Коллекция королевы

– Объясняю по пунктам. Не спеши. Я тебе уже двадцать лет твержу, – начал Кирилл.

– «Свадьба в Малиновке». В ней мой папа когда-то одну партию пел. Но мы с тобой и «Свадьбу в Малиновке» переплюнули. Двадцать пять.

– Не перебивай старших. Я тебя на целый год, между прочим, опередил. Так или нет? И что это твоя акушерка Котику удивилась? Вас, Катек, отродясь этими Котиками звали.

– Ну, не колхозники же из Загорья. Кстати, а про то, что ты Барсик? Кто ещё это знает?

– Да никто, Кать, конечно. Стеклярус – это давно. Снежный барс Ирбис – после Кавказа. Барсик – наше с тобой. Я тогда ведь к тебе во время сессии один притопал. На окно посмотрел от Проточки, лампу твою зелёную увидел и рискнул, хоть уж часов двенадцать было. Помню, звонить не стал. Постучал просто в стенку. И надо же было маме твоей услышать!

– Ох, не могу, – подхватила Катя, – я сидела латынь учила. Входит мама и говорит: «Зубришь, доченька? Ах ты, бедняжка. Ой, кто-то стучит, я посмотрю».

А потом тётя Лера меня впустила, сама вперёд прошла и эдак громко: «Котик, это Барсик!» – пропели они одновременно и залились хохотом. Они не теряли друг друга из вида – Кирилл и Катя. Перезванивались иногда, поначалу встречались, когда он приезжал. Но прошлого оба старались не касаться, старых больных мест не задевать.

– Слушай, Катюша, я предлагаю повечерять. Вот хотя бы в этих «Ёлках-палках». А потом пригласи меня лучше в гости, ладно? Нам, правда. надо поговорить.

Кирилл положил ей руку на плечо и заглянул в глаза.

– И договорить до конца, верно? – вздохнула Катя.

– И договорить.

Они уселись в красный Фольксваген, со вчерашнего дня раздобытый заботливой Ниной Белой, и тронулись по проспекту в путь.

– Тачка пошла. Объект в тачке, – доложился по мобильному «кожаный», принял дежурство, сел в свою неприметную машину и пристроился Бисеру в хвост.

Весенняя Москва шумела за окнами. Звуки разухабистой музычки из ларьков то и дело перекрывали шум шин. Запах разогретого масла, шипящих чебуреков, кебаба и бастурмы смешивался с ароматом апельсиновых корок, раздавленных каблуками прохожих, дымом бесчисленных сигарет, дорогого трубочного табака, дешевого пива и бензиновой гари. Автомобильные гудки, брань, смех, скрежет металла об асфальт, щебет детишек – огромный город гудел, набирая обороты перед последним броском в ночные огни, когда цветные фонтаны повиснут в сумраке ночи, когда зажгутся гирлянды над заблестевшей рекой, а у бессонных таксистов и официантов придёт пора урожая.

Пока они добрались до Смоленской, совсем стемнело.

– Значит, тебе Валька всё рассказала, – сказал Кирилл, рассеянно глядя на глянцевый пакетик в Катиных руках.

– Точно. Я сидела дома в отвратном настроении. Вот и решила за собой поухаживать – как следует сварить кофе. Тогда до этого так и не дошло. Зато я тебя сейчас побалую. Ты как, ещё мой кофе не разлюбил?

– Что ты, конечно нет! Я теперь, не поверишь, кофе очень редко пью. Потому, что чаще всего не вкусно. И если да, то уж это должен быть high class.

– Вот и отлично. Я покупаю кофе в зёрнах только в «Tchibo». Потом… Она высыпала зёрна на толстую чугунную сковородку, поставила на небольшой огонь и начала их помешивать.

– Ты жаришь зёрна? – удивился Кирилл.

– Скорее подсушиваю. Жарить или сушить? У меня однажды не получилось. Я пыталась зеленые кофейные бобы в духовке до ума довести. А эти зёрнышки сейчас сильнее пахнуть начнут, даже капельки масла покажутся, и тогда готово.

