Ценою в жизнь, или История Титаника

Ценою в жизнь, или История Титаника
Анастасия Аксемова

Появившись на свет, пароход хотел видеть солнце и следовать за ним, даря миру прекрасное чувство любви и счастья. Но мир оказался не настолько приветлив, а напротив, достаточно жестоким и несправедливым. Познакомившись с Карпатией, он пожелал спасти ее от кары, возложившейся на ее бедный борт. Но погнавшись за своей целью, потерпел поражение и оставил мир таким, каким он и был до.

Анастасия Аксемова

Ценою в жизнь, или История Титаника

I

Холодный мартовский вечер медленно опустился на крупный Ирландский город. Лазурные одеяния приближающихся сумерек укрывали Белфаст вместе с прилежащим заливом. Воды того были холодны и суровы, их колыхал порывистый ветер. Стремительные потоки воздуха играли с волнами и мягко продвигали их к берегам. Там, на суше, один за одним загорались фонари, оконца жилых домов и прочих зданий. С двумя последними, однако, возникали трудности в рассмотрении и распознании. Все потому что из залива были видны лишь огни верфи и ее составляющие.

О, верфь! Она – место рождения судов, их колыбель, их родная «матерь»… И так прекрасно, и так печально вновь возвратиться сюда спустя продолжительное время…

Олимпик, спроектированный и сконструированный данным производителем, медленно шел домой, в «Харлэнд энд Вольфф». Пароход признал родные места: широкие просторы местных вод, канал «Виктория», углубляющийся в город… Он знал – здесь его ожидают, подготавливают «постель» в сухом доке. В конце концов неприятное положение вынудило лайнер прийти на ремонтные работы. Но нет, к черту обстоятельства! Ему и думать не хотелось о таком конфузе. Он лишь наслаждался криками чаек вдалеке, Ирландским ветром, ласкающим его корпус, и легкими волнами, манящими к суше.

Олимпик приближался к верфи… все ближе, ближе… Заметив вдалеке несколько плавучих огней, пароход издал три громких гудка. Таким образом он извещал, что готов принять помощь буксиров.

«Полный назад!» Приказ принят! Лайнер, бесспорно слушаясь старпома, реверсировал поршневые двигатели, а им, в свою очередь, поддались и гребные винты. Он совершил это для наиболее быстрой остановки. Постепенно, под действием обратного вращения боковых винтов, скорость Олимпика начала спадать.

Проходит минута, две, но пароход все еще находится в движении. Три минуты, четыре, и наконец громоздкий механизм полностью остановился. Олимпик услышал приказ «Стоп машина!» и прекратил вращение основных движителей. Он остался дрейфовать на неспокойной воде, ожидая дальнейшей помощи от представителей рабочего класса.

Прожектора вырисовывались все четче, а затем, по мере их приближения, вырастили под собой четыре темных силуэта.

Вскоре буксиры подоспели к пароходу и немедля начали подготовку к обыденной работе.

– Ваша милость! – воодушевленно поздоровался один из них. – Как мы рады повидать Вас на верфи!

– Доброго вечера, уважаемые! – вежливо поприветствовал буксиры корабль. – Погода сегодня не лучше, чем днем ранее…

– Да, в этом Вы точно правы, господин Олимпик! – согласился второй рабочий.

После кратковременного диалога все четверо заняли свои позиции. Двое перешли к кормовой части, а еще двое остановились по обе стороны от форштевня судна.

«Подать буксирные концы!» – последовала команда от лоцмана с его палубы. Рабочие же послушно ожидали, пока матросы с борта буксируемого бросали им канаты. После закрепления тросов к буксировочным швартовам лоцман сообщил приказ по мегафону: «Начинайте буксировку!» Буксиры, услышавшие указание, тронулись, и под соответствующими командами потянули огромный лайнер за собой. Олимпик пошел вперед, навстречу каналу «Виктория», где наконец сможет повидаться с…

– Позвольте поинтересоваться, – вскоре решил спросить у парохода тот самый второй рабочий, шедший по правому борту, – что же Вас привело в такой неблагоприятный день в родной Белфаст?

