Потенциальные монстры

Потенциальные монстры
Анастасия Борисова

Джемма Шоу не мечтала быть писателем, и тем более, известным, но так вышло, что её первый же роман стал сенсацией. В основе сюжета – незамысловатая реальная история любви, рассказанная пожилым соседом. Мистер Кирк и Бэтти расстались много лет назад, и Джемма решила подарить им чудесное воссоединение на страницах своей книги. В скором времени, написанное ею сбылось с невероятной точностью. Случайность? Дар? Родовое проклятье? Джемме предстоит отправиться туда, где прошлое, настоящее и будущее пересекутся, заставив её столкнуться лицом к лицу со своими, и не только своими, демонами.Содержит нецензурную брань.

Потенциальные монстры

Пролог

– А здесь у тебя не так уж и плохо, – Джемма очертила рукой полукруг в воздухе. Каблуки босоножек, подцепленных двумя пальцами за ремешки, ударились друг о друга, – тихо, – добавила она, кивнув, – можно я присяду? Целый день в этих проклятых босоножках. Они жутко натирают, гляди, – подняла и выставила вперёд правую ногу. Кожа возле большого пальца и мизинца покраснела и выглядела воспалённой. Джемма пошатнулась:

– Чёрт, – поставила ногу обратно на землю и огляделась по сторонам, – а ещё эти дерьмовые трусы, – её лицо исказилось гримасой, – прости, но я больше не могу, – рука, держащая босоножки, скользнула за спину. Пальцы нырнули между ягодиц через тёмно-зелёную ткань платья, – наконец-то, – Джемма облегчённо выдохнула, закатив глаза, – я терпела от самого супермаркета, когда эти поганые трусы залезли ко мне в задницу. Началось всё с того, что я уронила кошелёк, а потом наклонилась его поднять. Тогда-то они и врезались, будто дожидались своего звёздного часа, понимаешь? Дальше нагрубила кассирше. Она стала рассказывать про какую-то акцию зубной пасты или туалетной бумаги, а я не могла на месте устоять. Может, все люди потому и злые, что у них трусы в задницах застревают?

Последовавшую тишину нарушило лишь шуршание листьев разросшегося рядом дуба. Джемма наклонилась, швырнула босоножки в сторону и поставила большую коричневую сумку на траву, усевшись рядом. Она скрестила ноги по-турецки, от чего её платье слегка задралось, показав белый треугольник злополучных трусов:

– Я принесла виски, – она полезла в сумку, достала бутылку и поставила её на бедро, плотно сомкнув вокруг горлышка свои длинные пальцы, – начала с маленькой бутылочки, знаешь, из такой бы точно пила Алиса. Ну, Алиса, свалившаяся в кроличью нору. Я просто хотела расслабиться, понимаешь? – стала откручивать крышку другой рукой. Та выпала и скатилась по натянутой ткани её платья в центр между ног, – даже захватила сигарет. Если грешить, так по полной программе, – Джемма подняла бутылку, – за то, чтобы трусы не застревали в жопе, – поднесла ко рту и сделала глоток. Её тут же перекосило, – фу, какая ж дрянь, фу, – она затрясла головой, – мне всегда нравилось вино. Только его нужно слишком много, чтобы напиться.

Джемма поставила бутылку на землю справа от себя, закрутила крышку и достала пачку сигарет:

– Если кто пройдёт мимо, наверняка подумает, что я убиваюсь с горя. А ведь это совершенно не так. Мне хорошо, – чирканье зажигалки и глубокий вдох, – правда, хорошо, – выдох, – я далеко не святая. И курю не в первый раз. И даже не во второй, – она снова затянулась, вытянула руку перед собой и уставилась на сигарету, направленную вверх дымящимся концом, – мы в колледже курили на пару с Заком, да и потом я покуривала, когда Тода не было дома. Говорят, если хочешь что-то спрятать, положи на видное место. Я так и сделала. Пачка сигарет лежала на моём столике с косметикой, прямо на нём, в шкатулке с украшениями. Тод даже не подходит к этому столу. Однажды он посмотрел на него и спросил: «интересно, что от тебя останется, если выбросить всю эту ерунду?» Да там только косметики тысяч на десять, не меньше, представляешь? – Джемма затянулась, – тогда я очень на него разозлилась. Оскорбил мои помады. Обесценил мои духи. Сейчас-то я, конечно, понимаю, насколько всё это глупо, и мне совершенно точно плевать на духи. Я вообще ничем не душилась уже пару дней.

