Волчье логово

Клэр испуганно соскочила с места и с удивлением посмотрела на нежданных гостей. Это была совсем еще юная девушка лет тринадцати, почти девочка. Наивные голубые глаза были широко раскрыты, приятное, нежное лицо дышало здоровьем и очарованием молодости. Толстые, растрепавшиеся русые косы были перевиты множеством белых ленточек, на грациозной шейке висело какое-то жалкое подобие бус. Из-под верхней одежды выглядывало белое тонкое платье, облегавшее ее еще угловатую, полудетскую фигурку. Кожаные, потертые башмаки на красивых ножках все промокли от снега.

Увидев сарацина, девушка громко вскрикнула от страха.

– Не орите так, как будто увидели призрака, – резко бросил брат Жозеф. – Идите на молитву в замок. Отец ждет вас.

Клэр со всех ног бросилась прочь, но посреди двора поскользнулась и, взвизгнув, упала на одно колено. Жиль, движимый жалостью к прелестной демуазель и хорошими манерами горожанина, тут же подбежал к ней и вежливо подал ей руку. Девушка с благодарностью оперлась на нее и присела в неловком и неумелом поклоне.

– Мадемуазель Бланш! – звала мадам Жанна. – Мадемуазель! Ума не приложу, где она может быть…

Раздался легкий стук деревянных качелей, и из пустоты, прямо перед Жозефом, выросло странное, зыбкое видение. Под висячими ветвями раскидистой ивы, одетыми колючим инеем, стояла стройная, тонкая и невероятно бледная девушка. Вся она казалась сотканной из таинственной, холодной дымки утреннего тумана. Изящный, строгий силуэт вызывал в памяти вытянутые, хрупкие готические статуи. На платье цвета первой листвы, в беспорядке падали длинные и прямые светлые волосы, в которых путалась одна-единственная зеленая лента. Черты девушки, тонкие, острые и резкие, хранили выражение глубокой замкнутости, легкой печали и какой-то задумчивой сосредоточенности. Маленький рот с крепко сжатыми губами выдавал в ней дикость и пугливость. Тонкие пальцы казались почти прозрачными, и на руках просвечивали голубые жилки. Всему ее неясному, смутному, туманному облику невероятно и жестоко противоречили сверкавшие на белоснежном лице темные, бездонные глаза… В них был черный и удивительный огонь, который, казалось, резко прорывался сквозь ее почти нечеловеческую бледность. Так сияет яркое пламя свечи сквозь ветхий, истертый полог в осеннюю, дождливую ночь…

Сколько ей было лет? Свежесть кожи и полудетская наивность ее лица наводили на мысль, что она еще невинный ребенок. Но в следующее мгновенье грустная задумчивость и глубокие, темные тени под глазами, говорившие о том, что ей уже знакомы горькие печали мира, рисовали ее почти взрослой.

В девушке не было ни капли света, очарования и блеска. Она была похожа на тех молчаливых и пугающих духов, которые по ночам преграждают дорогу запоздалому путнику. От нее веяло холодом утопленницы и призрака. Такие недобрые и тихие существа тревожат людей в мучительных ночных кошмарах, после которых сердце бешено выскакивает из груди…

Пристальным, остановившимся, хищным взглядом впился Жозеф в стоявшее перед ним хрупкое создание. Его дремавшее в мучительной тоске сознание словно осветила вспышка молнии! Эта пугающая неподвижность, эти горящие нездоровым, пылким огнем глаза, эта потусторонняя зыбкость… вот что нужно ему для трех оставшихся витражей! Он хладнокровно и жестоко рассматривал каждую незначительную черточку в ее лице, стараясь не упустить ни единой подробности. Так великий мастер с восхищением разбирает искусный механизм…

Девушка же, увидев перед собой сарацина, не вскрикнула, не вздрогнула, не издала ни единого звука. Только губы ее удивленно приоткрылись, а темных ресниц коснулся неведомый ветер…

Чуть заметно покачивались старые, деревянные качели, ветви плакучей ивы медленно роняли пылинки колкого, серебристого инея. Друг напротив друга стояли бледная девушка и смуглый язычник с неподвижными, остановившимися взорами… Казалось, прошла вечность, но пролетело всего лишь несколько жалких мгновений…

Первым очнулся брат Жозеф. Он вспомнил о присутствии горожанина и служанки из замка и тут же обратился к Бланш:

– Не стойте, как изваяние, мадемуазель. Я ваш новый наставник. Ступайте на утреннюю молитву. Да поживее! Я не люблю рассеянности и непослушания.

Не произнося ни слова, девушка медленно пошла к замку, оборачиваясь на каждом шагу и продолжая смотреть на сарацина удивленным, неподвижным взором.

Через четверть часа под старинными сводами замка де Сюрмон уже звучала торжественная утренняя месса. Старый и благородный мессир Анри, его юные дочери, немногочисленные верные слуги и приезжий горожанин благочестиво склонили головы, слушая резкий и нервный голос брата Жозефа, громко и четко произносившего латинские слова, которые смутным эхом отдавались в холодной, просторной зале.

