Северная Ведьма

– Что дальше? – нетерпеливо спросил Климов.

– Дальше было много всего, – вздохнула Таисия. – Бабушка вскоре заболела воспалением легких и умерла, больше я с ней о Ведьме не разговаривала. Да и вряд ли она знала больше того, что уже рассказала. Дед, когда согласился служить сорокоуст, поначалу делился с ней, потом перестал. Вероятно, посчитал это небезопасным и держал язык за зубами. Я прочла все, что смогла найти в архиве о Ковалевке, потом распотрошила областную библиотеку в Вологде, искала исследования местных этнографов о Ведьме, но у меня не было уверенности, что болезнь Иры – Ведьмино проклятие. Снова тупик. Что делать дальше, я не знала. Как-то случайно, на работе, услышала разговор двух коллег о бабке, что лечит травами и заговорами. Говорили про нее, что она сильная знахарка, даже безнадежных на ноги ставит. И живет недалеко, в Старом Шеломово. Я спросила, как ее найти, и в ближайшие выходные поехала. Иру не взяла, подумала, сначала сама с ней поговорю, не хотела больного ребенка по электричкам таскать.

Знахарка, полуслепая древняя старуха, выслушав Таисию, тоже отказалась лечить девочку. Уже на пороге, прощаясь, дала железное кольцо с крошечным янтарным камнем. «Наденешь – случайностей больше не будет», – сказала старуха. Что это значит, Таисия поняла позже, когда Ведьма начала сниться ей почти каждую ночь. Одновременно разными путями в ее жизни появились люди, интересующиеся Ковалевкой и еезагадочной историей: Таисия познакомилась с двумя Иванами, Грачевым и Черниковым. Первый был фанатик, желающий во что бы то ни стало докопаться до истины, второй – местный краевед и ученый, до дрожи любящий свою малую родину, посвятивший свою жизнь Вологодчине и знающий о ней практически все. Но если фанатик-Грачев больше ничем, кроме Ковалевки, не интересовался, то Иван Николаевич Черников оказался приятным человеком и эрудированным ученым с широким кругозором. Таисия подружилась с ним и частенько навещала старика вместе с Ирой. Ира обычно плакала до истерик при незнакомых людях, но Черникова приняла сразу, и он, всю жизнь проживший без семьи, прикипел к больной девочке. Таисия частенько оставляла дочку у него, и он часами рассказывал ребенку сказки и легенды родного края, которые знал во множестве.

– Мы много раз разговаривали с Иваном Николаевичем о Ковалевке, – сказала Таисия. – Он очень заинтересовался дневником моего деда и даже брал его, как он выразился, на изучение. Что-то выписывал оттуда себе. Он рассказывал, что по молодости в мистику не очень-то верил, а теперь, на закате жизни, – это его выражение – понял, что то, что мы видим, далеко не весь мир. У него, знаете, целая философская система…

– Давайте ближе к делу, – перебил ее Климов.

– Да я и не собиралась вам ее пересказывать, – успокоила его Таисия. – Я о другом совсем. Иван Николаевич много лет собирал разные народные верования, в том числе записывал колдовские обряды, заговоры, и так далее. Как-то раз он рассказал мне про обряд снятия порчи, которую могла наслать на людей русалка или другая болотная нечисть: надо было привести на берег водоема животное, например, овцу, сказать заклинание, убить жертву и утопить ее в том месте, где жила русалка. А спустя несколько дней мы с Грачевым побывали в Ковалевке. Ведьма, появившись в доме моего деда, дала мне понять, что я должна привести на болото человека, которого она выберет. И тут все сошлось: я поняла, что должна провести этот обряд с человеком, которого укажет мне Ведьма, проклятие будет снято и Ира поправится…

– То есть вы решили, что, убив меня, вы вылечите свою дочь? – спросил Климов.

– Да, мне так казалось, – тихо произнесла Таисия. – А когда выяснилось, что Ведьма выбрала мужчину, я подумала, что он утонет и заменит ей ушедшего жениха… Простите меня…

На кухне воцарилось молчание. Толстый ошеломленно смотрел на Таисию, а Климов, еле сдерживая злобу, играл желваками.

– А кто вам дал право решать, кому жить, а кому – нет? – раздельно спросил Климов. – Почему ваша дочь должна жить, а я – гнить в болоте? Чем здоровье и благополучие вашей Иры лучше моей жизни, а?

Таисия ничего не ответила. Климов встал со стула, подошел к ней, чуть нагнулся и приблизил перекошенное ненавистью лицо к ее лицу, и Таисия вжала голову в плечи.

– Что ж ты отводишь глаза, сука? – шепотом спросил ее Климов. – Неприятно смотреть? Смотри мне в глаза, тварь! – Он с силой схватил за плечи и встряхнул сжавшуюся в комочек Таисию, а она вдруг как-то обмякла в его руках и будто ждала, когда он ее ударит.

– Эй-эй! Андрюх, держи себя в руках, – Толстый подбежал к Климову, с усилием отодрал его пальцы от Таиных плеч и оттащил в другой угол кухни. – Не стоит.