Она подняла левую руку и принюхалась к подмышке:

– Воняет, – усмехнулась, – вот сейчас бы Тода сюда. Он бы и увидел, что от меня останется. Собственно, это и останется, – Джемма пожала плечами, затушив сигарету о землю, – Зак вчера сказал, что я красивая.

Подул ветер и Джемма вздрогнула, снова схватившись за виски и немного отпив:

– Фу, гадость. Но у нас, в мире живых, проблемы решаются именно так. Хорошо быть мёртвым. У меня были бы шикарные похороны, это точно. Народу бы притащилась куча. Тод сказал бы: «Она была любовью всей моей жизни. А ещё постоянно трескала крекеры перед сном, разбрасывая крошки по всей кровати». Так бы и сказал, я даже не сомневаюсь. Для него эти крошки, как для меня трусы в заднице. Раздражают страшно, а сделать ничего не можешь. Мне его, в общем-то, жаль, ведь я не нарочно издеваюсь. Просто эти крекеры чуть ли не самые диетические из всего, что только может быть диетическим. Они у меня в прикроватной тумбочке лежат. Короче говоря, 30 ккал не такая уж и страшная цена за ночное обжорство – Джемма сделала ещё глоток, сморщившись, – нет, если тебе интересно, в данный момент я не на диете. Наверное, нет такой диеты из выпивки и сигарет. А странно, кстати, что нет. На ней можно было бы заработать миллионы. В общем-то, это совершенно не важно, если ты мёртв, правда? А я же мертва. И Тод только что произнёс свою трогательную речь над моим гробом. Зак тоже захочет сказать пару слов. Тоду это не понравится. Он отвесит какой-нибудь комментарий в духе «надо же, у представителя немого искусства вдруг проснулся голос». Только Заку будет плевать. Может, он даже скажет, что я тоже была любовью всей его жизни. И что он был бы самым счастливым на свете, засыпая каждую ночь на моих крошках. Это вполне в его духе. На самом деле, такое невозможно предугадать. Вот ты знала, что скажут на твоих похоронах? – Джемма кивнула серой надгробной плите – а я могу узнать. Точнее, придумать. И всё сбудется до последнего слова. Всё потому, – она подалась вперёд и прошептала, – что у меня есть дар. Я о нём не просила, но он есть. Да ты и сама знаешь. Только не знаешь, с чего всё началось. В общем-то, с того, что я убила свою собаку, – отмахнулась, – но это ерунда. Собаки часто умирают. Самое страшное, когда узнаешь, что у тебя есть власть над людьми. Или когда они об этом узнают. И ты делаешь что-то для них, то одно, то другое. А им всё мало, – Джемма шмыгнула носом и облизнулась, её глаза заблестели – ты, наверняка, не в курсе, но по одной из теорий слово «ведьма» произошло от протогерманского wikkjaz – некромант, тот, кто разбудил мёртвых.

Встав не четвереньки, Джемма наклонилась, выставив вперёд руку, и провела ладонью по холодному серому мрамору:

– Почему здесь не написано «любящая жена и мать»? Почему на могильных плитах вечно пишут про ангелов, дорогу в рай или объятия Иисуса? Это ведь последний шанс рассказать историю человека парой слов. Я имею право не верить в ангелов, но я не смогу не поверить фактам. Интересно, что же в таком случае напишут на моём надгробии? Вполне возможно, я совсем скоро узнаю. А пока, – Джемма подалась назад и снова опустилась на землю, – я скажу тебе вот что – мёртвые лежат на кладбище, живые их навещают. Таков порядок, а не наоборот. В одной статье Нью-Йорк Таймс меня назвали чудо-женщиной. Чудо-женщина спасала мир, а я прикончила любимую собаку. Но об этом никому не известно. Никому, кроме тебя. Иногда мы вынуждены убивать тех, кого любим. Вот он – факт. Думаю, именно его и напишут на моём надгробии: Джемма Шоу, убийца своих любимых.

