Сказки с базаров

Вновь устроясь на своем тронном сиденье, он ушел в созерцание задальней белизны вечных снегов, меж тем как претендент в ученики ел и пил. Потом, по знаку Старика убрав остатки в свой собственный опустевший мешок, он спросил: «Разве ты не дашь мне напутствия? Я проделал эту долгую дорогу во исполнение мечты видеть тебя. Прошу, направь меня на путь, как идти жизненным поприщем, и наставь меня, как помогать другим достигнуть свершения, как я надеюсь его достичь после того, что получу от тебя науку».

Сверкающие черные глаза встретились с глазами Абдуллы, которые щипало от слез. Не без доброты, а лишь пронзительно смотрели теперь черные агатовые глаза и, казалось, пронимали огнем душу Абдуллы. В третий раз сухие, тонкие, словно точеные, персты Старика показывали назад на дорогу, по которой пришел Абдулла.

«Я повторяю свои слова – ступай, ступай себе, шагай знай. А ты воспользуйся ими, как хочешь».

Сверкание черных глаз ушло в серые складки, когда Старик прикрыл веки, всем видом показывая, что спит.

Абдуллу отпускали и не задерживали.

Все вниз и вниз он карабкался, спускаясь назад той дорогой, по которой взошел. Если путь делался слишком труден, он отдыхал, но прежде чем свет померк, он вышел на дорогу, которую знал: подножия Гималаев вблизи его дома. Прикончив остатки вяленых фруктов и орехов от Старика, он освежился ключевой водой, пробивавшейся из скалы, и пружинистым шагом жителя гор отправился дальше. Когда вышла полная луна, провожая его к дому, у него отлегло на сердце, и, шагая по дороге, он даже пропел про себя обрывок-другой из песенки. Почему-то он чувствовал себя таким деятельным, как никогда в жизни, через одно только то, что повидал Старика.

Когда он вернулся домой так скоро, его родители хотя, естественно, и обрадовались, но мать засыпала его вопросами. «Чему научил тебя Старик, о сын? – спрашивала она. – Что он сказал? Какие обрел ты познания? Поведай нам, и не упускай ничего».

«Я должен идти, – молвил безбородый Абдулла. – Теперь, когда я видел его и внял его наставлениям, я должен идти».

«Идти куда, о милый Абдулла? – возопила мать. – Идти? Идти? Куда идти, что ты хочешь этим сказать? Бросить нас? Бросить всех, всю деревню, шестьдесят четыре души? Дай нам объяснения, о Абдулла. Что Старик сказал тебе делать?»

«Он сказал – ступай себе, ступай прочь, и шагай знай, не стой», – твердо проговорил Абдулла.

Он хорошо выспался в своем старом доме, потом, с тем немногим, что необходимо в дороге, и в том, что было на нем самом, он распрощался с родителями и отправился искать свой жребий.

А обучен Абдулла ничему не был, большую часть юности он провел, помогая семье возделывать полоску земли, с которой они кормились. В первом же городе, куда он пришел, нашлось непочато работы для молодых и охочих рук на постройке султанского дворца и на сажденье его садов. По мере того как он получал всё больший рабочий навык, он больше выручал за работу, так что мог заезжать всё дальше в большие города и прекрасные поселения. Всякий раз, как он взвешивал на уме, какой поступок будет вернее, на память ему тотчас приходили слова Старика, указывающие, как правильно поступить:

«Ступай себе».

Работой он прокладывал себе путь во многих краях, и вот, через несколько лет, люди, вместе с которыми он подряжался, стали ценить его опыт житейский и, бывало, обращались к нему с вопросами, на что, минуту помедлив, дабы вызвать перед собой лик Старика, он отвечал: «Шагай знай».

И тогда они продвигались на шаг вперед с той затеей, над которой бестолково пороли горячку, или попросту снимались и складывали шатры и шагали прочь в иные места. Всякий раз, как им хватало смелости так поступить, они бывали довольны действенностью своего шага. Абдулла и сам прослыл чем-то наподобие мудреца, даже не задумываясь над советом, который давал.

