Коллекция королевы

– Да ерунда, не вникай. Старый анекдот. Ты дальше слушай. Он мою тираду мимо ушей пропустил и говорит: «Хорошо, понял. Дон Периньён не пройдёт. Завтра куплю «Новосветское». Жди, с визитом приеду».

– И что, приехал?

– Прибыл, как обещал. Третью башку только надел. Ты шварцевского «Дракона» помнишь?

– Обижаешь, мать. Я эти вещи мог почти наизусть шпарить. Чудно, но для меня почему-то всё это вместе. Сначала «Три мушкетёра», потом Щварц, и первым «Дракон», а следом…

– «Мастер и Маргарита», конечно. Это если в хронологическом порядке по мере нашего взросления. Но подожди, а то я собьюсь. Я что хотела сказать? Дракон, он когда надо, с чешуёй и хвостом выступал. Пламя, там, рёв. Ну а порой, «попросту без чинов».

Кирилл оживился:

– Да, да! В комнату вошёл сдержанный седой господин в цивильном костюме. Архивариус Шарлемань представил его: «А это наш господин Дракон!» И тогда кот Машенька прошипел: «Не удивляйтесь. Это его третья башка.»

– Садись, отлично, – похвалила Катя Кирилла.

– Извини, увлёкся. Ты хочешь сказать, Андрей был другой?

– До изумления. Он пришёл трезвый и без гитары. Грустный. Больной. Несчастный. Он смущался и запинался. Он сказал, что думал о Пете, думает о Пете, и надо полагать, будет думать о Пете до скончания дней. А потом добавил, что этого «скончания» особенно долго ждать не придётся.

– Катька! Да какой он к бесу Дракон! Мне и то его давно уже жалко. Да и ты, небось, себя упрекаешь и казнишь, что мало жалела. Что я тебя не знаю?

Катя помялась и пожала плечами:

– Ну я врач всё-таки. Стала я его спрашивать. Предлагать в нашу клинику отвести. Куда там! Хохочет. Я, говорит, конечно, уже – нет, не орёл. Пообтрепались пёрышки на шляпе. Но чтобы мне прямо так сразу в гинекологическое кресло угодить? Это, говорит, старуха, перебор. Не согласен.

– Признавайся уж, что ты его «напоила, накормила и спать уложила».

– Вроде того.

Бисер состроил лукавую многозначительную мину.

– Да нет, охальник! Не в этом смысле. Просто мы ещё потрепались, и тогда я осторожно спросила: «Может, всё же встречу устроить?»

– С Петей?

– Ясное дело, с Петей!

– А Синица?

– Он сказал: «Нет, поздно, Катюша. Это только неловкость выйдет. Я хочу помочь, но иначе. Ты узнаешь как, но попозже». Он меня, Кира, целую вечность Катюшей не называл. И вот ещё что. Достаёт он из нагрудного кармана синий листочек. Я его сохранила и тебе покажу, и говорит так странно настойчиво: «У меня к тебе просьба. Не удивляйся, ради бога. Это важно для нас всех. Обещай, что выполнишь!» Я отвечаю: «Андрей, как я могу обещать вслепую? Я человек старомодный. Если пообещаю, значит сделать должна». А он: «Ты не бойся и только не спрашивай меня ни о чём. Всё потом сама поймёшь».

– Вдруг ему стало нехорошо. Почти предынфарктное снова. Я его уложила, укол сделала, а он, как только немного полегчало, снова просит: «Катя, сделаешь? Скажи!» Тут уж я ему чёрта лысого в ступе обещала. Тогда он мне листочек опять даёт и шепчет: «Напиши, пожалуйста, песню. К тебе однажды Кирилл Бисер придёт. Ты ему песню отдай, только ещё два слова добавь». Кир, ты уже что-нибудь понимаешь?

– Пока почти ничего. Песню… О чём?

– На листочке стояли слова, их надо было обязательно использовать. Сказал, напишешь, положишь в конверт. А что добавить?

– Он сказал внизу поставишь: карта и ключ. Бисер озадаченно слушал. Он хотел было пошутить, что за детские игры? Но, вспомнив, что «ребёнок» погиб, сдержался и промолчал. Катя тоже помолчала. Потом тряхнула головой и горько добавила.

– Андрей после антигистаминного и барбитуратов быстро уснул, а я полночи сидела с этим листком. Утром просыпаюсь. Нет моего Синицы. Словно не прилетал. Нет его, и уж теперь навсегда.