Таисия тяжело выдохнула. Когда Толстый усадил Климова на табуретку, она посмотрела куда-то сквозь них сухими невидящими глазами и спросила:

– А у вас есть дети? – и когда ответа не последовало, продолжила. – Скорее всего, нет. А даже если и есть, то они здоровы и благополучны. Откуда вам знать, что такое больной ребенок? Которому день ото дня становится все хуже, и никто не может даже поставить диагноз? Который плачет от боли в мышцах каждую ночь и бьется в судорожных припадках? Который никогда не будет ходить и жить полноценной жизнью? Откуда вам знать, что это такое, когда от тебя с таким ребенком отказываются и отворачиваются почти все? Когда ты один на один со своим горем? Знакомо? Сильно сомневаюсь. А я живу так уже много лет. Судите меня, если сможете. Но сначала побудьте в моей шкуре…

В глубине квартиры послышалось шуршание, потом звук падения чего-то тяжелого и не то крик, не стон, начинавшийся низко, где-то в глубине грудной клетки, и за несколько секунд переходящий почти в визг. Таисия побелела и выскочила из кухни, Толстый и Климов, не сговариваясь, побежали за ней.

На полу комнаты рядом с инвалидной коляской, разметавшись, билась в судорогах и кричала Ира. Климов оцепенело смотрел, как маленькое тело вздрагивало и корчилось, ручки сжимались в мучительно-крепкие кулачки, голова неестественно запрокинулась назад. Пространство комнаты для Климова, никогда прежде не видевшего так близко судорожных припадков, сократилось до размеров той части ковра, на котором лежала девочка, все остальное расплылось в тумане. Зрачки ребенка закатились за полуприкрытое верхнее веко, изо рта пошла пена, и он в каком-то тупом удивлении подумал, что у Ведьмы такие же, только светящиеся глаза. Таисия сидела рядом с ней и придерживала голову.

– Помогите, помогите же, что же вы стоите! – донесся до слуха Климова голос Таисии, и он почувствовал, как его кто-то подталкивает в спину. Обернувшись, он увидел Толстого, который тоже что-то ему говорил, но слов Климов разобрать не смог. В конце концов Толстый силой усадил его на колени на пол рядом с корчившейся в припадке девочкой и вложил в ладони повернутую на бок Ирину голову, а сам довольно ловко просунул между прыгающих челюстей ребенка ложку. Климов не знал, сколько времени длился припадок, он все смотрел и смотрел на искаженное страданием маленькое лицо, подпрыгивающее от судорог у него на коленях… Потом тельце ребенка обмякло, ложка, звякнув, выпала изо рта. Девочка уснула. Он поднял невидящие глаза и осмотрелся: у ног Иры сидела ее мать, держа в руках использованный шприц, чуть поодаль Толстый поднимал опрокинутую в суматохе инвалидную коляску.

– Сможете отнести ее в комнату? – устало спросил Таисия Климова.

– Да-да, конечно, – проскрипел Климов, с трудом шевеля пересохшими губами. Он долго и неловко пытался пристроить безвольно повисшее тело девочки на дрожащих руках, потом аккуратно, словно дорогую стеклянную вазу, поднял ее и понес. В комнате стоял запах больничной чистоты и лекарств. Небольшая полочка, прибитая рядом с кроватью, была уставлена коробками с таблетками, шприцами в упаковке, ампулами. На кровати, рядом с подушкой, сидел заяц в костюме летчика – единственная игрушка, которая попалась Климову на глаза. Он осторожно положил девочку на кровать, разложил на подушке толстую золотую косу. Маленькая, с худенькими не по возрасту, неживыми ножками, Ира больше всего походила на выпавшего из гнезда воробьиного птенчика. Климов опустился на колени перед ее кроваткой. Ему вспомнилось болото, женщина, которая потом оказалась Ведьмой, и Ира, выглядывающая у нее из-за спины. На болоте она была совсем другой, серьезной, правда, не по возрасту, но живой, здоровой, вполне нормальной девочкой. Выходит, это было только наваждение. И он вдруг понял, почему Таисия так страшно выла на болоте, увидев дочку. На глаза Климова навернулись слезы и он заплакал, впервые за много лет не сдерживая слез, стараясь только громко не всхлипывать… Потом, вспоминая об этом, он уже не мог точно назвать причину своих слез: то ли жалость к себе и нервное перенапряжение, то ли боль от неясной, но такой большой несправедливости, когда явно ни в чем не повинная девочка так сильно страдает, расплачиваясь за ошибки прадеда, о котором она наверняка ничего никогда и не слышала… Вдруг Климов почувствовал на своей руке тепло другой руки, маленькой и теплой. Он торопливо вытер лицо и поднял глаза. Ира проснулась и лежала лицом к нему, глядя своими невероятными синими глазами.

– Не плачь, дядя Андрей, – сказала она. – Не плачь.

– Да я так, – смутился Климов и невпопад прибавил, как обычно лгут взрослые детям: – Это мне соринка в глаз попала. А откуда ты знаешь, что меня дядя Андрей зовут?

– Я тебя знаю, а откуда – не знаю, – просто сказала девочка и уверенно прибавила. – Ты – хороший.