Первый же, придерживающийся кормовой части лайнера, шикнул и еле слышно воскликнул:

– Что за вопросы, черт тебя дери?! Забыл? У господ не спрашивают…

– Ох, что лишнее беспокойство! – перебил его Олимпик. – Должно быть, Вы, уважаемый Хаскиссон, не помните, что я немного проще, нежели другие представители аристократического общества. – Далее он обратился к заинтересованному: – Я отвечу на Ваш вопрос, мистер… О, прошу прощения, забыл Ваше имя…

– Что Вы! – выдал второй буксир. – Бросьте извиняться, господин Олимпик! Мое имя – Хорнби.

– Да, точно, припоминаю… – выдал пароход. – Так вот… – Лайнер проявил эмоцию то ли серьезности, то ли негодования. – Я прибыл сюда по весьма, я бы сказал, стыдным обстоятельствам. Да, это можно описать именно так. Сказать проще, я странным образом лишился лопасти винта и теперь нуждаюсь в кратковременном ремонте.

– Как жаль, что так произошло! – вдруг подал голос третий рабочий. – Мы очень соболезнуем.

– Бросьте, Геркуланум! – произнес Олимпик. – Нет необходимости волноваться. Такова жизнь. Она заставляет нас коем-то образом пострадать, но из положения всегда найдется выход. К примеру, поставлю себя на место сэра Хоука. Думаю, о нем вы знаете после того осеннего происшествия, не так ли?

– Да, да, конечно! – согласились все буксиры разом.

– Сэр Хоук… – Пароход хмыкнул и перевел разговор. – Знаете, я считаю, что страдание заключается в боли и степени разрушения. А тем более если речь идет о том случае… а именно случае с тем крейсером, когда мы… – усмехнулся Олимпик, – когда мы оба не смогли поделить курс. Я бы умер, клянусь, чувствуя всю ту боль и каждую треснувшую металлическую пластину, будь я, как и говорил, на его месте тогда! И ведь до сих пор не понимаю, с чего я вдруг оказался настолько противен сэру Хоуку, что ему пришло на ум ударить меня прямиком в правый борт. Будто он был слеп! Нет, действительно, не могу даже предположить… Возможно, уважаемый в действительности оказался слеп, а быть может и не виновен он вовсе. Что было, то было, и неизвестно, как это произошло, да с чего бы вдруг!… Но суть не в том. Суть в боли и страдании. Ведь пострадали оба, но по разной степени разрушения. Вот сэр Хоук, хоть и пострадал сильнее и, прошу прощения за столь интимные подробности, страшно разворотил форштевень, смог выйти из неприятного положения и продолжить свою деятельность. А ведь казалось, что вот и его конец! Но Бог милосерден! И вот же, я считаю, что именно это и является страданием: едва ли не погибнуть и претерпеть страшнейшие муки. А что уж там, – фыркнул пароход, – потерять винт! Ох, нет, даже лопасть винта! Это еще не страдания. Лишь крупинка.

– А что же Вы думаете на счет душевных мук? – поинтересовался четвертый буксир, ведущий лайнер по левому борту. – Ведь они также могут спровоцировать настоящую боль!

– Позвольте, Вы Херальд? – уточнил Олимпик.

– Совершенно так, – ответил тот.

– Я вынужден разочаровать Вас, ведь в душевные страдания я не верю, – выдал пароход. – Ни в коем разе не скажу, что отрицательные эмоции могут навредить душе до состояния, как Вы сказали, настоящей боли. О, нет! Все это чушь, да и только. Страдание – есть разрушение, но никак не эмоции.

– Что ж, должно быть, Вы и правы, – выдохнул Херальд небольшим количеством пара.

Лайнер понял, что излишне засмотрелся на своих маленьких помощников (по совместительству собеседников), поэтому обратил внимание на обстановку в округе. Оказалось, что он почти добрался до нужной ему точки. Вот и верфь, и сухой док в ней, и… Неужели?! Олимпик сразу заприметил того, кого так сильно желал увидеть. У достроечной стенки стоял крупный четырехтрубный пароход – его родной брат.