Из зажужжавшей затем кофемолки полился уже совершенно восхитительный аромат. Катя бросила в неё две горошинки чёрного перца и продолжала:

– Смотри Кирка. Они совсем в пыль должны смолоться. Вот, словно пудра. А теперь начнётся самое главное.

Она извлекла новую сковородку, засыпанную ровным слоем мелкого белого речного песка. Затем, подогрев слегка серебряную с чернью турку, положила туда кофе, щедро отмерив порошок ложечкой.

– Так. Заливаем холодной водой и добавляем две щепотки сахара.

– Даже если ты несладкий пьёшь? – уточнил Кирилл.

– А в присутствии сахара экстракция идёт интенсивней. – Она поставила турку в песок и прибавила огонь. -Видишь, пока варится будет, я эту турку. Её, кстати, в Турции как раз «джезве» называют, поворачиваю вокруг своей оси раза два или три. Как пена поднимется, надо сразу снять, немного подождать и опять поставить. И так три раза.

– А говорят, кофе закипел, значит готов?

– О, это только невежды. Да отсохнет у них их поганый язык! Погоди, не перебивай. Я под конец добавляю кристаллик соли. Можно ещё немного корицы положить. Это будет по-армянски.

– Apropos[14 - Между прочим, кстати] по-армянски. Давно хотел тебя спросить. Художник Сарьян тебе не родня?

– По папиной линии – да. Когда-нибудь расскажу, если интересно. Кстати, о родне…

– Это я так. С духом собраться хотел. Я сейчас начну.

Они помолчали. Катя налила кофе в две прозрачные чашечки и положила сверху отдельно душистую пенку. Кирилл поблагодарил кивком головы, взял свою чашку, затем достал из нагрудного кармана конверт и протянул его ей. Пока Катя читала, Кирилл с откровенным удовольствием маленькими глотками пил кофе, стараясь на неё не смотреть. Наконец, он не выдержал:

– Вот видишь, я получил письмо. Оно для меня, в общем, из трёх частей состоит. Во-первых, это, конечно, «Весть».

– Да что там, извещение о смерти, – зябко пожала плечами Катя.

– Если хочешь. Но он пишет, что тяжко болен, а мы теперь знаем, что он убит.

– Мы пока ничего толком не знаем.

– Ты, наверно, права. Но подожди. Он пишет, что хочет сыну Пете что-то отдать. Это вторая часть. Я должен пойти по цепочке. И я пошёл, и дальше пойду. Только сначала ты мне скажи, а что тебе известно? Кирилл, наконец, взглянул на Катю и подивился выражению её лица. Она встала, прошлась по комнате, вздохнула и горько сказала.

– Ты мой старый друг. Я тебе сейчас расскажу, а потом мы постараемся больше к этому не возвращаться. Знаешь ты или нет… Может, знаешь… В общем, Андрей, он со своими особенностями был. Всех нас когда-то, долго ли, коротко ли любил. Всех нас бросал: Вальку, меня и Сашку, многих других. И вот как к другим – я не знаю, но к нам – «школьным» без конца возвращался. Он меня тогда после гор ради Саши оставил. Сашу тоже быстро оставил после пылкой любви. Но примерно так через год у меня опять появился, и появлялся, и появлялся. Когда я поняла, что у меня ребёнок будет, ничего такого книжного в моей голове не мелькало. Никаких таких идей, что я де только и мечтала от любимого человека ребёнка иметь, что я вообще ребёнка хочу, что это ценность и драгоценность. Мучилась: сказать или не сказать ему, это да. Паника ещё была, потому что… Ну например, сумею ли одна воспитать? Ребёнку нужен отец! Или совсем простая деталь. Мысли о том, как я приду в институт. Как стану всё круглей и круглей, и месяца через три все поймут! А тогда неизбежные вопросы! Ох, как вспомнишь… Ну, одним словом, однажды я ему всё сказала. И тут он, надо ему отдать должное… – Она запнулась, бессознательно терзая лежащую около прибора салфетку, а Кирилл вспомнил фразу: «Это, конечно, не много сделано, но это сделал я». Между тем, Катя продолжила. – Андрей тогда… Если трезво подумать, он поступил как взрослый. Хоть взрослым не был. Какое там, в двадцать лет! Да он и ещё через двадцать… Он взрослым так и не стал!