Джемма

1

История, которая привела меня к ней на могилу, на самом деле, началась с трёх других историй. Однажды Тод, мой муж, сказал, что я не писательница, а рассказчица. В чём разница? – спросила я. Он пожал плечами и вернулся к своим чертежам. В то время он отращивал бороду, которая меня жутко раздражала, поэтому я не придала его словам никакого значения. Разве можно воспринимать всерьёз человека, чья борода тебя раздражает? Не раз я хваталась за ручку и блокнот, собираясь написать историю о мужчине, который проснулся однажды без бороды, гладковыбритым. Он очень перепугался и повсюду искал свою бороду, но так и не нашёл. Он надеялся, что борода отрастёт вновь, но шли недели, месяцы, а на его лице не появлялось ни волоска. Мужчина консультировался с кучей врачей, и никто не знал, что с ним происходит. Я бы непременно написала такую историю, но Зак меня переубедил, сказав, что она получится очень грустной, потому что мужчина наверняка сойдёт с ума. Его будут мучать кошмары и постоянный страх, что однажды утром он проснётся, и ещё какая-нибудь часть его тела будет безвозвратно утеряна. Я задумалась: вполне вероятно, он был прав. Я не стала писать эту историю. Наверняка, Зак крайне разочаровался бы в собственном совете, узнай он, что её героем должен был стать Тод.

В то время я действовала исключительно инстинктивно, не так, как сейчас, ведь я понятия не имела, что блокнот и ручка – мои секретные орудия, а я – грёбаный пророк или нечто в этом духе. После случая с сучкой года Нормой Чандлер у меня впервые появились подозрения, но я решила, что о них лучше никому не говорить. Да и кому? Кто бы мне поверил? Девочка с волшебным дневником, в котором вершатся судьбы! Нет, я определённо не хотела быть той девочкой. К счастью, потребность в ведении дневника вскоре исчезла сама собой, впала в спячку на несколько лет, до коллежда. И всё же героем истории с бородой всё равно, как ни крути, я представляла Тода. Я смаковала дерзкую мысль, самозабвенно покусывая нижнюю губу, что моя история однажды воплотится в реальность.

Ничуть не меньше бороды Тода меня раздражали его плечи, точнее, совершаемое ими движение. Уважительное безразличие, замаскированное под неопределённость. Мол, не знаю, – плечи поднимаются, – всё может быть, – плечи опускаются. К пожатию плечами не придерёшься. Ты, говорит, рассказчица, а не писатель. В чём разница? Плечи ползут вверх. Зачем говорить то, что и объяснить не в состоянии? Я спросила об этом Зака, а он рассказал мне анекдот:

– Хочешь узнать, как заинтересовать дурака?

– Как?

– Завтра расскажу.

Однако, без Тода никуда. Даже не будь у него бороды, он – герой. Правда, совершенно другой истории, одной из трёх, с которых всё началось, поэтому я не могу обойти его стороной. Будь он всего-навсего Тодом, моим мужем, я бы не стала уделять его персоне такое пристальное внимание. За семнадцать лет ничего особенного, о чём непременно следует рассказать, не произошло. Работа, дом, серые костюмы, чёрный портфель, маникюр, продукты, банковские карты, мимические морщины, волосы в носу, потные ботинки, отбеленные зубы. Однако, он важен для повествования. Он – половина моей жизни, начавшаяся в дневнике, обтянутом голубой хлопковой тканью с розовыми фламинго.

