Незнакомка с родинкой на щеке

И следует ли мне самой заниматься чем-то кроме поисков кухарки? – спросила я уже мысленно.

Покуда мыла пепельницу и уничтожала прочие следы своей pratique, я дотошно перебирала в уме варианты. И по всему выходило, что Женя лгал мне, что не знаком с этой madame Хаткевич: она искала его в Университете, а он велел отвечать, будто его нет. Прятался? Неужто и впрямь есть за ним вина? Нет, быть того не может…

Если Женя и лжет, то лишь мне во благо – только так. Пусть делает, что считает нужным? Ведь я до сих пор была уверена в главном: Женя меня любит и никогда не обидит. Хотелось бы добавить, что он столь же сильно меня уважает, как и любит, но… не думаю, что уважение и ложь могут ходить рука об руку.

Уязвленная таким выводом, остаток дня я маялась, не зная, как быть. И не замечала, что часы пробили сперва семь, потом восемь. А потом шедшее на закат солнце позолотило последними лучами нашу скромно обставленную гостиную и окончательно упало за Неву.

Ильицкий до сих пор не вернулся.

– Извольте кушать пойти, Лидия Гавриловна. Стынет уж все.

– Иду-иду, Никита. Непременно. Евгения Ивановича только дождусь… – Я впервые за вечер посмотрела на часы.

Тот обиделся:

– Дык он когда еще явится… Могёт и вовсе не прийти – всяко бывало, – обнадежил меня Никита.

И вскоре раздумья, что мне сказать мужу, когда он вернется, отошли на второй план. Что, если он вовсе не вернется?

«…учтите, у меня есть связи. Я отомщю!!!!»

До одиннадцати часов, покуда домашние спали, я металась из комнаты в комнату, не находя себе места, а к половине первого всерьез решала, куда бросаться за помощью. В полицию? Лично к Степану Егоровичу, моему доброму другу, служившему теперь в городской полиции? Или же сразу к дядюшке? К дяде обращаться не хотелось… я вовсе зарекалась когда-то что-либо у него просить.

Но когда я была готова уж поступиться принципами, мой настороженный слух уловил щелчок от поворота ключа в двери. Рука сама потянулась к изящной статуэтке балерины на мраморном пьедестале. И только потом я выглянула в переднюю. Право, я ожидала чего угодно…

– Не спишь? – как будто не удивился Ильицкий. Увидел балерину у меня в руках, тяжело вздохнул, но тоже не удивился.

Лаковые его ботинки, как и ноги по колено, были перепачканы ошметками высохшей грязи.

Поставив балерину, я обнаружила, что у меня мелко дрожат руки. И с силою впилась пальцами в собственные плечи, чтобы это было не слишком заметно.

– А ты смог бы уснуть, ежели б я прогуливалась где-то до часу ночи?

– Вряд ли. – Он поднял на меня уставшие глаза. – Прости, Лидушка. Не думал, что задержусь так надолго. Прости, у меня было одно дело.

Нашу переднюю тем временем медленно, но верно заполнял аромат женских духов. Ее духов, флакон которых едва не разбился у этих дверей день назад.

И я, передумавшая уж всякое, тогда сообразила: может, первая моя догадка о нем и этой madame Хаткевич и есть истина? Может, все проще? А «месть» ее – это лишь месть брошенной женщины?

– Читал лекции в Университете припозднившимся студентам? – не сдержалась я.

И сама устыдилась своей истерики. Но не представляла, как мне оставаться спокойной, если пять минут назад я всерьез размышляла, куда в Петербурге увозят мертвые тела, найденные на улице. А он в это время где-то успел насквозь пропитаться женскими духами!

Однако Ильицкий ответил неожиданно честно:

– Нет, мои лекции закончились днем, вскорости после твоего визита. Пойдем, нам следует поговорить.

– О чем же?!

Отчего-то я все равно была уверена, что он станет лгать. Но покорно прошла за Женей в кабинет, притворила дверь и села в кресло.

– О чем… – невесело вздохнул Ильицкий, усаживаясь тоже. – О той девице с родинкой, разумеется. Она ведь и сегодня приходила, так? Обвинила меня во всех грехах и наплела, небось, будто в Университете меня нет – потому ты побежала туда. Меня проверять, верно? Ну вот, а сама говоришь о доверии…

Я смутилась. Как же это у него получается? После любой нашей ссоры, что бы они ни натворил, я все равно себя чувствовала немножко виноватой и чуть-чуть дурой. Но следовало взять себя в руки, тем более что они как раз перестали трястись:

– Эту девицу зовут генеральша Хаткевич! Мне это известно. Женя… – я решила идти до конца, – скажи мне прямо, что тебя с нею связывает? Или связывало. Скажи, я не наивное дитя, я все пойму.

Он фыркнул, почти брезгливо:

– Боже меня упаси, быть чем-то с нею связанным!

Я, признаться, растерялась.

– Так чем же ты тогда досадил Хаткевичам?

– Кому? Кто такие Хаткевичи?..

Он удивился этой фамилии. Лицо его умело быть непроницаемым, часто я не могла догадаться, что у него на уме. Однако я всегда видела, ежели Женя лгал мне или пытался о чем-то умолчать. Так вот сейчас он и впрямь был удивлен. С четверть минуты, задрав брови, ждал моих пояснений, а потом тряхнул головой:

– Милая, я не знаю, что она сказала тебе и кем назвалась. Да это не столь важно, потому как, обещаю, больше ты ее не увидишь. Я все уладил.

Я очнулась. Еще раз поглядела на его перепачканные землей ботинки, а потом с тревогой окунулась в любимые черные глаза и судорожно сглотнула.

Ильицкий усмехнулся, верно угадав мои страхи:

– Нет, Лида, я не убил ее и не закопал труп в лесу. Мы лишь поговорили, обсудили все и кое-куда с нею ездили. За город. Но более она не вернется.

Я молчала, не зная, что сказать.

– Тебе интересно, куда именно мы ездили? – спросил тогда он.

– Нет, – искренне ответила я.

– Тогда, быть может, тебе интересно ее имя, фамилия, род занятий – спрашивай! Где же твое нездоровое любопытство?

Я без сил покачала головой:

– Мне дела нет до ее имени.

И закрыла лицо руками. Отчего-то Женины заверения, будто он все уладил, встревожили меня еще больше. Так значит, прежде беспокоиться было о чем? И записка с угрозами это не глупость, от которой можно легко отмахнуться.

Женя неслышно подошел и осторожно отвел мои руки от лица. Заглянул в глаза.

– Прости. Я опять сказал что-то не то?

Я мотнула головой, гоня слезы, и позволила Ильицкому прижать меня к себе. Заговорила торопливо, зарываясь пальцами в его волосы:

– Когда я поняла, что ты можешь не прийти, просто не прийти домой, мне стало очень страшно, Женя. Что придется, как сегодня, просыпаться одной – каждый день. Каждый чертов день. До бесконечности. Я так не смогу. Просто помни об этом, когда в следующий раз вздумаешь…