О чем молчит Биг-Бен

«Вообще-то, он мне не начальник, и я тоже не обязана его слушать», – думаю я про себя.

– Вам надо поговорить. Мы не можем вот так шептаться по углам, обсуждая друг друга. Выясни с ним, что не так. Извини, у меня сейчас другая встреча.

И Марк ускользает. Он всегда ускользает, как я понимаю потом. Никто здесь не хочет ни с чем возиться – разберитесь сами. Ментор должен поддерживать, помогать в конфликтных ситуациях, но главная конфликтная ситуация в том, что человек, который должен быть ко мне объективен, является по совместительству руководителем проекта и совершенно субъективен.

* * *

Мы с Ксавье договариваемся на одиннадцать утра. Как взрослые люди и ответственные сотрудники, собираемся конструктивно побеседовать, обсудить недоразумение, дать друг другу обратную связь и договориться о способах дальнейшего взаимодействия. Я сама предложила. Никому нет дела, и разбираться придется самой, а просто так это оставлять – неправильно.

В маленькой стеклянной переговорной работает кондиционер.

Он начинает первый. Всегда так. Ведет себя как начальник. Поделать я с этим ничего не могу. Потом уже замечаю, что он так себя ведет со всеми – с Терезой, Марком, Стивом. Даже с Итоном – а он все-таки клиент! Но Ксавье все равно, он берет руководство в свои руки. Он уже лидер и продолжает расти как лидер. Все партнеры в восторге от того, что ему не надо ничего объяснять. Он сам кого угодно направит, объяснит. Деловой. А партнерам-то и лучше, и Терезе, и Марку – не надо беспокоиться. Человек-решение – все сделает, утрясет все проблемы.

– Тебе надо быть гибче, – говорит Ксавье приветливо, – тут все иначе, не так, как было в Москве. Надо уметь приспосабливаться к новым условиям. А ты пытаешься действовать по правилам, которые у вас были раньше.

В сущности, он прав. Я знаю. Но не во всем.

– У компании одни и те же правила по всему миру. Так сделано специально. Если мы будем в одном месте их соблюдать, а в другом в такой же ситуации пренебрегать, то будет бардак. И нельзя же быть гибким во всем! Иногда нужно проявить твердость. Все же наша забота – создать новый процесс, а не болтаться как лист на ветру. Разве нет?

Возможно, я слишком жесткая. Но он – слишком гибкий. Возможно, смысл в том, чтобы идти навстречу друг другу. Мне – быть гибче, ему – в чем-то более структурированным и системным.

– Я понимаю тебя и полностью согласен, – улыбается он. – Мы все обсудили? Или что-то еще?

Он ставит галочку в невидимый список и тут же точку. Говорить больше не о чем.

Ну и ладно.

Все знакомое и родное осталось далеко. Растворилось, как в дымке, и я держу себя только одной мыслью. Первое время надо просто пережить. Это адаптация. Дальше будет видно.

* * *

Мне с Аруном повезло. Ему со мной – нет.

Арун – самый настоящий индиец. Он вырос в Мумбае, который продолжает называть Бомбеем, учился на МБА в Оксфорде и теперь работает в банке в Сити. Успешная карьера. Впрочем, и в Бомбее-Мумбае у него все шло удачно: до Лондона он трудился в такой же конторе, как моя. Мы это выясняем в самом начале и обмениваемся понимающими взглядами, как единомышленники.

Он очень общительный. Ему хочется разговаривать, проводить время вместе, приглашать домой друзей, ходить в кино, ужинать за одним столом, а по вечерам вдвоем смотреть телевизор.

Я тихо радуюсь тому, что телевизор не работает и никто не сидит часами в гостиной. Бесконечное, вынужденное общение в офисе совершенно изматывает меня. Я с трудом досиживаю до вечера, когда можно закрыть компьютер и уйти. Хочется отключиться от мыслей, но люди с работы словно поселились в моей голове, и я думаю о них постоянно. Кто что сказал, как я кому ответила, а может, надо было так, а может, иначе.

Мне кажется, Арун все время пытается влезть в мое личное пространство. Оказывает мелкие знаки внимания. То оставит конфеты на столе, то помоет мою посуду, а потом ждет. Приходит домой и ждет ответного внимания. Но я не могу. Зачем он это делает? Его просили? Хочется убежать. Оставьте же меня в покое! Чем больше он ждет, тем больше я прячусь. Наше общение держится на одних лишь нормах вежливости.