Сейчас дневники ведут для того, чтобы обклеивать их картинками и бантиками, а потом выкладывать в интернет. У этого даже есть название – скрапбукинг. Я знаю о скрапбукинге из гугла. Селена чуть ли не на все вопросы отвечает одинаково: «погугли!». Она очень продвинутый интернет пользователь. А ещё мой литературный агент. И моя подруга тоже. Она говорит, что скарпбукинг сейчас популярен. Я погуглила и нашла кучу фотографий невероятно красивых ежедневников, только мне кажется, мало кто будет исписывать роскошные винтажные страницы своими бредовыми мыслями или переживаниями неразделённой любви. И это хорошо. Очень хорошо. Но вот Селена, например, ведёт дневник по старинке и уже давно. Записывает туда всё, что приходит в голову. Ей посоветовал психоаналитик. Только меня это немного беспокоит. Как-то я спросила, представляет ли она, если её дневник попадёт однажды в чужие руки? Чем это может обернуться. Она спросила, с чего вдруг ему попадать в чужие руки? Я говорю, когда ты умрёшь, например.

– Когда я умру, – говорит Селена, – я завещаю детям положить всё моё добро в гроб, как это делают в некоторых племенах Ганы, допустим.

Я не стала говорить, что это полный бред, что у неё нет никаких детей и, скорее всего, не будет никогда. Она не бесплодна. Тут дело в другом. Существует теория, согласно которой мы перенимаем ролевую модель отношений наших родителей и подсознательно пытаемся повторить её. Селене рассказал об этом психоаналитик, а она рассказала мне, и потом спросила совета, стоит ли ей вырезать матку. Я не знала, что ответить. Она добавила, что не хочет производить на свет очередную бракованную деталь, что наш мировой механизм и без того едва функционирует. Действительно, Селена порой любит драматизировать, но в чём-то я с ней согласна. Только матку вырезать всё же не стоит. Иначе можно закончить, как герой моей не написанной истории, который однажды проснулся без бороды.

Селене вести дневник опасно. Если она действительно записывает туда все мысли и воспоминания, то он буквально являет собой прикладное руководство для начинающих маньяков и психопатов. Я и взяла её на работу потому, что за ней стоит история. Ещё на первом интервью она полезла в сумку искать резюме и выложила на стол в числе салфеток, телефона и ключей металлические наручники:

– Это мои наручники, – сказала она, как ни в чём не бывало. Мне стало интересно, почему она не сказала – это мои салфетки, это мой телефон, это мои ключи. А только наручники. Я заёрзала от желания спросить, для чего ей наручники, но решила промолчать. Мне показалось, что для первого дня она рассказала о себе достаточно.

А потом нашлось резюме – фотография, сделанная на кухне, по-видимому, какой-то закусочной. Вся команда в зелёных фартуках застыла с улыбками на лицах и в объятиях друг друга.

– Это мои бывшие коллеги. Я проработала в закусочной «Крабы на тарелке» официанткой и менеджером по связям с общественностью четыре года. Каждый год я добивалась того, чтобы официальное празднование «Возвращения Гордости Морей» – она отмахнулась, – наш местный праздник, вы не будете знать, – и продолжила, – проходил именно в нашей закусочной. В тот вечер мы обычно закрывали практически двухмесячную выручку. Если хотите позвонить и поговорить с моим босом, номер есть в справочнике.

Впечатляющее резюме. Я приняла её тем же днём. А когда позвонила и рассказала Заку, он долго смеялся. Назвал меня сумасшедшей и ещё добавил, что в следующий раз, как встретимся, пойдём есть крабов. Тод тоже заинтересовался Селеной. Вообще, это он настоял, чтобы я наняла агента. Только у Селены не было опыта, и я почему-то испугалась, что Тоду это не понравится. Сказала, будто та согласилась не брать оплату за сверхурочные. Сработало, как волшебное заклинание. Всё-таки есть и плюсы в том, что ты прожил с человеком семнадцать лет.

– Ну, если ты уверена, – заключил он после моих слов, пожав чёртовыми плечами.

В дневнике Селены много интересного, на что я бы не отказалась взглянуть. Но это совершенно недопустимо. У меня уже давно нет дневника. На бумагу я записываю только список покупок и номера рейсов, которыми Тод возвращается из командировок. Иногда я гуглю эти номера, чтобы проверить, не разбился ли его самолёт.