Родственный лайнер имел классический, черный окрас корпуса с белой каймой, начинавшуюся от палубы «B» и заканчивающуюся шлюпочной палубой. Под белой полосой вплотную прилегала и золотистая, опоясывающая борт. Она была настолько тонкой, что ее едва ли можно было рассмотреть. Красная ватерлиния хорошо просматривалась на данный момент из-за небольшой осадки парохода. Большую составляющую окраса эллипсоидных труб, слегка наклоненных к корме, составлял палевый цвет. Верхняя их часть была покрыта черным слоем. Такой окрас дымовых труб являлся изюминкой компании (которая, на секундочку, владела данными братьями кораблями). Лайнер имел две металлические мачты с установленными на них антеннами судовой радиосвязи. Антенна позволяла ему связываться с другими судами, конечно же, не без помощи радиоаппаратуры. На передней мачте размещалось «воронье гнездо».

Олимпик всматривался в брата близнеца, словно в свое отражение. Пароход знал, что они с ним совершенно одинаковы. Но, конечно же, имелась пара мелочей, нарушающих этакий баланс схожести между двумя лайнерами; к примеру, строение корпуса, расположение некоторых кают, а в будущем и палуба «А» (у близнеца она будет частично застеклена). Олимпик уже представлял на младшем этакие отличия. Узнал же он о них довольно просто: господа люди часто обсуждали изменения, внесенные в новый пароход, и исправления тех недоработок, что присутствовали на старшем лайнере.

К сожалению, Олимпик прошел мимо близнеца, поскольку буксирам совершенно не было дела до родственных чувств. Но пароход понимал их: они не могли принять решение самовольно. Такова их работа. Да и сам он не смел воспротивиться людям. Потому оставалось смириться с тем, что ему придется провести длительное время в сухом доке.

Буксиры помогли лайнеру пройти к его «постели», расположенной чуть поодаль от достроечной стенки.

– От имени всех присутствующих желаю Вам добрейших снов, Ваша милость! – проговорил первый работник.

– Благодарю, – ответил Олимпик. – Но не слишком льстите! Вы помните, что я Вам говорил, уважаемый Хаскиссон!

На том и распрощались. Буксиры оставили уставший пароход наедине с собой и пока еще неразумным братом. Родственный лайнер был именно неразумным, более не скажешь никак, ведь не было у него ни взгляда, ни зрения в целом и ни единого признака жизни.

Олимпик было расслабился, наслаждаясь долгожданным отдыхом, но после все-таки глянул на младшего брата, благо поле зрения позволяло это сделать.

– Здравствуй, Титаник! – обратился к родственнику пароход. – Что ж, я всей своей душой надеюсь, что в скором времени ты проснешься и мы сможем поговорить.

Лайнер бегло осмотрелся.

Совсем стемнело. Верфь укрылась черным одеялом, подобным звездному небу. Неисчислимое количество огней горело вблизи.

Олимпик был довольно крупным пароходом, потому мог видеть город за пределами верфи. Тот же горел миллионами огоньков, в каждом из которых была жизнь! Такая прекрасная и живая жизнь!

– О, брат, – снова обратил на него внимание лайнер. – Признаюсь честно, мне нет спокойствия сейчас, ведь есть желание оказать тебе услугу. Хотелось бы помочь узнать об этом мире, о жизни и о личностях, что заполняют круг живых и радиоконтактов.

Олимпик, сделав немногозначительную паузу, продолжил:

– Хоть такового и не положено среди аристократов, но я желаю воспитать тебя, как личность, как здравомыслящего и достойного члена королевской семьи. Желаю слепить из тебя того, кого следует, ведь ты будешь совсем новым блоком художественной глины; чистым листом с чистым разумом, коему можно подарить все полезное и нужное из качеств достойного «Олимпийца»!

Пароход почувствовал, как его начинает клонить в сон, что было очевидно, ведь дальняя дорога сказалась на его состоянии. В таком случае он устало выдохнул остатками пара и сказал лайнеру: