Джентльмен в Москве

Андрей поклонился графу.

– Это действительно была крапива, ваше сиятельство. Ваши вкусовые рецепторы совершенно невозможно обмануть.

Андрей знал, что граф любит сладкое, и поэтому широким жестом показал на тележку с десертами.

– Могу ли я предложить вам кусочек сливового торта за счет заведения? – произнес он, чтобы загладить неприятный осадок, вероятно, оставшийся у гостя из-за поведения шеф-повара.

– Благодарю, Андрей. В любой другой вечер я бы не отказался, но сегодня у меня есть планы.

* * *

Граф понимал, что джентльмен должен побороть сложившиеся обстоятельства, потому что, если этого не произойдет, обстоятельства победят джентльмена. Следовательно, он должен был обдумать, как именно он собирается провести всю свою жизнь в отеле.

Эдмону Дантесу выжить в замке Иф помогали мысли о мести. Его несправедливо заточили в тюрьму, поэтому он строил планы, как отомстить обидчикам. Сервантесу, которого захватили в плен алжирские пираты, выжить помогли мечты и мысли о том, что он напишет свой роман. А Наполеон на Эльбе, прогуливаясь среди кур, отгоняя мух и обходя лужи, мечтал, как он с триумфом войдет в Париж, и это помогло ему выжить.

Однако граф не строил планов мести, он не мечтал написать книгу и не лелеял надежду на то, что возродит империю. У него был совершенно другой подход к выживанию. Можно было бы назвать этот подход англиканским. Точнее, подходом англичанина, который после кораблекрушения оказался на необитаемом острове. Точно так же, как и Робинзон Крузо, граф решил заняться практической стороной своего существования. Робинзон Крузо не надеялся, что его спасут, поэтому нашел источник пресной воды, научился добывать огонь трением, тщательно изучил свой остров, его рельеф, климат, флору и фауну, не забывая при этом время от времени поглядывать на линию горизонта, чтобы не пропустить появление корабля.

Именно поэтому граф попросил старого грека передать три письма. В течение нескольких часов после встречи с греком к графу пришли два курьера: один принес из магазина «Muir & Mirrielees» хорошее постельное белье и подушку, а другой из «Петровского пассажа» принес четыре упаковки любимого графом мыла. Ну а третье послание? Курьер заходил тогда, когда граф ужинал, и оставил около его кровати небольшую синюю картонную коробку, в которой находился кусочек «мильфея».

Встреча

Никогда ранее никто и нигде с таким нетерпением не ждал назначенной встречи. Ни в России. Ни в других странах мира. Если бы Джульетта сказала Ромео, что она будет ждать его не в полночь, а в полдень, молодой любовник испытал бы куда меньший восторг при появлении своей пассии, чем граф при виде человека, с которым он назначил встречу. Если бы детям Штальбаума Кларе и Фрицу[10 - Герои сказки Э.Т.А. Гофмана «Щелкунчик и Мышиный король»; в русской интерпретации часто – Мари/Маша и Миша.] пришлось ждать получения подарков не в полночь, а в полдень, их предвкушение праздника никак не могло бы сравниться с тем возбуждением, которое испытывал граф в ожидании колокольного звона.

Он выбросил из головы мысли о Тверской и случайной встрече с барышнями, помылся, оделся, выпил кофе, съел «фрукт дня» (коим на этот раз оказался инжир) и около десяти часов утра взял в руки томик Монтеня. Однако через каждые пятнадцать прочитанных строк его взгляд неизменно обращался к часам.

Бесспорно, граф почувствовал, когда начал ее читать днем ранее, что эта книга может оказаться не самой простой. Несмотря на то что это был всего один том, а не несколько, издание было толщиной с Библию или словарь. То есть вид у книги был не располагающий к легкому чтению, а скорее к тому, чтобы сверяться с ее текстом, консультироваться и получать при необходимости нужную информацию. Но ни в коем случае не читать ее для собственного удовольствия. Граф просмотрел страницы оглавления и увидел, что «Опыты» состояли из ста семи эссе на самые разные темы: о скорби, праздности, лжецах, предсказаниях, одиночестве, стойкости, каннибалах и сне. В общем, оглавление подтверждало опасения графа: данный опус был создан для чтения долгими зимними вечерами. Судя по всему, книга была написана для такого времени года, когда птицы уже улетели на юг, сухие поленья стоят наготове у камина, поля занесены снегом, а у читателя нет желания выходить на улицу, точно так же, как и у его друзей нет желания его навещать.

Тем не менее, посмотрев на стрелку часов, как бывалый капитан смотрит на часы, чтобы записать в корабельном журнале точное время отплытия судна, граф со вздохом еще раз прочитал название первой главы: «Различными средствами можно достичь одного и того же».

В первом эссе автор на убедительных примерах из древней истории доказывал, что если ты уж сдался на милость победителя, то надо просить, чтобы тебе сохранили жизнь.

Или же оставаться гордым и непреклонным.

После того как автор твердо заявлял, что оба подхода являются правильными и имеют право на существование, он переходил ко второй главе под названием «О скорби».

В этой главе Монтень процитировал массу античных источников с безукоризненной репутацией, без тени сомнения доказавших, что грусть – это чувство, которым стоит поделиться с другими.

Или держать его при себе.

В середине третьей главы граф поймал себя на том, что он посмотрел на часы четыре или пять раз с тех пор, как начал чтение. А может быть, и шесть. Несмотря на то что точное количество взглядов на часы осталось неизвестным, было очевидно, что часы уже неоднократно привлекали его внимание.

Но, с другой стороны, стоило признать, что это был действительно удивительный хронометр.

Он был изготовлен по заказу отца графа известной фирмой «Breguet». Белый эмалевый циферблат размером с грейпфрут был асимптотически наклонен к корпусу и основанию из лазурита. Внутри корпуса находился механизм с драгоценными камнями, выполненный часовых дел мастерами, которые прославились на весь мир качеством своей работы и стремлением к идеальной точности. И молва о репутации этих мастеров была полностью оправданной. Пока граф продирался сквозь третью главу (в которой Платон, Аристотель и Цицерон были свалены в одну кучу с императором Максимилианом), он слышал каждый секундный тик часов.

«Десять двадцать и пятьдесят пять секунд», – говорили часы.

«Десять двадцать и пятьдесят шесть».

«Сорок восемь».

«Пятьдесят пять».

Эти часы отбивали секунды так же безошибочно и четко, как Гомер описывал состав греческого войска, а святой Петр перечислял грехи грешника.

– Так где же я сейчас читаю? Ах да, глава третья.

Граф чуть отодвинул стул влево, чтобы не видеть циферблата и часов вообще, после чего начал искать место, на котором остановился. Он был твердо уверен, что это был пятый параграф на пятнадцатой странице, однако содержание этого места показалось ему совершенно непонятным и оторванным от ранее прочитанного, так что он перечитал несколько предшествующих параграфов. В результате ему пришлось вернуться на три страницы назад, пока он не нашел последний прочитанный параграф, показавшийся ему знакомым, после чего возобновил чтение.

– Так вот как, значит, с тобой получается, – ответил он Монтеню. – Шаг вперед и два назад?

Граф решил показать, кто здесь контролирует ситуацию и является главным, и дал себе обещание, что не посмотрит на часы до тех пор, пока не прочтет до двадцать пятой главы, или эссе. Полный решимости, он быстро прочитал четвертое, пятое и шестое эссе. Седьмое и восьмое он прочитал еще с большей стремительностью. Казалось, что до двадцать пятой главы рукой подать, что она так же близка, как графин с водой на столе.

Однако по мере прочтения глав одиннадцатой, двенадцатой и тринадцатой прогресс продвижения к цели замедлился. Ему показалось, что книга лежала уже не на столе, а была в Сахаре. Он уже выпил всю свою воду и вскоре будет ползти по предложениям, как по песку, чтобы доползти до конца страницы и увидеть, что за ней следует еще одна такая же безводная и сухая страница.

«Ну что ж, – подумал граф. – Как идет, так и идет…»

Пробило одиннадцать часов.

Он перешел к главе шестнадцатой.

И вот постепенно длинная минутная стрелка догнала своего коротконогого собрата в верхней части циферблата. Две стрелки слились, и пружинки внутри часов распрямились, колесики завертелись, послышался удар миниатюрного молоточка, и начался бой часов, возвещавший о наступлении полудня.

Передние ножки стула графа громко ударились об пол, а месье Монтень дважды перевернулся в воздухе и лишь после этого упал на покрывало кровати. На четвертом ударе граф уже спускался по служебной лестнице, а на восьмом вошел в фойе первого этажа, пересек его и двинулся в сторону салона Ярослава Ярославского – непревзойденного парикмахера отеля «Метрополь».