Но, по правде говоря, началось всё с другой истории. За пять лет до нашего знакомства с несравненным Тодом Шоу. Я считаю её катализатором, но не отправной точкой, поскольку она была для меня всего лишь игрой, безобидной выдумкой, тем, что не должно было сбыться никогда.

Когда мне было двенадцать, мисс Дарби, наша учительница, предложила необычное задание. Есть такие воспоминания, которые помнишь едва, которые зацепились за краешек твой памяти и повисли на нём, готовые в любой момент сорваться в пропасть забытья. А бывают и другие, напротив, очень яркие, будто картины, регулярно реставрируемые анонимным благодетелем. Для меня одним из таких воспоминаний стало задание мисс Дарби. Как и сама мисс Дарби, впрочем.

Она была молодой и довольно симпатичной женщиной. Вечно розовые щёки, густые-прегустые волосы, собранные в хвост, длинная светло-голубая юбка и лёгкая блуза в мелкий цветочек. Приятное воспоминание. А потом на неё наложили заклятье, как на спящую красавицу. Только мисс Дарби не спала. Она превратилась в плачущую красавицу. Всё изменилось одним днём. Ещё вчера она была прекрасна и нежна, напевала себе под нос, пока писала на доске. А сегодня её глаза стали красными и опухшими, хвост выглядел взъерошенным, завязанным наспех, а вместо юбки с блузой на ней были джинсы, кроссовки и серый растянутый свитер с висящим горлом. Она сидела за столом и время от времени поворачивалась к окну, натягивая горло почти до самых глаз, а потом встала и молча покинула класс. Две недели мисс Дарби заменяла мисс Полман. А когда мисс Дарби вернулась, больше не было светло-голубых юбок и блузок в цветочек. Всегда один и тот же тёмно-коричневый костюм. Ещё она перестала выщипывать брови, и они стали очень чёрными и густыми.

Мисс Дарби читала нам отрывок из книги «Лев, колдунья и платяной шкаф». Я помню, что мне было очень интересно. Мы всем классом слушали, разинув рты. А потом мисс Дарби остановилась и сказала вдруг:

– В реальной жизни нет шкафа, в котором можно спрятаться. Напишите к следующему уроку сочинение о самом грустном событии в вашей жизни.

Что такого грустного могло приключиться с ребёнком двенадцати лет? –подумала я. Мы жили вдвоём с отцом. Он чинил машины, пока я каталась на качелях, кормила уток на озере или смотрела телевизор. Мне, как ребёнку, в какой-то степени, повезло: у нас был огромный двор, заканчивающийся берегом озера, на котором, под толстым дубом, стояла белая, ненавязчиво облупившаяся, скамейка. На дубе висели самодельные качели из старой шины. Когда мне исполнилось восемь, отец купил щенка – золотистого ретривера, Спуки. Он сказал, что я должна с ним играть, а не таскаться к нему в гараж.

Один день плавно перетекал в другой, ничего особенного, ничего грустного, так что задание мисс Дарби порядком меня озадачило. Но в двенадцать ты не боишься неизвестности. Напротив, хочется как можно скорее во всем разобраться.

После уроков я сразу же направилась к отцу за советом:

– Мне нужна грустная история.

Он стоял, склонившись над капотом очередной машины, которую, должно быть, пригнали, пока я была в школе. Услышав мои слова, он разогнулся, протёр мокрый лоб рукавом серого испачканного комбинезона и посмотрел на меня, прищурившись:

– Зачем? – его лицо исказилось беспокойством.

– Мисс Дарби велела написать сочинение.

В этот миг беспокойство рассеялось, мускулы лица расслабились, и он раздражённо фыркнул:

– Хватило же ума такое придумать?! Чему вас только учат в этой школе?

Я помню, как стояла, и хлопала ресницами. Мне хотелось ответить, что нас учат литературе, истории, естествознанию и многим другим предметам, но почему-то слова застряли в горле. Лицо отца было мокрым и испачканным. Он смотрел на меня, как монстр из мультика. Я не боялась монстров, потому что могла в любой момент переключить канал.