Наконец, вступив в средний возраст и устав от всего, что давала ему жизнь по сей день, он пришел к ощущению, что он тот катящийся камень, который не обрастает мхом, и решил он трогаться к дому. У него не было ни жены, ни семьи – к тому времени как он вернулся в деревню, родители его умерли. И все женщины, ходившие в девушках, когда он был молодым, теперь были замужем.

Задаваясь вопросом, что делать дальше, седоволосый Абдулла обнаружил себя однажды взбирающимся вверх по тропе, по которой молодым человеком взошел к пещере Старика. Есть ли всё еще та пещера? Жив ли всё еще тот старец? Правда ли он видел того древнего мудреца и слышал те три слова: «Ступай, ступай, шагай»? Или всё это одно его воображение?

Ничего не оставалось, как взобраться наверх и узнать. Всем своим сердцем и всем своим разумом он стремился достичь того зачарованного места. Ноги безошибочно привели его как раз куда надо. Он увидел то же тронное сидение и легкую фигуру Старика в его реющих одеяниях. Черные сверкающие глаза светились теперь приветом.

Абдулла в смиренной гордости стоял перед наставником, не говоря ни слова и высоко держа голову. Во взгляде его была твердость. Старик поднялся с молодой грацией мальчика и приглашающим жестом простер длань к пещере тысячи томов мудрости.

«Прежде я говорил тебе ступай, – мягко промолвил Старик, взяв его за руку. – Теперь я наставлю тебя иначе. Теперь я скажу тебе приступай».

Драчун и ядовитая рыба

Однажды, в не столь давние времена, была одна рыбачья деревня на берегу океана. Каждое утро многое множество рыбаков спешило к берегу со своим уловом. Они трудились тяжким трудом и боролись со штормом в своих утлых лодчонках, но сети всегда бывали полны. Все рыбаки пребывали в довольстве, и чуть не все и каждый были друзьями, но на одном конце деревни жил некий драчун. Это был преогромный, несуразный малый, со здоровой башкой, с глазами, бегавшими как на шарнирах, которые ни минуты, казалось, не оставались на месте, с плоскостопыми ножищами, вывернутыми одна на восток, другая на запад, и зычным противным голосом. Вечно он выкручивал руки другим парням, дергал девушек за волосы, ставил подножки женщинам, носившим корзины с рыбой, выгруженной из лодок. Не проходило ни дня без того, чтобы он к кому-нибудь не задрался.

Каждый день он вызывал кого-нибудь из деревенских мужчин на драку, и многие по доброте душевной боролись с ним. Но если они допускали промашку, он со всего приклада бросал противника оземь и усаживался на него, пока тот не просил пощады. Когда все по очереди признавали его как бесспорного победителя и первого силача в округе, он начинал прыгать и орать, петушась, как какой-то полоумный петух, колотя себя в грудь, словно орангутанг. Его дубинка, оружие местного вида, была презверская штука, а он обожал пускать ее в ход. С течением времени его становилось всё трудней и трудней урезонивать, и сговориться с ним вовсе делалось невозможно. У каждого в деревне имелась своя дубинка, но он всегда побеждал, кого бы ни вызвал на драку.

И вот, в тот день, о котором веду я рассказ, к деревенскому старосте пришел невысокий стройный смуглокожий незнакомец. Он попросился приютить его на ночлег, сказываясь, что он школяр, пешком пустившийся в странствие вглубь страны, к пещерам летучих мышей в джунглях.

Все жители деревни рады были новому лицу, и каждый тащил блюдо с рыбой или ароматным рисом в дом старосты, чтобы оказать чужаку гостеприимство, по обычаю, задав пир на песчаном пляже.