– Ты мне песню покажешь? – быстро спросил Кирилл, чтобы отвлечь Катю.

– Конечно, сейчас.

Она подошла к лакированному тёмному секретеру, открыла ключом откидывающуюся переднюю крышку и из небольшого ящичка достала конверт. На нём стояла дата, и было аккуратно выведено: Кириллу Игнатьевичу Бисеру. Екатерина Сарьян.

– Кира, у меня песни не получилось. Я взяла все слова. Ну, ты сам суди. Это какой-то чёртов реквием. Хочешь, я тебе прочитаю?

Кирилл кивнул. Катя тихо начала. Он слушал, не отводя о неё глаз. Голос Катюши дрожал от слёз, но она всё-таки дочитала.

Глава 18

– Послушайте, Стасик, голубчик, что Вы упрямитесь? Поезжайте! Это просто уму непостижимо – я ж Вас не на Колыму посылаю. Город сам по себе чудесный, и не просто старый, а древний! С богатейшей историей! Вот Вы даже имени его не знаете, а ещё историк искусств! Что, нечего сказать, а?

Старик лукаво захихикал, с удовольствием отправил в рот кусок шашлыка из осетрины и снова настойчиво заговорил:

А Вы слыхали, например про Аугсбургское Исповедание? Или о том, что там в этом самом городе, вероятно, впервые в мире состоялся «договор о ненападении» религиозных фанатиков – католиков и евангелистов? Город Моцарта – отца, Гольбайнов – папы и сына, Бертольда Брехта, в конце концов, а я его уговариваю, мальчишку! За хорошие Деньги, да «по Саксонии туманной, по Баварии хмельной…»!

– А что бы Вам самому не поехать, Оскар Исаевич? – недовольно пробасил в ответ высокий парень с отлично развитой мускулатурой. Блондин с очень светлыми, коротко стриженными волосами сидел против старого Брука и лениво потягивал молочный коктейль.

– Да я бы не просто поехал – полетел! Только кто у нас специалист по старо и верхненемецкому? Кто будет читать готический шрифт? Вы же там по архивам полазить должны, в университетской библиотеке посидеть. И потом, Вы подумайте, заказчик, он же источник…

– Презренного металла?

– Можно и так сказать. Он нам – то есть вам – готов всё предоставить. Вы вообще в Германии были, Стасик? Сейчас ведь не то, что мы, болезные. Молодёжь к тридцати годам уже по всему миру проскакала, – продолжал наступление Оскар Исаевич.

– Вы не поверите, но я со своим, действительно, пристойным немецким после диплома сначала «краснофигурными»[17 - «Краснофигурные, чернофигурные» – греческие керамические вазы античных времен] и «чернофигурными» в Афинах занимался, и там больше на паршивом английском объяснялся, ну а затем целый год в Италии сидел и тоже «на посуде». Причём не в Тироле, где по-немецки можно, а в Падуе, – улыбнулся в ответ его собеседник.

– В Пудуе «на посуде» может означать и Челлини..?

– Нет, не удостоился. « Мастерские», но тоже, знаете, не шутка. Там лет триста назад у падуанского купца дом сгорел. А богатый был купчина, и посему столовое серебро имел на двести персон! Нет, вы представляете, Наставник? В городе чума. Все, кто мог, бежали. Ужас, смрад, разложение. Этот ирод, Теренцио, сам тоже с семьёй утёк, но слуг сторожить добро оставил. Потому что мародёры – они и в Африке, то есть в Падуе, мародёры. Им не то. что чума не страшна, но и… А в самом деле, почему их зараза не берёт?

Добродушный Брук только покряхтел в ответ.

– Да, так о чём я? – блеснул глазами Стас.

– Так вот слуги, они против «чёрной смерти» душистые травы и птичьи перья жгли. Ну и спалили дом. Сам купец тогда в Падую больше не вернулся. У него и без того достаточно всего было. И о доме забыли.

Оскар Исаевич внимательно слушал и удовлетворённо улыбался. Наконец-то с молодого коллеги соскочила противная ленца.

– На месте пепелища построили сперва арсенал, потом красильню, потом доходный дом, – продолжал между тем, коллега. – Участок переходил из рук в руки. И вот лет пять назад под домом просела земля, а там…

– Подвалы?

– Угадали. Но какие! «Не то, что в нынешнее время, богатыри, не Вы!» Ну, это редкая удача для музейщика.

– А как вы-то сподобились? Там и своих желающих хватает.