Экоистка

– Что бояться-то, другие же рожают.

– Другие рожают, не думая о том, что их ребенок, возможно, никогда не сможет вырасти и нарожать им внуков. Он умрет от засухи, наводнения или в вооруженном конфликте за последние плодородные территории. Я не хочу смотреть, как мой ребенок выживает, а не наслаждается жизнью.

– Тебе лечиться надо, – сказал Макс со всей злостью, на какую был способен.

Для Киры его тон стал настоящим сюрпризом.

– Ты, оказывается, и так умеешь разговаривать?! Сколько меня еще сюрпризов ждет…

– Не много, если будешь продолжать в том же духе.

– В каком еще духе?! – возмутилась она. – Я не хочу рожать детей в той обстановке и в тех условиях, в каких находится мир, потому что интересуюсь его реальной картиной, а не просто живу жизнью офисного планктона. Я хочу детей теоретически, но… И вообще, почему я перед тобой оправдываюсь? – и добавила уже тихо: – Не хочу ссориться.

Макс ничего не ответил, просто молчал. Как и все мужчины, в конфликтах он был немногословен.

Несмотря на общительность, на самом деле у Киры не было большого опыта отношений с мужчинами. Вернее, не было опыта долгого и глубокого, проникновенного общения. В какой-то степени каждый из нас является для другого чем-то вроде опытного образца. На Максе отрабатывались самые изощренные приемы. Кира сама не могла объяснить себе, зачем она его испытывает, иногда очень неосторожно пробуя, где же предел у этого человека. Предел ревности, усталости, покорности. В то же время она была по-настоящему заботлива и ласкова и в некоторые моменты податлива. Эта двойственность заставляла Макса чувствовать себя потерянным и делала его абсолютно зависимым.

Кира попыталась резко сменить тему разговора, тихо пробубнила пару новостей, услышанных сегодня за ужином. Максим молчал, потом, как бы опомнившись, тоже рассказал рабочую сплетню. Кире хотелось развернуться и уйти, поймать попутку и уехать куда угодно, только не домой с ним. Заставить его поволноваться. Но было холодно и лень. Тем более, Макс уже столько раз присутствовал на подобных спектаклях, что должного эффекта они не производили, а ничего нового не придумывалось.

Назад к машине они шли очень быстрым шагом и, конечно же, не потому, что замерзли. Когда тронулись с места, Кира предложила Максу проехать круг по Садовому. Она часто просто каталась, чтобы успокоиться.

– Зачем?

А ведь не объяснишь, зачем. Вернее, Кира могла бы объяснить кому угодно, только не ему. Странно, что ее понимали все, кроме человека, который по определению должен бы понимать ее лучше кого бы то ни было. Как, оказывается, хорошо, когда у тебя есть не пресловутая каменная стена, а напарник, соратник, с кем ты движешься широкими шагами по жизни. Когда вы вдвоем противостоите миру. У Киры же в напарниках был весь мир, с которым она вместе, хоть и мягко, хоть и любя, но противостояла Максу.

«Но ведь раньше-то вместе отлично шагалось, – вспоминала Кира по дороге, – вместе мечталось. Мы могли по три часа болтать по телефону перед сном. И всякая мелочь казалась такой важной, ее сразу же надо было обсудить с ним. А теперь и пары слов не выдавишь».

Раньше – теперь. К тому, что было раньше, обращалась только она. Для Макса не существовало прошлого. А для Киры оно стало единственной отдушиной. Разминулись во времени.

Она знала, что это вредно и бесперспективно. Но как не возвращаться назад вновь и вновь, если прошлое было так сладко, если он был таким красивым, благородным, так смотрел на нее. А сейчас этого взгляда нет. «Ну вот, опять я начинаю…» Кира понимала, что он не сказал ничего, что могло бы ее обидеть, но какая-то генетически заложенная вредность не давала ей покоя и раздувала внутри пожар обиды, который пожирал все на своем пути без разбора. И вот она уже глотает слезы, вспомнив все его реальные и вымышленные грехи.

– Кира! – громко и неожиданно сказал Макс. Оказывается, она не заметила, как он припарковался и заглушил мотор. – Что с тобой?