Придя с работы, я скрываюсь в комнату и дожидаюсь, пока он закончит с ужином и уйдет к себе. Только потом выбираюсь на кухню. Если мы все-таки сталкиваемся, я разговариваю вежливо, но спешу скорее вернуться в комнату, отгородившись от мира, пусть даже и в лице одного Аруна.

Все, что мне нужно, – это территория, свободная от чужих людей, но такой территории у меня нет. Мое личное пространство сужается до размеров кровати, на которой я лежу не двигаясь. Где-то там, в паре метров от меня, пусть за дверью, пусть за стеной, находится Арун, и поэтому я почти все время провожу в комнате – лишь бы никого не видеть. Но даже здесь люди из моей головы не оставляют меня в покое.

Это не его вина. Он-то нормальный. Например, он, как никто другой, знает про всевозможные скидки по всему городу и наиболее выгодные варианты приобрести что-нибудь. Он смеется, когда я покупаю в ближайшем магазине сок за два с половиной фунта, в то время как в таком же магазине через несколько улиц можно купить две бутылки этого сока за три фунта. Он может порекомендовать мне приобрести упаковки четыре мороженого, потому что сегодня на них хороший сейл. Меня постепенно возмущают его попытки нахваливать свою экономию. Со временем я начинаю по-добрососедски рекомендовать ему делать деньги, сбывая мне излишки дешевого мороженого или приобретая два сока по три фунта и получая за одну бутылку с меня привычные два пятьдесят. Целый же фунт навара!

Его экономия проявляется очень увлекательно. В нашей квартире он выбрал комнату получше, а значит, подороже. Зато весь первый месяц питался одним лишь рисом с приправами. Упаковку риса килограммов на шесть он оторвал в каком-то особенном магазине и очень гордился, что эти шесть килограммов стоили ему лишь немногим дороже, чем мой килограмм в привычной упаковке. Только через месяц, получив зарплату, он наконец накупил себе разнообразных скидочных продуктов и перестал вызывать у меня потребность срочно его накормить, обычно мне не свойственную.

Как-то раз он собирается в большой магазин со скидками и зовет меня за компанию. Я вдруг соглашаюсь. Он радуется. По дороге обучает меня азам экономии и пытается то ли мотивировать, то ли подлить масла в огонь: «Вот смотри, мы с тобой почти одного возраста, но у меня есть в Индии машина, квартира в ипотеке, и я выплатил уже двадцать процентов моего займа на обучение в Оксфорде!»

– У меня была машина – я ее продала. Квартиру в ипотеку тоже можно было бы купить, но хотелось оставить себе пространство для маневра! – парирую я.

Он качает головой и озвучивает переложенную на английский поговорку «копейка рубль бережет», а также цитирует ее индийский вариант, приобщая меня к великой культуре своей страны. Я ему рассказываю, что один пенс, может, и сбережет мне фунт, но я же знаю, что потом я пойду и потрачу гораздо больше фунтов и пенсов на что-то такое, что я просто хочу, само по себе, независимо от того, сколько оно стоит.

Мы подходим к магазину. Огромный «Теско» находится еще не в «плохом» районе, но уже на границе с ним. Что-то незримо меняется, когда ты удаляешься от «хороших» районов и попадаешь в плоховатые. Сразу и не скажешь – вроде те же улицы, дома… От стекляшки – нашего дома – надо перейти через автобусную станцию, а затем нырнуть в туннель под железнодорожными путями. Стены туннеля из потемневшего от времени и сырости кирпича сочатся подземными водами, в его сводах живут голубиные стаи, поэтому тротуар в туннеле загажен их пометом. Тут же надписи краской, листовки на стенах. Туннель – как мистический портал в те другие районы. Заходишь в него, а на выходе всё вдруг более угрюмое и бескомпромиссное. Маленькие магазины ширпотреба, больше мусора и ощущение запустения: в таких районах нет никакого лоска, биг-бенов, английских королев, русских олигархов, арабских шейхов, марафонов. Это самый что ни на есть hardcore Лондон. Такой же безликий, как спальный район любого города, но в то же время и чем-то осо[3 - Махровый, жесткий, бескомпромиссный. В русском тоже используется как сленг – «хардкор».]бенный. Мне не нравится ни эта дорога, ни этот «Теско». Я рада, что иду туда вместе с Аруном. Одна бы не сунулась. Не страшно, просто неуютно.