А сердце самого Жозефа впервые за долгое время пело и ликовало от глубокой радости! Он опасался, что скучная служба у сеньора де Сюрмона надолго разлучит его с любимыми витражами, но судьба приготовила для него неожиданный и драгоценный подарок. Он нашел удивительное существо, искусное создание природы, которое даст ему невиданное доселе вдохновение, чтобы его цветные стекла засияли великолепными, невероятными красками!

X. Учитель и ученицы

…он поручил племянницу всецело моему руководству, дабы я всякий раз, когда у меня после возвращения из школы будет время, – безразлично днем или ночью занимался ее обучением и, если бы я нашел, что она пренебрегает уроками, строго ее наказал.

Пьер Абеляр «История моих бедствий»

Мои обязанности учить и следить за поведением не только не стали легче, когда мои питомцы и я свыклись друг с другом, но, напротив, делались все тяжелее по мере того, как раскрывались их характеры.

Энн Бронте «Агнес Грей»

Она подошла с неописуемой грацией, опустилась на колени, глубокий вздох вырвался у нее из груди…

Э. Т. А. Гофман «Эликсиры Сатаны»

С этого дня потекли серые, скучные будни брата Жозефа в замке де Сюрмон. Чтение молитв и различные церковные обряды, которые он должен был выполнять, не очень утомляли его. Вся тяжесть и сложность, возложенной на него задачи, открылась Жозефу, когда он приступил к обучению своих новых воспитанниц.

Общество людей и вообще раздражало сарацина, так как он был замкнутым, вспыльчивым и склонным к одиночеству. Он любил тонуть в мире своих цветных грез и ненавидел, когда кто-то хотел вырвать его оттуда. Общество же юных девушек представлялось еще более несносным, чем любое другое. Как почти все мужчины его эпохи, брат Жозеф не любил женщин и презирал их, как бесполезные и жалкие создания, способные только кривляться и наряжаться. Его раздражали их бессмысленные и вздорные капризы. Только к своему смертельному врагу, Сесиль де Кистель, питал он своеобразное уважение. Иногда воспоминания о долгой вражде способны сблизить так же, как и воспоминания о давней, трепетной дружбе…

Но что ему было делать в обществе молодых и бестолковых существ? Они были так же далеки от него, как земля от крохотных огоньков сияющих звезд… Даже сама мысль о том, чтобы поговорить с ними или попытаться проникнуть в их беззаботную жизнь, была совершенно нелепа.

Тем не менее, Жозеф должен был учить и исповедовать девушек, а значит, приходилось иногда и разговаривать с ними.

С первых же дней ученицы так ему надоели, что, не будь у него замысла сделать несколько набросков с Бланш, он немедленно бы бросил это проклятое дело.

Поднявшись рано утром, он приходил в замок де Сюрмон полусонный и раздраженный, читал утреннюю молитву, потом усаживал своих воспитанниц в маленькой зале и при свете бледных лучей зимнего солнца раскрывал книги и начинал свой нелегкий труд. Ему не хотелось ни говорить, ни объяснять ничего этим маленьким и бесполезным созданиям. Он думал о своих сверкающих красках или о редких хлопьях снега за окном…

Вскоре, однако, приходилось отрываться от этих радостных мечтаний, ибо, чтобы хоть что-то втолковать благородным девицам, требовались немалые силы и огромное терпение, которым брат Жозеф, увы, не обладал…

Обе девушки, обученные покойным стариком-капелланом, умели кое-как читать и писать, что было уже немало. Их благородный отец читать не умел.

Бланш, которой уже исполнилось пятнадцать лет, читала хорошо и писала почти без ошибок. Клэр, напротив, часто запиналась и ошибок делала множество.

Младшая сестра вообще доставляла Жозефу кучу хлопот и поводов для беспокойства. Она была ленива и невероятно капризна. Учение было Клэр явно в тягость. Ее больше интересовали цветные ленточки, бусы и прочие глупые женские игрушки. Речи учителя девушка запоминала плохо, задания готовила небрежно. Ни минуты Клэр не могла усидеть спокойно. На уроках ей было так скучно, что она то и дело вертелась из стороны в сторону, постоянно выглядывала в окно, болтала ножками. Словом, делала все, что угодно, но только не то, что требовалось.

В конце концов, эта избалованная девчонка вызвала у брата Жозефа такой приступ бешенства, что он пообещал избить ее до полусмерти, если она еще раз посмеет отвлечься от урока. При этом его глаза сверкали так мрачно и злобно, что девушка ни на шутку испугалась ужасного язычника и громко расплакалась. Учитель грубо приказал ей сейчас же замолчать. С тех пор Клэр стала гораздо усидчивее и послушнее, ее сковывал страх. И Жозефу не пришлось приводить свою угрозу в исполнение. Однако, успехов в учебе это не прибавило.

Старшая сестра, напротив, отличалась удивительной усидчивостью и молчаливостью. Но и она доставляла учителю неприятности. У Бланш была неплохая память и некоторые способности к учению. Она с интересом читала, принесенные братом Жозефом книги, прилежно готовила заданные уроки, не прерывала учителя не единым словом. Но она была всегда как будто полусонной и погруженной в свои мысли в еще большей степени, чем сам Жозеф.