Наступил уже поздний вечер, и все наелись и напились, когда нескладный коренастый здоровяк выскочил из ряда сидящих рыбаков и вызвал гостя переведаться с ним один на один. Стройный, с мягкой повадкой незнакомец спокойно встал на ноги, и, меж тем как рыбаки с отчаяньем на это смотрели, расчистилось место, чтобы поединок мог начинаться. Дубинка драчуна была наготове.

«На дубинках как-то мне не с руки, – молвил захожий гость. – Обыкновенно мое оружие это свежая рыбья тушка. Поскольку я тот, кого вызвали, то и оружие выбирать – за мной, не так ли?»

«Ну да, ну конечно, я запросто что на рыбьих тушках, что на дубинках переведаюсь, – заявил драчун, – и я готов начинать. Где эти рыбины, которыми мы будем драться?»

Мужской народ в азарте держался об заклад, сколько и на которого из соперников поставить.

«Вот они у меня в кошеле, – отвечал незнакомец, – и чем скорее мы решим наш спор, тем будет лучше, так как я обычно дерусь рыбьей тушкой, куда ни приду, и выигрываю почти все драки. А штука в том – одна из двух рыбин ядовитая, и ты должен для себя выбрать, какой вооружиться против меня. Возьмешь не ту – и это может стать роковым, ибо под чешуей у нее есть некий таинственный яд. Как ухватишь тушку поближе к хвосту, чтобы отвесить мне удар посильней, тут-то яд и рискует проникнуть к тебе на кожу. Конечно, это я могу взять ядовитую – мы не знаем, какая из них какая. Но, уверен, тебе хватит бойцовского духу, чтобы не думать, какая там из них ядовитая, а какая – нет. Давай, выбирай, и покончим с этим раз и навсегда, и эти добрые люди смогут каждый пойти по своим делам».

Он протянул свой кошель-плетенку из пальмовых листьев, который висел у него на боку. Все тянули головы, насколько хватало шей, чтобы взглянуть на две странного вида долготелые рыбины – как красная кефаль по окраске, и с красным ободком вокруг глаз, – лежавшие в плетенке. В народе от страха даже не перешептывались. На детей при-шикнули, у старосты же лоб взмок от пота. Никто не шелохнулся; каждый как присел, так и сидел на корточках, следя, как будут мериться силой здоровенный несуразный драчун и невысокий стройный прохожий с мягкой повадкой.

«Ты хочешь сказать, что драться мы будем только рыбой, вместо дубинок?» – заорал драчун, выпучив глаза. Выражение, которое появилось у него на лице, узнавалось жителями деревни как чистая трусость. «Ну нет, я не собираюсь мериться силой этаким образом. Это ниже меня! Можешь проделывать такие штуки в дурацких городишках, откуда ты там пришел, но не в этой деревне, знаешь ли. Не собираюсь рисковать и травиться в какой-то дурной игре, вроде этой. Ха!»

И, развернувшись на пятке, он скрылся по направлению к своей хижине. Впервые он был посрамлен. Снова вызвать кого-то на драку он уже никогда не дерзнет.

Возбужденно загудел разговор, меж тем как рыбины отправились назад в свой кошель-плетенку, и все принялись за лакомые блюда, расставленные прямо на прибрежном песке. Женщины пересмеивались между собой, мужчины курили, детишки, вереща и пища, носились туда и сюда.

«Право слово, это был приятнейший день. Я с удовольствием улягусь спать, – обратился гость с мягкой повадкой к поуспокоившемуся старосте. – Премного, право, благодарен за чудесное угощение и развлекательную беседу. Изволь, прими две эти рыбины с острова по соседству с вашим. Своим вкусом они, наверное, отличаются от здешних ваших уловов», – продолжал юноша, подавая кошель из пальмовых листьев в руки опешившему старосте, с ласковой и ободряющей улыбкой.

«Но… но что ты имеешь в виду? Ты сказал, что одна из них ядовитая! – выпалил староста, снова заливаясь обильным потом. – Как ты можешь так поступать с нами, после всего нашего радушия и гостеприимства?»