* * *

Историки утверждают, что на протяжении последних двух столетий наша культура распространялась по стране из салонов Петербурга. Именно из расположенных на Фонтанке салонов новые блюда, моды и идеи делали робкие шажки в русском обществе. Но происходило все это исключительно потому, что под салонами, зачастую в полуподвалах и подвалах, находилось много людей, которые своим трудом обеспечивали хорошую жизнь наверху. Это были повара, дворецкие, лакеи, курьеры, которые работали для того, чтобы общество могло обсудить теорию Дарвина и новые картины Мане.

Точно по такой же схеме работал и «Метрополь».

Начиная с открытия отеля в 1905 году там собиралась самая интеллектуальная, влиятельная и блистательная публика, однако яркий глянец и безукоризненная элегантность этих людей обеспечивались усилиями сотрудников нижних этажей.

Спустившись по мраморным ступенькам, граф прошел мимо газетного киоска, в котором его внимание пытались привлечь сотни передовиц, на тот исторический момент все напечатанные кириллицей.

Следующим после газетного киоска был цветочный магазин Фатимы Федоровны. В тот исторический период людям было не до цветов, поэтому еще в 1920 году магазин закрылся. Одно из самых красивых мест в отеле превратилось в одно из самых унылых. В свое время здесь продавали цветы охапками. Именно этот магазин был ответственным за цветочное убранство фойе, отсюда в номерах гостей появлялись лилии, букеты роз, которые бросали к ногам балерин Большого, а также цветки, украшавшие пиджаки джентльменов, эти букеты бросавших. Фатима превосходно владела языком цветов, принятом в светском обществе со времен рыцарства. Она прекрасно знала, какой цветок следует послать в виде извинения за проступок, какой – за опоздание, какой – если человек сказал что-то невпопад или проявил излишний интерес к девушке во время танцев, не подозревая о том, что у нее уже есть ухажер, партнер или благодетель. Одним словом, Фатима знала запах, цвет и смысл цветка лучше пчелы.

«Ну что ж, – размышлял граф, – магазин Фатимы закрыт точно так же, как были закрыты цветочные магазины Парижа во время правления Робеспьера. Но сейчас Париж утопает в цветах. Значит, рано или поздно и в «Метрополе» все вернется на круги своя».

В конце коридора находилась парикмахерская Ярослава. Это была политически нейтральная страна точности и оптимизма, своего рода Швейцария отеля. Раз уж граф собрался выжить самым практичным образом и преодолеть обрушившиеся на него обстоятельства, ему стоило придерживаться графика еженедельных встреч с Ярославом для стрижки.

Когда граф вошел в парикмахерский салон, Ярослав обслуживал седовласого тучного господина в светло-сером. Человек в мятом пиджаке сидел на скамейке у стены. Ярослав приветствовал графа улыбкой и показал ему на пустое кресло рядом с ним.

Граф сел в кресло, кивком головы поприветствовал господина, над которым работал Ярослав, откинулся на спинку и стал изучать самый выдающийся предмет в салоне, а именно кабинет. Если мы откроем словарь «Larousse», чтобы найти определение слова «кабинет», то прочтем следующие строки: «Предмет мебели, часто с декоративными деталями, в котором вещи хранятся так, что их не видно». Очень хорошее определение, применимое ко всему, от серванта или шкафа на деревенской кухне до творений Томаса Чиппендейла[11 - Чиппендейл Томас (Thomas Chippendale, 1718–1779) – крупнейший мастер английского мебельного искусства эпохи рококо и раннего классицизма.] в Букингемском дворце. Однако изготовленный из никеля и стекла кабинет Ярослава был построен совсем по другому принципу и создан исключительно для того, чтобы не скрывать, а демонстрировать свое содержимое.

Можно сказать, что этот кабинет был вправе гордиться своим содержимым, среди которого было французское мыло, обернутое в вощеную бумагу, британская пена для бритья в банках из слоновой кости и итальянский тоник в склянках замысловатых форм. А что стояло у самой дальней стенки кабинета? Небольшая бутылочка из темного стекла, которую Ярослав, подмигивая глазом, называл «фонтан молодости».

В зеркале граф наблюдал, как Ярослав работает над клиентом двумя ножницами одновременно. Ножницы в руках Ярослава напоминали умелого танцовщика балета, ноги которого исполняют в воздухе антраша. Постепенно, по мере работы, ножницы начинали летать все быстрее и быстрее, словно казак, танцующий гопака. После того как ножницы вспорхнули в последний раз, хотелось, чтобы занавес упал, публика устроила овацию, а цирюльник раскланялся.