Кроме того, Бланш казалась ему ужасающе медлительной и неловкой. Писала она очень долго, часто останавливалась и впадала в задумчивость. Если Жозеф в нетерпении торопил ее, она терялась еще больше, краснела, начинала делать ошибки, а в конце концов бросала начатое и на глазах у нее выступали слезы стыда и отчаяния… Кричать на нее и торопить было совершенно бесполезно, от этого Бланш теряла всякую способность к действию и впадала в совершенную неподвижность, из которой ее не могли вывести никакие приказы и угрозы.

Иногда брату Жозефу казалось, что она просто спит на ходу. Даже громкие окрики не вырывали Бланш из внезапной задумчивости. Она двигалась медленно, как призрак: роняла книги, разливала чернила, зацеплялась платьем за углы стола…

Несмотря на то, что девушка хорошо учила свои уроки, часто из нее было не вытянуть и слова. Жозефу приходилось допрашивать ее так же строго, как инквизитору, пытающему ведьму. Если Бланш и начинала говорить, то к концу фразы ее слабый голос звучал все тише и тише. Малейший звук или слово сразу же заставляли ее умолкнуть.

Порою Жозефа посещали сомнения: живое ли существо перед ним? Или чья-то колдовская сила на время вырвала ее из небытия, и она скоро снова раствориться в воздухе и исчезнет навеки…

Когда монах в нетерпении пытался помочь девушкам исправить их ошибки, они в страхе отдергивали руки, словно даже прикосновение к поганому язычнику казалось им несносным. Это злило его еще больше, а потом наполняло сердце смутной, давящей горечью…

Жозеф, вероятно, не задумывался о том, что сам он был далеко не идеальным учителем. Он обладал глубоким и оригинальным умом большого художника и очень сложного человека. За время жизни в монастыре он прочел много самых разных книг, от пафосных жизнеописаний великих святых до изящных и тонких творений мечтательных поэтов, которые очень любил романтичный отец Франсуа. Брат Жозеф был слишком нервным, впечатлительным и вдохновенным, чтобы увлечься сложными науками и теологией, зато у него был великолепный литературный вкус и капризный, невероятный, огромный художественный талант. Он любил все то, что волновало и поражало воображение, рождая странные, фантастические видения… Но, вместе с тем, ему была не чужда способность глубоко и долго размышлять над серьезными и сложными вопросами.

Но, обладая большим умом и весьма обширным для этих глухих мест образованием, брат Жозеф, тем не менее, мало чему мог научить двух жалких девчонок из старого замка…

Он имел знания, но не имел таланта втолковать их своим ученицам. Жозеф объяснял хорошо и ясно. Видя перед собой глупых юных девушек, он говорил простым, но образным языком, который мог бы быть им понятен. Но у него совершенно не хватало терпения на повторные объяснения. Он раздражался и ругал бедняжек за бестолковость, упрямство и медлительность. Он не выносил лишних вопросов и хотел, чтобы они все поняли с первого раза. Ведь это же было так просто и так понятно ему самому!

Он был строг и щедр на грубые приказы и наказания, но ни разу не похвалил своих учениц, принимая их небольшие успехи как должное.

Но ума, знаний и строгости оказывалось мало, чтобы обучение двух беззащитных, молодых девушек дало хорошие плоды. Для этого требовалось еще что-то, незримое, но очень-очень важное, чего у Жозефа не было…

Тем не менее, сеньор де Сюрмон был доволен его службой и хвалил монаха за то, что девушки стали куда спокойнее и послушнее.

Дни брата Жозефа в замке текли бы гораздо монотоннее и печальнее, если бы он не был так сильно поглощен изучением внешности Бланш. Хотя он скоро заметил в ней многое, что связывало ее с людьми, странное впечатление от первого взгляда на нее упорно не исчезало. Он видел маленькие трещины у нее на губах, легкую краску, которая временами едва проступала на щеках, видел, как ее светлые волосы, как и у других людей, намокали от пота. Да, она была создана из плоти, крови и грязи, как все люди на свете. И, вместе с тем, она, несомненно, имела нечто общее с загадочным и холодным миром духов, так прозрачны были ее пальцы и странны плывущие движения…

Чтобы не вызывать ненужных подозрений и сплетен, сарацин пристально разглядывал девушку только, когда они с сестрой склоняли головы над своими заданиями. Он уже сделал множество неровных, причудливых набросков, изображающих Бланш в разных библейских сценах. Но как только он заканчивал рисунок, то с удивлением и злостью понимал, что ему удалось уловить и перенести на бумагу невероятно мало… Где было все это потустороннее волшебство жуткой бледности, весь этот горячечный блеск во взоре, вся полумертвая странность движений? Ее непонятный и удивительный облик бежал от кисти художника, дразня и маня своей поразительной необычностью…

Исповедовать жителей замка было более легкой обязанностью, чем учить дочерей мессира Анри. Никаких серьезных грехов отпускать не приходилось, ибо какие дурные проступки могли совершить живущие здесь люди?

Старые слуги и мадам Жанна признавались в мелких кражах и непослушании хозяину.