Огонь, тлеющий под водой

Однако Жизнь и Смерть – промысел Божий. И это стало первой дозой чистейшего медицинского спирта, выпитой до дна, из чаши Грааля, на долгом привале в живописной дороге мастерства психотерапии…

…Ночь. Больничные стены пропитались страданиями и потеряли индивидуальность. Уже двенадцать часов запах безумия нарастал и становился сильнее. Животный страх разливался в груди и животе, смешиваясь с болью нарастающих схваток. Ей было больно.

Так больно, что хотелось кричать.

Дежурный врач сидел в ординаторской и пил водку с другими участниками и коллегами юбиляра. Он отмахнулся на просьбу на обезболивание и плохо управляемым языком промычал что-то про вред анестезии. Так и не дав даже таблетки. Хоть какой-нибудь. Пусть даже плацебо.

Анастасия вышла в коридор, на лестницу, где разрешали курить, достав из кармана больничного халата сигареты и записную книжку. Здесь не давали обезболивающих. Но и не запрещали курить на лестнице. Здесь было всем на всё плевать.

Ну, хоть что-то.

Закурить получилось не сразу: руки уже переставали слушаться и тряслись мелкой дрожью, отражая внутренний тремор сознания. Очень хотелось что-то написать. Душа требовала катарсиса. Пусть маленького, но ощутимого доказательства того, что разум всё еще борется за остатки адекватного восприятия действительности.

За окном выпал первый снег. Это было рано для конца ноября в южном городе. Если тут и выпадает снег, то, скорее, в середине зимы, или даже ближе к ее уходу. Снег был скудным, как краски этого последнего месяца осени. Но он был.

Анастасия смотрела на него сквозь боль и грязное стекло больничного окна, рассуждая, что, наверное, это знак. Она пыталась рассуждать. Это особая попытка обрести надежду на последующую рефлексию, которой просто может никогда не быть. В том случае, если психика не сможет перенести травму.

Открыв блокнот и зажав в трясущихся холодных пальцах карандаш, она ловила знаки судьбы, поэзию и капли разума.

На улице было тревожно. Ветер кием гонял неуверенный молодой снег, сваливая его в бильярдные шары, которые рассыпались, как песочное печенье. Как будто сама природа участливо подыгрывала в унисон странной и страшной трагедии, разыгрываемой на зеленом сукне бильярдного стола Его Величества Судьбы.

В какой-то момент сознание изменило форму восприятия, контроль и критичность снизились до ватерлинии между корпусом Ago и днищем Id. Корабль стал неустойчивым, несмотря на то, что паруса Alter-Ago были еще не приспущены. Пальцы внезапно стали твердыми, тремор прекратился, и графит стал графоманом. Анастасия знала это состояние. В нем она писала стихотворения в детстве и юности. И сейчас это повторится…

Сквозь темноту больничных стен,
в чужой одежде,
Я медленно иду на свет, к своей надежде.
Надежда плещется в волнах морского бриза
Волшебной рыбкой золотой судьбы каприза
Как хочется мне загадать сейчас: проснуться!
Открыть глаза, и с лёгким чувством разогнуться,
Пройти на кухню, сделать кофе с пенкой зыбкой
И сизый дым в губах зажать – плеснув улыбкой,
Но сон во сне рождает надобность смиренья,
Когда возможно лишь замедлить ужас тленья
И отойти от суеты степенным шагом
И оказаться у стены с ненужным Адом.
Самозабвенно понимать, что все мы – мошки,
И потихоньку убывать снежком в ладошке…
Обижен снег, сметая в сон беды страницы
Душа устроит мне побег —
ну что ж, простимся…
Дым сигареты снова врос в слепые стены,
И страх утраты выжег всё… Немые гены
Вдруг закричали… Стаял снег…
Дым растворился…
Бульон из рыбки золотой уже сварился.
Остался лишь один вопрос: когда к застолью
Придёт с букетом из осенних листьев с болью,
Мой новый друг – Безумие.
Мы с ним пойдём к столу
И насладимся яством. Потом его я обниму,
Безумие положит голову мою себе на плечи
И знать, и ждать, и умирать мне станет легче…

Анастасия закурила очередную сигарету, судорожно наполняя себя напоследок воспоминаниями о силе рода. И вспомнилась она сама – как воспоминание о былом. Как будто-то она вспоминала себя в какой-то параллельной действительности, уже пережившую всё то, что ей только предстояло пережить.

Диссоциация. Попытка психики сохранить рассудок.

И она обратилась к силе рода.

Елена, мама Анастасии, всегда говорила ей:

– Чтобы ни происходило, помни о том, что твоя прабабушка Кади родила тринадцать детей, и тринадцатым был твой дед Асланбек. Ты потомок великой женщины.