…Уже давно я не тратила столько денег на еду за раз! При этом все приобретено под руководством главного экономиста Аруна в полном соответствии с политикой скидок. Среди наиболее удачных приобретений фигурирует килограмм лососевого филе за десять фунтов и гигантская упаковка клубники за два пятьдесят (в то время как в соседнем магазине за «рупь писят» можно приобрести лишь тщедушную упаковочку!), не говоря уже о всякой всячине вроде двух упаковок влажных салфеток по цене одной, пресловутого сока по три фунта за две бутылки, огромного пучка мяты вообще за восемьдесят семь пенсов и прочих прелестей жизни.

На радостях мы покупаем бутылку просекко, потому что она стоит всего лишь пять девяносто девять, и Арун пытается сподвигнуть меня купить еще скидочную водку или упаковку пива из шестнадцати банок по пятьдесят шесть пенсов за банку, но я резко обрываю эти попытки: становиться алкоголиком из соображений экономии не входит в мои планы.

На кассе он хитроумно прогоняет сначала часть покупок, получает скидочный купон на пять фунтов и собирается использовать его, расплачиваясь за остальные, но не менее хитрые англичане, видимо, что-то подозревали и прописали, что купон нельзя использовать в тот же день, так что аттракцион неслыханной экономии не удается.

Мы отмечаем День экономии экономичным просекко. Арун в два счета готовит индийское блюдо из специй, оставшегося риса и замороженных креветок, приобретенных с пятидесятипроцентной скидкой, снова припоминая мне пословицу про сбереженный фунт.

Мы сидим в нашей минималистичной гостиной и разговариваем о жизни в России и Индии, о политиках и ценностях, потом, как всегда, спорим о погоде. Что лучше, снег и зима или жара и солнце? Он говорит, что я просто не пыталась, одетая во все офисное, пройтись по набережной Мумбая в сорокаградусную жару. Я возражаю, что ему просто не приходилось по полчаса ждать вечером автобус на остановке при минус двадцати пяти…

Душевно так сидим.

Самое любопытное во всей этой экономии другое.

На следующий день в комнате я ем клубнику по два пятьдесят. Она совсем водянистая и уже слегка портящаяся, в отличие от той, в тщедушной упаковке. А еще, на ужин я второй день подряд ем лосось, и есть мне его предстоит еще минимум дня три. И я знаю, что в ближайшее время его точно больше покупать не буду, даже если они скинут еще пару фунтов в дальнем магазине. Да и мята завяла.

* * *

Эдна обсуждает, что подарить маме на юбилей. Все участвуют и предлагают варианты.

Глядя в компьютер, Тереза объявляет:

– Хорошо, что мои родители умерли и не надо беспокоиться, что подарить им на день рождения.

– Она не могла такого сказать, – ошеломленно возражаю я Тому, который пересказывает мне эту историю.

– Я при этом присутствовал, – говорит он.

Его взгляд бесстрастен. Глаза прозрачно-голубые. У него красивое мужественное лицо.

На самом деле я мало про нее знаю. Родители ее умерли, кажется, один за другим. Что произошло, неизвестно. Возможно, они болели. Она была замужем, но в тот же год развелась. Зато у нее есть сестра, которая с мужем и ребенком живет в Швейцарии. Тереза ездила к ней в гости, но потом что-то произошло, сестра перестала с ней общаться и не брала трубку. А потом Тереза еще и с женихом разошлась…

В инстаграме она публикует фотографии из кафе и баров. «Воскресный завтрак на Слоун-сквер». Или бокал вина с бликом – «Как хорошо встретить старых друзей».

Иногда она бегает. Похоже, это происходит бессистемно. Она приходит на работу в понедельник с неизменным бумажным стаканчиком латте и вдруг сообщает:

– Все мышцы болят – в субботу была на пробежку.

– А где ты бегаешь? – спрашивает кто-то.

– Спускаюсь от дома к реке и потом по набережным – до моста Челси, потом по другой стороне обратно.