Ангельская справедливость

– Мы еще не закончили здесь. Займешься мной позже.

– Ладно… – пробормотала она, растерянно глядя на меня.

Мной овладела странная холодная решимость. Где бы ни был этот проклятый нав, я достану его.

Обходя тела убитых навок, я спустилась в зал. Там ребята осматривали стены в поисках двери. Никита сообщил им о ней, но только я одна видела ее точное расположение. Сейчас стены были черными и ровными, огонь сожрал всю деревянную обшивку, полностью замаскировав дверной проем. Уверенно направившись к выгоревшему провалу, где недавно был щиток, я стянула перчатки и принялась ощупывать стену справа от нее, не обращая внимания на удивленные взгляды коллег.

Оп! Ногти провалились в едва заметную щель.

Не щадя пальцев, я стирала копоть по периметру двери, пока наконец полностью не обрисовался ее контур. К этому времени остальные присутствующие молча собрались вокруг.

– Приготовились, – мрачно скомандовала Тая. – Давай!

Коллективный телекинез всегда очень мощный, он может сломать практически любую преграду. Тут даже ломать не приходилось: нужно было только оторвать держащийся на магните кусок металла. Дверь поддалась через минуту и, увлекаемая несколькими парами магических рук, слетела с петель, с оглушающим грохотом влетев в бетонную стену.

Я ворвалась в помещение первой.

Это была маленькая комнатушка без окон. Здесь был туалет и душ, старые и грязные, отгороженные тонкой брезентовой перегородкой. На полу валялись пустые пластиковые канистры. У противоположной от входа стены стояла кровать и тумбочка. На грязном, покрытом разводами одеяле свернулся в клубок небольшой высохший старик. Его свалявшиеся волосы торчали колтунами, подслеповатые глаза отливали красным. Из одежды на нем была только сильно потрепанная рубаха. В помещении помимо всего прочего ужасно воняло тухлятиной, немытым телом и испражнениями. Сейчас меня все это мало заботило. Это сморщенное существо передо мной погубило десятки невинных ради своей никчемной жизни. И теперь оно должно умереть.

Наконец осознав, что последняя преграда между оперативниками и ним пала, старик страшно заорал и кинулся в нашу сторону с вилкой, зажатой в хилом кулачке.

Я только этого и ждала.

Со звериным рыком я бросилась ему на встречу, увернулась от зубьев вилки, и, схватив старика за голову, переломила хрупкую шею. Легкое тело обмякло. Я разжала руки, и старик, как тряпичная кукла, упал на пол.

Все произошло так быстро, что я даже не почувствовала облегчения. Такая смерть была слишком легкой для отмщения.

Я стояла и смотрела на остывающий у моих ног труп, мучительно размышляя о том, что еще я могу сделать для того, чтобы искупить смерть Никиты. Но о чем бы я ни думала, всего этого казалось как будто недостаточно.

– Хорошая работа, – сказала Таисия, кладя тяжелую руку мне на плечо. – А теперь пошли. Дальше работа группы зачистки…

Я послушно развернулась, с трудом оторвав взгляд от мертвого нава, и вышла из комнатушки вслед за валькирией. Я шла по коридорам вместе со всеми. Они молчали, подавленные произошедшим, и вряд ли я могла бы с уверенностью сказать, кому из нас было хуже всех.

Выйдя из черных дверей последней, я погасила люцерну и зажмурилась от яркого дневного света. Когда глаза привыкли и я могла рассмотреть происходящее вокруг, ответ на вопрос, кому из нас хуже, стал очевиден.

Хуже всех было мне.

Дождь кончился. Через темные тучи местами пробивалось яркое теплое солнце. Его лучи слепили, а редеющие крон рисовали причудливые тени на земле.

Вечер обещал быть лучше, чем утро.

Глава 4

Похороны состоялись в этот же день сразу после нудной изматывающей процедуры, в ходе которой медработники снова пытались выяснить, насколько меня подкосила смерть моего коллеги. Сама за себя я бы ни за что не поручилась, но они в конце концов почему-то решили, что все в относительном порядке, и отпустили домой.

События оставшегося дня происходили будто не со мной, а с кем-то посторонним. Я написала сносный отчет и поддерживала вполне связные беседы, полностью игнорируя Лучезара, то и дело кидающего на меня встревоженные взгляды.

В небольшом зале из любимого Ангелами белоснежного мрамора мы прощались с Никитой навсегда. Похороны для оперативников вообще-то дело привычное. Мы все подписались под подобным окончанием жизни. Через каких-то пару часов прах в аккуратной золотистой урне отправят родным Никиты вместе с увесистой суммой денег – компенсацией. Вот и все.