Они жили высоко в горах, где не было ничего, кроме гор. Кади была целительницей и лечила травами. Эхо войны докатилось и в эти чертоги этнического рая. Четверо детей Кади умерли от тяжелых условий послевоенной жизни. Старшие дети стремились быть похожими на родителей, помогали с хозяйством и на ферме. А младший, Асланбек, дед Анастасии, испытывал тягу к знаниям и, как когда-то великий Ломоносов, шел по дороге жизни к свету просвещения. Только Ломоносов пришел из Сибири, а Асланбек спустился с гор Северного Кавказа. И стал впоследствии директором школы в Беслане, пригороде Владикавказа.

В то время, когда еще был жив дед Анастасии, было немыслимо даже представить, что взрослые люди могут произвести массовое убийство детей, чтобы показать другим взрослым людям, что они не люди. Это случилось на линейке 1 сентября 2004 года, когда террористы захватили в заложники детей в первой школе Беслана. Там погибло сто восемьдесят семь детей. Более восьмисот человек были ранены.

Потом в Беслане построили Кладбище ангелов. Очень красивое.

Даже при подходе к нему у людей начинался озноб. От сочетания мыслей о поражающей сознание бесчеловечной жестокости у детских могил и восприятии красоты скульптур ангелов.

Анастасия думала об этих убитых детях и о той трагедии, которая приходит внезапно. Терроризм – это безусловное зло. К сожалению, люди не понимают, насколько эта угроза серьезна. Иначе политики закончили бы отстаивать свои личные интересы и меряться размерами своих вторичных половых признаков. Тут не признаки надо соизмерять, а факторы. Чтобы объединить все страны против терроризма и прополоть это поле. Глубоко вспахать землю, выкорчевать старые сгнившие деревья, очистить почву от сорняков и дать пару лет этой земле отдохнуть. Еще пару лет будут вырастать случайные семена сорняков, но это уже будет остаточным следом. А когда земля отдохнет, можно будет посеять пшеницу. Или посадить сад. Воскресить жизнь и взращивать радость жизни.

Ее дед был добрым и простым человеком. Вся его жизнь была примером для его потомков. Он своими руками построил большой дом. Взял в жены украинскую девушку Ксению, из семьи беженцев, которую маленькой девочкой папа вывез из Украины, в которой свирепствовал голод и процветал каннибализм, сразу после Великой Отечественной войны. Дед жил с ней в любви и взаимопонимании всю жизнь.

Она – западная украинка, носительница крови и культуры антов, православная, выросшая в спокойствии бескрайней равнины, где река Дунай глубоко и широко осуществляет свое полноводное дыхание.

Он – северный осетин, потомок скифов, мусульманин, выросший в бесконечности гор Северного Кавказа, где Терек бурлящим потоком горной реки несет свои стремительные воды.

Они встретились и полюбили друг друга. Вырастили детей. И удивительный сад. Дедушка увлекался селекцией в ботанике. Бабушка работала фармацевтом. Анастасия, их оставшийся в живых потомок, всегда понимала эту генетически детерминированную энергию жизни, переданную ей силой рода по крови. Этому учила ее мама Елена, похоронившая двух сестер Анастасии. И Анастасия чувствовала, что является носителем этой особенной Силы Жизни.

Чувствовала, что сможет выжить в любой ситуации. И ситуаций было много. И она никогда не сомневалась в этой истине.

Никогда.

Даже сейчас, медленно проваливаясь в бездну животного ужаса и аутичного безумия…

…Наступило утро. Анастасия поняла, что еще может испытывать нечто отдаленно напоминающее эмоции. Это было похоже на радость. От того, что утро все-таки наступило.

После бесконечной ночи, сотканной из материи страдания родов, которые продолжались вне времени.

Однако уже совсем скоро пришла избитая фраза: «Утро добрым не бывает». В тот момент, эта фраза звучала очень буквально и прямо, как лезвие ножа для стейка. Стейком была Анастасия.

Родовая деятельность продолжалась вот уже двадцать три часа. Шли потуги. Ее положили в обычную палату гинекологического отделения больницы. Туда вчера и привезла ее карета скорой помощи – сначала с угрозой выкидыша, потом с приговором к высшей мере наказания для ее Мишеньки.

Кровать, на которой ее оставили рожать, нависала металлическими прутьями в изголовье. Когда соседка по палате, девочка лет восемнадцати, лежащая на сохранении, тоже на большом сроке, увидела, как Анастасия разжимает железные прутья кровати, она подбежала к ней и стала плакать. Испуганно, горько, в голос, поглаживая одной рукой мокрое от пота и слез лицо Анастасии, а другой свой огромный живот.