Кирилл снова налил себе кофе и в который раз подавил желание задать вопрос, боясь вспугнуть этот нелёгкий рассказ. Катя, тем временем, принуждённо рассмеялась.

– Ну ты себе представляешь, да? Двадцатилетний Синица. Такой с бородой и гитарой. Только что из похода и через час на премьеру на Таганке! А тут он мне просто отрубил. «Катька, про аборт думай, не смей!» Подумай, Кир! Это удивительно. Он, мальчишка так сразу, сходу сказал. Я тут же послушалась. Могла же я сказать нет! А дальше… Мы сняли дачку-халупу в Кусково. Лучше ничего не нашлось. Денег было в обрез. И до рождения Пети жили вдвоём. Что тебе сказать, Кира… Сняли в сентябре – золотая осень была. Но скоро наступила зима! А у нас керосинка, печка типа буржуйки. Вода в умывальнике промерзала до дна. Мы ложились в постель в пальто и раздевались под одеялом. Петя у меня к новому году родился, как подарок под ёлкой. И вот наш папа, Синица, меня в роддом, как положено доставил. Имя мальчику выбрал. Обратно нас уже сюда вот привёз. Не оставаться же с малышом в шалаше в январе. Потом пошёл по конторам – отцовство оформил. Ты не забудь, тогда ещё этот незабвенный прочерк в метрике был, когда ребёнок не в браке родился. Но если отец добровольно отцовство признает, разрешалось Пете в свидетельство о рождении его и по-людски записать. Как это прочерк? Очень просто. Была бумажка. Метрикой называлась, не помнишь? А там, к примеру, стоит: мать – Екатерина Александровна Сарьян. Отец… А напротив слова «отец» пустое место и в-о-о-о-т такое тире!

– Я понял, – вздохнул Кирилл, – извини.

– Ладно. Уже недолго. Ещё Андрей настоял, чтоб я на алименты подала. Я, говорит, охламон. Про деньги могу забыть, могу загулять… ну, ты знаешь. Пусть лучше идёт автоматом. Я опять послушалась, чёрт знает почему. Да ну, он тогда месяца два с нами вместе кое-как пожил, потом съехал и… Кира, – прошелестела Катя Сарьян, – с тех пор моя первая любовь, такая вот «любовь с большой буквы», отец моего ребёнка Андрей Синица нашего сына больше ни разу не видел, видеть не пытался и никаких контактов с ним никогда не имел!

Кирилл вскочил с места, подошёл к Кате, по лицу которой, наконец, побежали слёзы, и повинуясь душевному порыву, обнял её и стал гладить по дрожащим плечам.

– Катенька, не надо, родная. Нет, ты поплачь, это даже лучше, – сбивчиво начал он. – Чёрт побери, ты же никогда… Я ничего не знал! Ох, ничего, Кать, ты у меня молодец! Я вот, жалко, не могу плакать. Веришь, хотел бы, да не могу. Давай мы с тобой сейчас… Вообще, я тебя хочу со своей дочкой Лизой познакомить!

Он что-то ещё ей несвязно говорил, пытаясь отвлечь, она только всхлипывала. Наконец, Катя нашла платочек, и светлея, грустно улыбнулась сквозь слёзы.

– Стой, Барсятина! Мы где с тобой остановились? Ты думаешь это всё?

– Wo waren wir stehengeblieben?[15 - Где мы остановились?] – машинально пробормотал Бисер.

– Du hast mich gefragt, ob mir uberhaupt was bekannt ware,[16 - Ты меня спросил, известно ли мне что-нибудь вообще] -непринуждённо отозвалась Катя.

– Ты где это так навострилась? – изумился Кирилл.