«Нет-нет, изволь, возьми эту рыбу. Зажарь одну на углях на завтрак, отвари их, съешь в сыром виде. Они будут вкуснейшими, как их ни приготовишь. Ни у одной на хвосте нет никакого яда. Это просто была моя шуточка. Но ваш деревенский драчун про это не знает, так что больше он к вам приставать не будет».

Королевна Фантазистана

Во всех пределах Туркистана, – начал купец из Бухары, – вовек не бывало – вы можете мне поверить, о братья, – госпожи прекраснее или добрее, нежели королевна Фантазистана».

«Фантазистан?! Фантазистан?! – вскричал торговец коврами из Мазар-и-Шарифа. – Но на моем наречии это значит «страна воображения, или нигде» – вымышленное место».

«Именно так, – улыбнулся бухарец с мечтательными глазами, поправляя полы своего подбитого многоцветного кафтана. – Я поведаю вам о ней, если пожелается вам меня выслушать».

Располагаясь слушать, другие купцы устраивались вокруг костра, опершись о локоть. Слуги подбросили в огонь хворосту, и повесть началась.

Некогда, в стране Туркистана, жила эта превосходной красоты и наивысшей доброты королевна. Король Туркистана повстречался с ней, когда однажды был на охоте, и, как увидел ее собиравшей ягоды, одетой в самое простое из платьев, в тот же миг ее полюбил. Он был молод и смел и выбирал королевну себе под стать, чтобы взять ее за себя в жены, но до того самого часа ни одна женщина не возбуждала в нем подобного биения пульса, как эта.

Он стал расспрашивать ее о месте пребывания ее родителей, дабы испросить ее руки, но она качала головой всякий раз, какой бы вопрос он ей ни задавал. Взоры, которые она подымала ему навстречу, были ясными и детски-чистыми, как озерные воды. Похоже, была она одна-одинешенька на этом свете. Тогда он подхватил ее к себе на коня и радостно привез ее в свой дворец из голубой бирюзы, где жил с матерью и сестрами. Со всеми церемониями и пышностью, прекрасное создание, в брачном наряде из тонких цветных шелков и в великолепном головном убранстве из серебра с сердоликами, отдали в жены молодому королю Туркистана.

Целый год всё шло хорошо, и придворные скоро узнали, что их новая королева весела и добра, радушна и беспечальна. Королевич, дитя ее, родившееся у молодой четы спустя девять месяцев, был теперь трех месяцев отроду. Но три королевских сестры, сами еще незамужние, всё больше исходили к ней ревностью.

Они принялись распускать слухи о ней – сначала при дворе, а потом по всем пределам Туркистана, вширь и вдаль, поселяя во всех головах одно и то же сомнение: «Кто такая эта девица, на ком женился наш благородный правитель? Да чета ли она ему, по правде? Что от нее будут за дети? Как же это, что король оказался так глуп, чтобы сделать королевой над нами какую-то там, которую добыл на охоте – какую-то, про которую мы ничего не знаем?»

Те, кто ее любили, защищали ее, говоря: «Она наверное хорошего происхождения и подобающая мать детям нашего правителя. Посмотрите же на нее, или вы не видете этого у нее на лице?»

«Так давайте поедем в ее родную страну, – поднимали голос недовольные, подкупленные злыми принцессами. – Свезите нас в эту страну воображения, в этот Фантазистан, откуда она происходит, и пусть мы увидим собственными глазами».

«Наш народ в самом деле меня ненавидит, – думала бедная молодая королева. – Мне никогда не удастся изгнать их сомненья. Мои золовки злы и жестоки».

С каждым днем слухи становились всё безобразнее. Наконец она стала думать: «Король будет счастливее без меня. Лучше мне уйти прочь – туда, откуда он меня взял. По крайней мере, там я была счастливой, питаясь ягодами и плодами, и у меня были мои счастливые воспоминания о былых вещах».