть землю, и дело спорилось. Труднее было поднять гроб, но и это удалось, когда за дело взялся Джесс. Он осторожно снял крышку и положил ее в сторону. В гробу лежал человек в черном костюме и белой рубашке.

В это мгновение порыв ветра сорвал пламя, фонарь погас и сокрушительной силы удар грома потряс землю. Генри Армстронг приподнялся и неторопливо сел. С воплями ужаса мужчины бросились в разные стороны.

И, по крайней мере, двоих уже ничто на свете не заставило бы вернуться назад. Но старый Джесс был слеплен из другого теста…

* * *

На следующий день, рано утром, двое студентов, бледных, с осунувшимися от пережитого лицами (ужас явно еще холодил их кровь), встретились у здания медицинского колледжа.

– Вы видели?.. – вскричал один.

– О Боже! Что же нам делать?..

Молча они завернули за угол и у входа в прозекторскую увидели лошадь, запряженную в легкий фургон. Не задумываясь, чисто механически, молодые люди прошли в комнату.

На скамье в одиночестве сидел негр Джесс. Он поднялся и осклабился:

– Я хочу получить свои деньги, джентльмены. Как договаривались…

Все его лицо выражало крайнюю степень удовлетворения от проделанной работы, особенно сияли глаза и зубы.

На длинном столе лежало обнаженное тело Генри Армстронга. От удара лопатой голова была перепачкана глиной, в волосах запеклась кровь.

Хозяин Моксона

1

– Вы что, серьезно? На самом деле верите, что машина способна думать?

Ответ я получил не сразу. Моксон, казалось, был полностью увлечен углями в камине. Ловко орудуя кочергой, он пытался вернуть их к жизни, и наконец они отозвались, вспыхнув весело и ярко. Несколько недель кряду я наблюдал за его привычкой тянуть с ответом. Даже если вопросы были совсем пустяковые. Вид у него, однако, был не рассеянный, скорее, наоборот, сосредоточенный, словно он размышлял над тем, что сказать.

Наконец он произнес:

– А что такое «машина»? У слова этого множество дефиниций. Вот вам определение из популярного толкового словаря: «Любое орудие или устройство для умножения сил или для достижения необходимого результата». Но в таком случае разве человек – не машина? И вам стоит лишь допустить, что механизм думает. Или, во всяком случае, думает, что он думает.

– Если вам не угодно отвечать на мой вопрос, – боюсь, мне не удалось скрыть раздражения, – почему не сказать об этом прямо? Вы просто уходите от ответа. Вы прекрасно понимаете, что под «машиной» я подразумеваю не человека, а то, что человеком создано и управляется.

– Когда сие нечто само не управляет человеком, – произнес он, а затем резко встал и подошел к окну, за которым все тонуло во тьме ненастной ночи. Минуту спустя он обернулся ко мне и сказал с улыбкой: – Прошу прощения, но я не увиливаю от ответа. Просто счел уместным привести определение, данное в словаре, и таким образом превратить его автора в участника нашего диспута. Я без труда отвечу на ваш вопрос. Ответ на него для меня очевиден: да, я полагаю, что машина думает о той работе, которую выполняет.

Что ж, на мой вопрос он ответил прямо. Но не могу сказать, что ответ мне понравился. Скорее укрепил печальное подозрение, что Моксон слишком уж увлекся своими трудами в машинной мастерской и на пользу это ему не пошло. К тому же мне было известно, что он страдает бессонницей и недуг этот изрядно подзапущен. Неужели это сказалось на его рассудке? Его ответ скорее говорил в пользу прискорбного предположения. Но в ту пору я был молод, а легкомыслие – в числе благ юности. Теперь я бы отнесся к его словам иначе. А тогда, подстрекаемый бесом противоречия, спросил:

– А чем она, с вашего позволения, думает? Мозгов-то у нее нет!

Ответ, последовавший с меньшей, нежели обычно, задержкой, он облек в привычную для него форму контрвопроса:

– А чем думает растение? Ведь у него мозгов тоже нет.

– Вот как! Значит, растения, по вашему мнению, тоже числятся в разряде мыслителей? Хотелось бы ознакомиться с результатами их умозаключений – ссылки можете опустить.

– Выводы вы можете делать на основе их поведения, – отвечал он, нимало, казалось, не задетый моей дурацкой иронией. – Едва ли стоит приводить в пример мимозу стыдливую, насекомоядные растения и цветы, тычинки которых наклоняются и одаривают пыльцой забравшуюся в чашечку пчелу, чтобы та смогла оплодотворить далеких соплеменниц. Но подумайте вот над чем. У себя в саду я посадил виноградную лозу. Едва она принялась, я воткнул палку рядом. Лоза немедленно устремилась к ней, и через несколько дней она уже касалась опоры. Тогда я перенес ее на несколько футов в сторону. Лоза немедленно сделала поворот и опять потянулась к опоре. Маневр сей повторялся несколько раз, пока побег, словно потеряв интерес к моей палке и игнорируя мои дальнейшие попытки сбить его с толку, устремился к деревцу, росшему неподалеку. А что вы скажете о корнях эвкалипта? В поисках влаги они способны вытягиваться на немыслимую длину! Один известный ботаник рассказывал, как корень дерева проник в заброшенную дренажную трубу. Он двигался по ней, пока не уперся в каменную стену, которая преградила ему путь. Корень покинул трубу и полез вверх по стене; обнаружив в стене дыру, пролез в нее, спустился вниз, отыскал продолжение трубы и устремился по ней дальше.

– И что из этого?

– Вам непонятно, что это значит? Этот эпизод иллюстрирует, что растения наделены сознанием. Он доказывает: они думают!

– Даже если так, что тогда? Мы вели речь не о растениях, а о машинах. Они, конечно, могут состоять из дерева – частично. Но дерево уже мертво – в нем нет прежней жизненной силы. Или, по-вашему, и неорганическая структура способна мыслить?

– А как иначе вы объясните, например, такое явление, как кристаллизация?

– Никак не объясню.

– И не сможете, если не признаете то, что вам так хочется отрицать, конкретно – сознательного сотрудничества между составными элементами кристаллов. Когда солдаты строятся в линии или формируют каре, вы называете это разумным действием. А когда дикие гуси летят клином, вы говорите об инстинкте. Когда же однородные атомы минерала, свободно перемещающиеся в растворе, сами выстраиваются в математически совершенные фигуры или замерзающая вода – в прекрасные симметричные снежинки, вам сказать нечего. Вы даже не выдумали никакого научного термина, чтобы прикрыть свое воинствующее невежество.