Климов смущенно улыбнулся и, покраснев от внезапной нежности к незнакомому, в общем-то, ребенку, неловко погладил ее по голове.

– Дядя Андрей, отвези меня к дедушке, – попросила Ира.

– У тебя есть дедушка? – удивленно спросил Климов.

– Да, только он мне неродной, – ответила Ира. – Он много сказок знает. Когда он мне их рассказывает, у меня не болит голова.

– А в остальное время болит? – спросил Климов.

– Почти все время, даже иногда во сне, – призналась Ира.

– И сейчас?

– Нет, с тобой тоже не болит. Потому что ты хороший, – повторила девочка. – Зря мама тебя утопить хотела. Но ты на нее не сердись, она тоже хорошая. Только иногда поступает, не подумавши. Так ты меня отвезешь к дедушке?

Климов встал, подхватил Иру на руки, а она доверчиво прижалась и обняла его за шею.

– Я не против, – сказал он. – Давай у мамы спросим и съездим.

Когда они вошли на кухню, Толстый с Таисией о чем-то вполголоса разговаривали. Таисия, увидев Климова с Ирой на руках, вскочила.

– Мама, дядя Андрей пообещал свозить меня к дедушке! – радостно закричала девочка.

– Но я не звонила Ивану Николаевичу, – растерянно сказала Таисия. – Вдруг он занят?

– Нет, не занят, – твердила Ира. – Он нас ждет. Поехали все вместе! Дядя Вадик нас отвезет, – и уверенно посмотрела на Толстого, будто зная, что он не откажет.

Толстый удивленно открыл рот, потом расхохотался.

– Такой даме я отказать не могу, – сквозь смех сказал он. – Конечно, поехали. Путешествуем мы, или нет?

– Я позвоню все таки Ивану Николаевичу, раз ты так хочешь, дочь, – сказала Таисия и вытащила мобильный. – Незваный гость хуже татарина.

Через несколько минут машина Толстого вырулила со двора, увозя с собой всю компанию.

Иван Николаевич жил в старой, центральной части города. Огромный дом сталинской постройки, недавно, но плохо отремонтированный, с уже осыпавшейся местами штукатуркой и облезшей краской, вида своего, однако, не потерял и возвышался над разбитым рядом сквериком, как великан.Непоправимо портили внешний вид дома только два неумело застекленных балкона; к тому же хозяева одного из них зачем-то затонировали стекло ядовито-зеленой пленкой, что придавало фасаду нелепый и немного клоунский вид, как будто к старому, добротному костюму криво пришили заплатку из дешевой яркой тряпки. По указанию Таисии Толстый повернул в арку и остановился у ближайшего подъезда.Все четверо – Климов нес Иру на руках – поднялись по широкой, запущенной грязноватой лестнице с когда-то роскошными, а теперь наполовину выломаннымиметаллическимиперилами на второй этаж и остановились у новенькой двери с блестящей кнопкой звонка. Таисия коротко дважды позвонила.

Дверь открыл высокий плотный старик в очках на кончике носа, с большой совершенно белой копной волос на голове и такой же густой седой бородой, похожий на деда Мороза без шубы, шапки и посоха, так сказать, в домашней обстановке. Увидев гостей, он широко заулыбался и посторонился, давая пройти.

– Милости просим, гости дорогие! – приятным и неожиданно молодым, без старческого дребезжания, баритоном, сказал он.

– Дедушка! – радостно закричала Ира и потянулась к нему. Толстый подкатил кресло, Климов посадил в него Иру, и она покатилась к Черникову.

– А, здравствуй, здравствуй, стрекоза! – еще шире заулыбался в свою белую дед-морозную бороду Иван Николаевич, наклонился и обнял девочку.

– Может, мы пойдем? – шепнул Толстый Климову. – Мы ведь только отвезти подрядились.

Климов согласно кивнул и они оба развернулись к выходу.

– Куда же вы? – задержал их Иван Николаевич. – Я как хозяин не могу вас просто так отпустить. Задержитесь ненадолго, а я напою вас чаем, нашим, местным, северным. Отменный чай. Вы не пожалеете. Раздевайтесь и проходите, Таечка покажет, куда.

В большой гостиной, куда Таисия повела Климова и Толстого, пахло, как в библиотеке. Все стены от пола до потолка занимали шкафы с книгами.У высокого окна, задрапированного тяжелыми темно-красными портьерами, спинкой к нему стоял старыйдиван с деревянными резными, ручной работы подлокотниками. Перед диваном располагался низенький стеклянный столик на массивных металлических ножках в виде львиных лап. В единственный свободный угол напротив окна втиснулось кресло с высокой спинкой и маленькой выцветшей подушечкой под спину. А в центре потолка, украшенного лепниной, висела на цепочке затейливая литая черная люстра в виде подсвечника на пять свечей. Основной ствол и гнезда для лампочек были обвиты ажурным плющом, на каждом листочке которого, словно на живом, были видны все прожилки и изгибы. Климов невольно залюбовался редкой работой. Вошедший вместе с Ирой Иван Николаевич перехватил его взгляд.