– Да нет, ничего. Просто задумалась, – улыбнулась Кира, надеясь, что получилось не слишком натужно.

– О чем?

– Если я начну говорить, то опять получится длинный монолог со слезами в конце. Ты опять переждешь, пока закончится буря, несколько раз в темноте услышишь мой отказ, но все равно возбудишь меня пальцами. Будет хорошо, а потом где-то в час дня – я уже точно знаю во сколько, потому что это всегда так, – позвонишь и приподнятым голосом спросишь, все ли в порядке. Я скажу, что да. И все будет по-прежнему. Через какое-то время очередной монолог, секс и звонок по расписанию. Прям традиция, – Кира не могла сдержаться от язвительного тона, – или рефлекс, как у собаки Павлова. Поэтому просто отвечаю на твой вопрос: ни о чем особо я не думаю. Хочу быстрее вернуться домой. Текст нужно закончить. – Язвительность сменилась холодной агрессией.

Они молча поплелись к дому.

Ноутбук уже начал разряжаться, когда она решилась на первую строчку. Работа не шла, впрочем, как и всегда. Зато на «Фейсбук», новости, девчачьи сплетни и «скайп» силы и время находились в любой момент. Кира пересмотрела все вышеперечисленное, а ресурсов на мозговую деятельность у нее уже не осталось. В таких случаях она всегда шла пить чай.

Глава IV

Кира всегда извинялась первой, что бы ни случилось. Долго она не могла переносить напряжение, которое, казалось, вот-вот заискрится в воздухе. Макс привык и к этому, поэтому не предпринимал никаких попыток уладить ситуацию. Вернее, он считал, что улаживать ничего не надо, он никогда не вставал утром с тем же гадким ощущением, что и засыпал. Он полностью обновлялся за ночь, как будто даже обнулял память и чувства, и почти всегда после ссоры просыпался как ни в чем не бывало.

Кире же нужно было сказать хотя бы пару слов, хоть чуть-чуть пожурить его, обязательно обняться со вздохом. Она «обнулялась» именно так. В это утро и он, и она вспомнили каждый свой ритуал «обнуления» и с небольшим осадком или накипью в душе разбежались по служебным местам. По всем правилам, вечером предстоял секс. Он был, но не такой яркий, как обычно после ссоры. Кира это почувствовала очень явно, но распалять только что утихшие страсти не стала.

Через два дня позвонила секретарь Гринберга и сказала, что ее босс скоро будет в Москве и хотел бы встретиться с Кирой лично. Кира слушала ее и пыталась понять, как можно говорить и надменно, и приветливо одновременно. За этими размышлениями стали проявляться нарастающий восторг и волнение.

– То есть не просто журналы ему передать, а встретиться с ним?

– Да, он попросил договориться о личной встрече.

Следующие две недели не были какими-то особенными, но внутреннее беспокойство, которое, впрочем, никогда полностью не покидало Киру, усиливалось. Она несколько раз перечитала все тексты интервью с Гринбергом, опять погрузилась в «Гугл», просмотрев десятки его фотографий и биографий. Но он не стал для нее более понятным. Наоборот, Кира начала благоговеть перед ним, как бандерлог перед удавом, хотя отдавала себе отчет, что, по сути, в нем нет ничего особенного. Да, удачливый бизнесмен, который отличается разве что своими намерениями. Однако его энергия оказывала на нее магнетический эффект.

В остальном она продолжала жить своей обычной жизнью, а где-то там далеко, на горизонте ее сознания, сияло вечное страдание, как закат, мягко и тревожно освещая все остальное бытие. Страдание от того, что она постоянно чувствовала себя не на своем месте. Что вообще все в этом мире не на своем месте. Ей снились сны, где она предстает всемогущим зеленым светящимся монстром – добрым и страшным. Он топчет атомные электростанции, рывком отправляет себе в рот и пережевывает свалки, выпивает отравленные реки, вдыхает зловонные городские выхлопы. Потом, как в древнегреческом мифе, зеленый великан наступает пяткой на что-то острое и, словно воздушный шарик, сдувается в муках, извергая коктейль из переваренного мусора. Чудище начинало плакать, но на самом деле плакала сама Кира, просыпаясь от собственных реальных всхлипов и слез.