Увидеть лицо покойного нам не дали, хоронили в закрытом гробу. Изменения после укуса навки необратимы, и зрелище это не для слабонервных. Попрощаться пришло много народу. Все, кто знал Никиту, изъявили желание отдать дань памяти замечательному человеку и отличному коллеге…

Тут были и наши сокурсники. Архип, еще более бледный и молчаливый, чем обычно, смотрел только на гроб, совершенно не замечая окружающих. Бронислав и Драгомир шмыгали красными носами, еле сдерживая слезы. Считалось, что плакать на похоронах оперативника – плохой тон. Истому эти глупости не волновали: она заливалась слезами и задыхалась от рыданий, бросаясь на гроб с такой яростью, будто хотела разбить об него голову. В моей голове шевельнулась мысль, что она, наверное, была влюблена в Никиту. Скорее всего безответно, но это только добавляло искренности ее скорби по покойному возлюбленному…

О подробностях смерти никто не спрашивал, а очевидцы не распространялись. Я знала, что никто, может, за исключением Истомы, меня не винит, но от этого легче не становилось, потому что я-то сама себя винила, и еще как.

Ангел, который стоял в изголовье гроба, будничным голосом зачитывал речь, которую почти никто не слушал. Потом все по очереди возложили на крышку гроба цветы и вышли из зала.

***

– Поужинаем? – предложил Лучезар, когда мы оказались на площадке у наших квартир.

– Мне как-то не хочется, – вежливо постаралась отказаться я.

– Ну, тогда, может, зайдешь попозже? – не сдавался он.

– Наверное.

Я криво улыбнулась, входя в свою квартиру и закрывая за собой дверь, чтобы избежать дальнейших разговоров.

Внутри было холодно. Топить еще не начали, а воздух за окном уже остыл. В темное стекло бился ветер. Оставив свои вещи валяться кучей посреди коридора, я пошла в ванну и долго мыла там руки, переливая теплую воду из ладони в ладонь. Копоть, пот и кровь я смыла еще в душевой Суда, поэтому могла сразу ложиться спать, но знала, что не усну.

Невыносимо хотелось движения, сделать хоть что-то полезное, и одновременно на меня навалилась жуткая апатия. Хотелось ничего не делать. Даже не думать. Не думать хотелось особенно сильно. Именно поэтому, наверное, и думалось столь активно. Меня мучили воспоминания. Студенческие годы, проведенные с ребятами, проносились в голове яркими кадрами, дразня и вызывая раздражение.

Выключив наконец воду, я вышла из ванной.

Было темно. Страх перед темнотой нахлынул резкой волной, и я быстро зажгла свет во всей квартире. Яркие лампочки осветили развешанные на стенах фотографии. На общем выпускном фото нашей группы Никита счастливо улыбался.

Что-то внутри меня лопнуло. Я сползла на пол, прижала ладони к лицу и громко разрыдалась.

Забывшись в своем горе, я не заметила, как в квартиру вошел Лучезар. Он пришел, как всегда, вовремя. Как у него это получается?..

– Так и знал, что нельзя тебя оставлять одну… – проворчал он, садясь на пол напротив меня.

– Я такая слабая и бесполезная… – горестно провыла я.

Эльф молча положил руку мне на затылок и обнял. Я прижалась к нему и с таким исступлением вцепилась руками в его майку, что затрещала ткань. Он не пытался меня успокоить, прекрасно понимая, что горю нужно выйти, как гною из раны, чтобы та могла затянуться.

– Я… Я пошла в оперативники, чтобы сделать хоть что-то стоящее! – почти кричала я. – Чтобы не сидеть на месте, глядя, как мои родные страдают! Я так хотела защитить всех… Хотела, чтобы близкие были живы и счастливы… А что в результате?! Ничего… Я ничтожество… Я собственными руками убила дорогое мне существо!!! Собственными руками! Как мне теперь жить? Как мне работать дальше?! Лу-у-уч…

Я снова захлебнулась в рыданиях, опустив обессилевшие руки. Лучезар убрал ладонь с моей головы, но так и не проронил ни слова.

– Смерти бояться все, – вдруг ровно и тихо прошептала я, отняв свою голову от груди эльфа. – Когда я думаю о ней, то понимаю, что победить этот страх невозможно. Но еще больше я боюсь одиночества. Я боюсь смерти до тех пор, пока мне есть ради чего жить. И то, что я могу потерять смысл жизни, пугает меня намного больше… Больше всего на свете. И сегодня я сама сделала свою жизнь немного более одинокой…

Я надолго замолчала, бездумно уставившись в пространство и не видя перед собой ровным счетом ничего. Тогда Лучезар взял меня за плечи и хорошенько встряхнул. Я подняла на него глаза, сумев наконец сфокусироваться на его лице. И увидела твердый и прямой взгляд теплых карих глаз. Лучезар редко хмурился, но сейчас он сдвинул брови так сильно, что даже мягкие черты не умаляли суровости выражения.

– Это всего лишь ступени, – серьезно сказал он.

– Какие ступени? – опешила я.